Древнееврейские мифы - Вогман Михаил Викторович

Известны и другие виды или формы духов. Так, мы уже упоминали о служебных духах, вселявших в людей пророчество; с другой стороны, существовали и злые духи, олицетворявшие душевные болезни. Так, упоминается, что временами дух (или «злой дух от Бога») овладевал царем Шаулом (Саулом), вынуждая его совершать импульсивные действия нечеловеческой силы: разрубать быков на части (1 Цар. 11:6–7), бросать в окружающих копье (1 Цар. 18:10ff, 19:9ff). Приступы «духа» частично облегчались игрой на музыкальных инструментах — тогда он отступал. Неизвестно, как именно соотносились первоначально эти духи с рефаимами или нефилимами, однако в библейских текстах они уже предстают целиком подконтрольными Господу и приходящими по Его приказу.

Таким образом, среди древних израильтян мог существовать целый спектр представлений о потусторонних существах, которые частично коррелировали с культом мертвых и иногда противостояли ему, а также отчасти связывались с исполинским ростом. Покойники могли являться с пользой или вредом для живых, однако в целом представления о посмертной жизни были развиты достаточно слабо. Отдельную группу существ могли представлять собой полубоги (нефилимы), которые со временем стали восприниматься как злые духи.

Итак, мы видим, что до становления еврейского монотеизма, и даже параллельно с ним, у древних израильтян могли существовать представления, близкие к представлениям других народов Ханаана. Часть из них была полностью отвергнута, часть — отошла на второй план и сохранилась в библейских текстах лишь более или менее случайно. Сохранившиеся следы в большинстве случаев уже отражают влияние новых, монотеистических представлений, в связи с чем архаические образы и мифологемы претерпевают смысловое или внешнее изменение. В одних случаях они купируются и вставляются в новый контекст — например, соотносятся с событиями Священной истории. В других они используются как метафоры в сфере теологии или даже политики: для обозначения Египта, Вавилона, Тира и других фигурантов глобального процесса в Восточном Средиземноморье. Как живые архаические мифы они замолкают. Потребуется еще несколько сотен лет, чтобы в мире уже утвердившегося монотеизма и канона Писания они стали предметом внимания мистически настроенных комментаторов, которые будут пытаться заново восстановить устную мифологему через ее случайное упоминание в священном тексте. Хотя некоторые из архаических мотивов и образов таким образом восстановятся и повторно повлияют на еврейскую картину мира в дальнейшем, все же на какой-то период они целиком утратят мифологический характер и растворятся в библейском тексте, разложатся, потеряют буквальное значение. Это будет знаменовать торжество совершенно иного типа мышления.

Отдельные боги будут забыты и запрещены, а элементы их образа перейдут Единому Богу; на смену мифа о его деяниях придут, с одной стороны, история, а с другой — теофания. Конечно, теофания будет содержать черты архаической образности, однако они будут усложняться и делаться все более и более трансцендентными. Женский образ исчезнет целиком, чтобы возродиться, как и ряд других образов божеств-спутников, в виде свойства, атрибута Единого — Мудрости. Борьба с хаосом будет абстрагирована и со временем превратится в творение порядка из ничего одним лишь Божественным Словом. И все-таки архаические образы раз за разом будут снова проступать сквозь конструкции монотеистического мышления.

Глава 2. Библейская демифологизация

В этой главе мы становимся на чуть более твердую почву. Здесь нам предстоит описание представлений о Божестве, пришедших у евреев на смену архаической мифологии, — иными словами, того самого сообщения, которое несут в себе библейские тексты. Самое трудное здесь — остранить [83] это сообщение, отделить его от наших стереотипных взглядов на него. Для этого мы используем исторический метод: попытаемся рассмотреть авраамическую веру не только как завершенный продукт, но и как процесс становления. В связи с этим в данной главе основное внимание будет уделено материалу пророческих книг, созданных до окончательного формирования канона Пятикнижия, а то, что связано с этим каноном, мы перенесем по большей части в следующие главы.

В библейском монотеизме, первооткрывателем которого Пятикнижие называет Авра(ѓа)ма, предка евреев, Бог будет полностью вынесен за пределы мироздания, представлять собой нечто иное. Никакой образ не может Его вместить или объяснить. Не только земные горы, но и видимый небесный свод больше не могут Его вмещать и служить Ему обителью. Местом пребывания Бога по-прежнему может называться небо, однако речь идет уже не о видимом небосводе, который представляется тоже тварным и в итоге тленным. Знание Бога представляет собой непостижимую для людей тайну. И все же непознаваемый Бог открывает себя людям: Он является в пророчестве, чтобы внести в историческое существование человека требование этического блага. Далее мы рассмотрим три аспекта этого раскрытия — пророчество, нравственность и историю.

Становление этих представлений — исторический феномен железного века. В I тыс. до х. э. целый ряд новых культур, отсутствовавших в бронзовом веке, произвели революционные интеллектуальные и религиозные открытия, в результате которых старые мифологемы в их художественной конкретности исчезли или были вытеснены, а на смену им пришло учение нового типа. Одну из таких революций железного века отражают и библейские тексты.

^{Господь обещает Авра(ѓа)му землю: христианское изображение. Иллюстрация из книги А. Халта «Ветхий Завет для начальных классов воскресных школ», 1919 г.}

^{Hult, Adolf. Bible primer, Old Testament, for use in the primary department of Sunday schools. Rock Island, Ill., Augustana book concern, 1919 / Wikimedia Commons}

С точки зрения интеллектуальной истории рождение древнееврейского монотеизма представляет собой тяжело объяснимый скачок. И главный вопрос здесь не в количестве богов. Изменяется сам характер восприятия Божества и мира в целом. Если архаическая мифология ориентирована на сакральное мифическое прошлое, воспроизводимое в ритуале, то в библейском монотеизме на первый план выходит каждодневное, профанное, историческое существование индивида среди ему подобных. Именно в повседневности Бог непрестанно обращается к человеку и требует от него следования благу в поступках. На место циклического времени становится время если не линейное, то направленное — к грядущей победе Бога над грехом, Дню Господнему, который всегда наступает, но всегда еще впереди. Меняет это и образ личности: теперь каждый индивид рассматривается как осознанное поле свободного выбора; каждый поступок необратимо накладывается на временную прямую и приближает его к недостижимой воле Бога либо же отдаляет от Него. Как пишет Мирча Элиаде, человек и человечество в таком представлении являются прежде всего «результатом своих поступков» [84]. Бог, в свою очередь, качественно отличен от мироздания, возвышается над ним как Творец, с одной стороны, и Судья — с другой; все у Него в долгу, все у Него в руках, все материальное в тленности человека, в его связи с сексом и смертью, не вмещает, не отражает Бога, а противолежит ему. Поэтому старые мифы о смерти или супружестве божества, теология храмовых статуй, образ быка — все это не просто упраздняется, а провозглашается главным грехом.

Эта трансформация описывается в науке как библейская революция или пророческая революция, поскольку главным ее актором считается древнеизраильское пророческое движение. По своим итогам эта перемена сопоставима разве что с рождением греческой философии или учением Будды Гаутамы. Тем труднее помыслить, что в действительности прошли целые века, пока новое учение выкристаллизовалось и стало доминирующим в древнееврейской среде. Мы можем выявлять отдельные предпосылки и факторы, которые привели к рождению нового интеллектуального феномена, но сам этот момент, как и всякая подлинная интеллектуальная революция, остается почти неуловим.