Заточенный в колодки у главных городских ворот за свою проповедь, Йирме-Яѓу жалуется Богу на Него самого и злополучный пророческий дар:
Ты обманул меня — и в дураках я,
насиловал меня — и одолел!
Я нынче был поруган день-деньской,
осмеян всеми!..
Что ни скажу — стенаю «караул!»,
выкликаю «грабеж!»,
Ведь стало слово Господа позором
и поношеньем ежедневным мне!
(Иер. 20:7–8)
Пророк был бы рад отказаться от своей миссии, но она жжет его изнутри:
Решил я было: перестану поминать Его,
не буду больше говорить от Его имени,
но было в сердце — как огонь пылает:
запри его внутри? — изнемогаю,
сдержи его? — бессилен…
(Иер. 20:9)
В этом отношении фигура Йирме-Яѓу напоминает образ греческой трагической героини Кассандры — дочери троянского царя Приама, безуспешно предупреждающей окружающих о падении Трои. Согласно легенде, Аполлон наделил ее пророческим даром, чтобы соблазнить, а будучи ей отвергнут, сделал так, чтобы никто ей не верил.
Двойственность голосов человека и Бога в пророческих книгах связана и с отличием в их задачах. Пророк — не просто пассивный инструмент Божественного Слова, он призван добиваться изменений в обществе, воздействовать на людей: тогда, возможно, Бог переменит гнев на милость. В этом смысле пророк также заступник за народ, добивающийся отмены небесного приговора, — если это, как в случае Йирме-Яѓу, не становится невозможным.
Значительную часть материала в книге пророка Йеша-Яѓу составляют тексты, которые ученые считают созданными уже не самим иерусалимским пророком VIII в. до х. э., а его далеким последователем, жившим в Вавилонском плену — почти на два века позже. Этого автора называют Второисаией или Девтероисаией; выделяют в книге и третью руку, которую приписывают его ученику Тритоисаие. В плену действует также пророк Йехезк-Эль.
Основная тема Второисаии — освобождение из Вавилонского плена. Пророк изображает спасение в фантастических тонах, как радикально новое и несравнимое событие: горы и долины выровняются, пустыня наполнится водой, а «Слава Господа» явится всем. Также именно Второисаие приписывается первая последовательная монотеистическая теология, отрицающая политеизм и утверждающая трансцендентный характер Божества.
Так говорит Господь, царь Израиля и искупитель его,
Господь Воинств:
— Первый — Я, и последний Я,
нету Бога, кроме Меня. (Ис. 44:6, 48:12)
Я Господь, а других и нет, —
мне в напарники нет богов!
Никого, окромя Меня!
Я — Господь, никаких других!
Образую свет — и создаю мрак,
делаю благо — и создаю зло:
Делатель этого — Я, Господь! (Ис. 45:5–7)
Утверждение последних строк, будто Бог является причиной не только добра, но и зла, может представлять собой полемику с зарождающимся в Персидской империи зороастризмом, постулировавшим у мироздания два равновеликих начала — светлое и темное. «Но зачем Бог создает зло?» — этот вопрос будет еще много поколений занимать умы теологов. Можно догадываться, что, приписывая своему Богу сотворение зла, Второисаия это зло демифологизирует, лишает самостоятельной сущности; этим он в итоге указывает на преодолимость зла и даже, возможно, на задачу его преодоления, стоящую перед человеком:
Я сделал землю, Я!
[но еще] — Человека на ней!
Небеса Я сам натянул,
Их-то армиям Я — указ;
[человека] же Я пробудил
к справедливости…
(Ис. 45:12–13)
Второисаия также подробно разрабатывает полемический концепт язычества, то есть единой, на его взгляд, религии остальных, кроме евреев, народов Древнего мира. Пророческий автор объясняет суть этой религии как поклонение идолам: обвиняет политеизм в ложном обожествлении изготовленных человеком изображений. Статуи действительно были важным элементом древнеближневосточных культов, однако на самом деле не отождествлялись с богами, а лишь репрезентировали их. Второисаия нарочно игнорирует реальную теологию политеизма, потому что его цель — демифологизация: поскольку никаких богов, по его мнению, не существует, поклонение им оказывается на самом деле скрытым обожествлением их репрезентаций, за которыми ничего не стоит. Коль скоро и сам человек есть лишь эфемерное и непрочное творение Бога, тем более эфемерны и не достойны поклонения произведения его рук. Таким образом, любые божества объявляются несуществующими.
Такой образ язычества стал доминирующим в еврейской Библии. Вот как излагает этот концепт псалом 113(115):
Бог наш — на небесах,
Делает, все что хочет.
Идолы их — золото и серебро,
работа людских рук.
Рот у них — а не говорят,
глаза у них — а не видят,
Уши у них — а не слышат,
нос у них — а не обоняют;
Руки у них — а не осязают,
ноги — а не ходят,
звука горлом не издадут;
Такими же да станут изготовители их, —
всякий, верящий в них!
Представление о язычестве как поклонении образам — тоже своего рода мифологема, которая символически оттеняет поклонение уникальному трансцендентному Богу, лишенному какого-либо образа. Оно несовместимо с мотивом полубожественных покровителей других народов и позиционирует невидимого и неизображаемого, но все же «живого» Бога как уникальную надмирную силу, управляющую всем историческим процессом целиком.
Наши рассуждения о пророчестве и представлениях древних евреев о нем были бы неполными без еще одного мотива: прекращения пророчества. В какой-то момент прямой канал информационной связи с божественным миром был осознан как принадлежность классической, утраченной эпохи, несовместимый с повседневностью. Окончательные формулировки представлений о конце пророчества, совпавшем со строительством Второго Храма в конце VI в. до х. э., обнаруживаются только в позднейшей — раввинистической — литературе. Тем не менее наблюдается исчезновение пророческих книг из еврейского литературного репертуара второй половины I тыс. до х. э. Последние пророческие книги — Захарии (Зехар-Яѓу) и Малахи — описывают как раз восстановление Храма и вряд ли были созданы сильно позже. На смену им приходит совсем другой жанр (апокалиптика, или литература Откровений), отражающий позднеантичный иудейский мистицизм, далекий от пророческой проповеди в ее изначальном виде. В частности, книга пророка Даниэлля (Даниила), завершенная поздно, около середины ΙΙ в. до х. э., не претендует на продолжение древней пророческой традиции, а приписывает полученные откровения персонажу, живущему еще в Вавилонском плену. Другие книги апокалиптики также бывают написаны от лица великих героев прошлого — напротив, современность воображается как время, откровения лишенное.
