Древнееврейские мифы - Вогман Михаил Викторович

Характер деятельности этих пророков в их противостоянии социальной несправедливости хорошо иллюстрирует легенда о винограднике Навота (Навуфея) (3 Цар. 21). Царь Ахав, сын Омри, положил глаз на виноградник простого израильтянина, жившего неподалеку от одного из царских дворцов; Ахав предлагал выкупить этот участок, чтобы присоединить к своему саду, однако Навот наотрез отказался. «Сохрани меня Господь, чтоб я отдал тебе семейное наследство!» — сказал он. Чтобы утешить мужа, царица Иезевель организовала судебный процесс, на котором Навот был по заказанному царицей лжесвидетельству осужден на смертную казнь (побиение камнями) как «хуливший Бога и царя», после чего Ахав вступил во владение виноградником.

Однако стоило царю приехать в виноградник, его уже ждал там посланный Богом Эли-Яѓу. «Ты убил, ты же и наследуешь?! — вопросил пророк. — Так говорит Господь: на том же месте, где псы лизали кровь Навота, будут они лизать и твою кровь!» Следом Эли-Яѓу также предсказал падение династии и гибель царицы Иезевель от зубов собак. Тем не менее, поскольку Ахав раскаялся, Бог оставил его детей на престоле после его смерти, но все же следом мы читаем о его смертельном ранении в бою, приведшем к буквальному исполнению пророчества. Царица пережила своего мужа, но действительно была сброшена со стены и съедена собаками при свержении ее второго сына. Таким образом, хоть и со временем, все пророчества полностью сбылись — по крайней мере, так это изображают авторы-историографы.

Легенда о винограднике Навота подчеркивает конфликт двух систем ценностей: новой, связанной с монархическими институтами, то есть, по сути, волей царя, и традиционной, построенной на сохранении семейных земельных наделов и всеобщем равенстве. Предложение выкупа за фамильный виноградник было для Навота оскорблением, при этом его отказ оскорбил бы царя; пророк и стоящий за ним Господь выступают здесь защитниками традиционного уклада от царского произвола. Таким образом, эта история не просто рисует случайную картинку из периода ранней монархии, а обобщает ее до символического нарратива, отражающего суть политического противостояния и роль пророческого движения в нем.

^{Пророк Эли-Яѓу (Илия) возносится на огненной колеснице на глазах у пророка Элиши (Елисея): новоевропейское изображение. Дж. Анжели, ок. 1740–1755 гг.}

^{The National Gallery of Art}

Другие легенды об Эли-Яѓу и Элише также изображают их «людьми Божьими» — чудотворцами, целителями и даже воскрешателями отдельных мертвых. Встречаются среди этих легенд и довольно мрачные:

Однако самое примечательное в легендах о ранних пророках — это история смерти Эли-Яѓу. Согласно Четвертой книге Царств (2), он не умер, а был заживо «вознесен бурей на небо» в присутствии Элиши:

Остальные ученики не верят, что пророк мог физически вознестись, и отправляются искать его тело по окружающим горам, но безуспешно. Это описание подчеркивает, что перед нами беспрецедентный случай, превосходящий религиозные представления тогдашних израильтян, но тем не менее парадоксальным образом созданный народной традицией и сохраненный книжностью. В этом моменте предания о пророках смыкаются с героической мифологией других народов, однако лишь в качестве исключения: никому, кроме Эли-Яѓу, не удастся достигнуть такой близости к Творцу, чтобы целиком, в теле, выйти за пределы естества (хотя в дальнейшем визионеры и мистики претендовали на аналогичное восхождение духом, а телесное бессмертие было со временем приписано некоторыми традициями Моше и Ханоху).

В своей фольклорной основе рассказ о вознесении Эли-Яѓу может отражать сравнительно архаичные представления о небесной обители божества, куда человек, по крайней мере исключительный, может физически попасть. Однако эта история так же, возможно, противостоит архаической народной религии, поскольку в ней отрицается культ, связанный с могилой пророка, и формируется идеал своего рода «посмертного бессмертия»: даже смерть тела в итоге подвластна Богу и может быть Им отменена — по крайней мере, в одном исключительном случае. Пример Эли-Яѓу повлиял на дальнейшее формирование представлений о посмертном спасении если не всех, то по меньшей мере избранных. Таким образом, он может отражать как следы народных представлений, так и их дальнейшее перепрочтение в рамках строгого монотеизма.

Рассказ о вознесении Эли-Яѓу вывел этого пророка из статуса обычного легендарного героя и со временем превратил его в самостоятельную мифическую фигуру. Хотя буква текста предполагает, что с этого момента «дух» Эли-Яѓу перешел к Элише, а сам вознесшийся пророк навсегда покинул мир — это понятно по скорбному жесту раздирания одежды Элишей, — его телесное вознесение оставляло возможность для веры в его посмертное существование на небе. Поэтому со временем на основе этого рассказа, и даже отчасти вопреки ему, Эли-Яѓу стал в еврейской традиции «вечно живым», в том числе способным покидать небесную обитель и приходить к своему народу вновь.

Впервые такое представление фиксируется у пророка Малахи в послепленный период; Малахи ограничивается тем, что объявляет однократное возвращение Эли-Яѓу перед концом времен. «Вот, — заявляет Бог его устами, — Я посылаю к вам Эли-Яѓу пророка… чтобы он обратил сердца отцов к детям, а сердца детей к отцам» (Мал. 4:5–6). Из других свидетельств эпохи Второго Храма мы видим, что этот стих породил ожидание второго пришествия Эли-Яѓу, так что отдельные современные фигуры могли восприниматься как его повторное воплощение. Для Мишны также характерно представление, что Эли-Яѓу «сокрыт» и вернется лишь единожды, за день до прихода Мессии, чтобы решить все накопившиеся вопросы правоприменения Торы.

Однако параллельно складывалась традиция, согласно которой Эли-Яѓу достаточно регулярно спускается с небес. Так, во время празднования Песаха пророку выделяется специальный бокал вина, который затем выносят и оставляют у дверей; также считается, что Эли-Яѓу незримо присутствует на каждой церемонии обрезания, где ему посвящено специальное кресло Эли-Яѓу [89]. Существует также много рассказов о встречах тех или иных мудрецов и мистиков с Эли-Яѓу, который раскрывает им небесные тайны или даже выступает в роли чудесного помощника.

Еще одной особенностью древнеизраильского пророчества стало со временем принятие им письменной формы. Ученики записывали за пророками их изречения, из которых впоследствии могли сложиться отдельные книги, а некоторые пророческие произведения, например книга Йехезк-Эля, уже возникали как письменные. Предполагается, что первоначально записывались лишь те пророчества, которые не имели немедленного исполнения, — на случай, если когда-нибудь сбудутся; такие параллели мы находим у соседей древних израильтян; однако тексты пророков считались также пригодными для новых гаданий, а со временем приобрели вневременное значение как свидетельства Божественного Откровения. Древнейшие известные нам пророческие тексты связаны с именами Амоса и Ѓошеа (Осии), живших в Самарийском царстве в VIII в. до х. э., а также их южного — иудейского — преемника Ишайи (Йеша-Яѓу, Исаии) Иерусалимского и Михи (Михея).