Я качнул плечами.
— Да какой там гипноз, ты ещё Мессинга вспомни. Всё опять же проще. Сколько тебе было лет, когда ты пришла на Таганку?
— Двадцать пять, — ответила она после небольшой паузы.
— Возраст, конечно, не детский, — я улыбнулся, — но близко к тому. И даже не вспоминай, что ты уже была замужем, ранние браки редко помогают повзрослеть. И получилось, что столкнулись молодая неопытная девушка и уже опытный сердцеед, который к тому же хорошо знал все порядки театра — он же там работал, если я ничего не путаю, с шестьдесят четвертого?
— Да, два года, — подтвердила Татьяна. — И до этого в других театрах работал… в Пушкинском больше всего, но о том времени я плохо знаю, никогда не спрашивала…
— Да и бог с ним, — отмахнулся я. — Дело в том, что через два года в любом месте человек становится старожилом. Уже не путается в коридорах, знает коллег не только в лицо, но и по именам, у него появляются друзья и приятели. Для новичка лестно заполучить такого старожила в качестве кого-то вроде наставника. Думаю, вы так и играли свои роли — он был лидером, а ты соглашалась быть его верной спутницей.
Татьяна ненадолго задумалась, но потом кивнула.
— Да, пожалуй, так всё и было. Я именно что соглашалась. И ещё мне было лестно, что он меня… приблизил.
— И это тоже, — подтвердил я. — В принципе, мне всё понятно было ещё тогда, в январе, при нашей первой встрече, особенно на квартире у Золотухина. Другие актеры по какой-то причине отдали первенство Высоцкому, ищут его внимания, поддерживают его темы, слушают его песни. В театре он, можно сказать, такой же альфа, которым был в ваших отношениях…
— Что за альфа? — поинтересовалась она.
— Это из биологии, — без паузы объяснил я. — Альфа-самец — вожак стаи, беты бегают вокруг него и ждут случая, чтобы занять место альфы.
Татьяна рассмеялась.
— Да, похоже, — сказала она. — Они все вокруг него бегали — Дыховичный, Золотухин, Вениамин. Борька вообще, кажется, его боготворит, он и из театра может уйти, если Высоцкого уволят. А остальные, мне кажется, будут только рады — место, как ты говоришь, вожака освободится, можно и побороться за главные роли. В театре всегда идет борьба за главные роли…
Она чуть пригорюнилась, и мне пришлось пересаживаться ближе к ней и обнимать девушку за плечи в обязательном утешении. Так мы просидели достаточно долго — минут пятнадцать, и за это время я успел смириться с тем, что ужин придется подогревать. В школе КГБ «моего» Орехова учили не только психологии, но и терпению. Впрочем, по последнему предмету я мог бы дать своему предшественнику серьезную фору.
* * *
Пока Татьяна утешалась, я снова мысленно вернулся к генеральским и адмиральским сынкам. Театр я за проблему не считал — мало ли что было, это полковник Денисов мог возить меня носом по столу, поскольку я прыгнул выше головы. Сейчас максимум пожурят, да и то с улыбкой, отечески. Любимов вроде был на моей стороне, так что никаких жалоб с его стороны я не ждал; впрочем, доброжелателей в театральном мире всегда было много, в этом Татьяна была права, и всё будет зависеть от того, как они преподнесут мою встречу с Высоцким. Впрочем, я надеялся, что Бобков сначала выслушает меня, а уже потом будет думать, сечет ли меч повинную голову или нет.
С военными всё было гораздо сложнее. Я мог попасть под внимание контрразведчиков лишь потому, что делал запрос на номер генерала, ответственного за московскую зону противовоздушной обороны. Формально я не нарушил ни одной служебной инструкции. Телефон в том доме попал ко мне в ходе оперативной игры, ведь Сава всё же был моим агентом, пусть и не знал об этом — я не счел нужным оповещать приятеля о том, что делаю. Да и никто не знал об этом, не было никаких бумаг, рапортов и прочих компрометирующих вещей. Ну а чтобы узнать, кто скрывается за этим номером, я поступил по существующим правилам — то есть запросил у коллег из информационной службы соответствующую информацию. И теперь я стоял весь в белом, но лишь в своем воображении. Второе Главное управление славилось жесткими методами работы.
Кроме того, Министерство обороны сейчас в ранге секретаря ЦК курировал мощный Устинов. Этот товарищ обладал огромным влиянием, в том числе и на Брежнева, и в вопросы оборонки никого постороннего старался не пускать, а за своих подчиненных мог и глотку при случае порвать, не особо разбираясь. Андропов не пойдет с ним на прямой конфликт, не та весовая категория сейчас у всемогущего председателя Комитета, он и много позже, насколько я помнил, старался Устинова не задевать.
А вот мне может прилететь по полной — даже разбираться не будут, в какие игры я играю и с кем. Но и в данном случае всё зависит от подачи — кто и, главное, как расскажет тем же Устинову и Андропову о том, во что я вляпался. Умом я понимал, что должен был ещё в управлении зайти к Бобкову и покаяться, но мне очень хотелось, чтобы эта ситуация рассосалась сама собой, без участия начальственных персон. В принципе, я всегда мог сказать Саве, что Юрий человек нехороший, деньги у него брать можно, а работать вместе — не стоит. Это прямо следовало из моей беседы с «Мишкой», пусть и с определенными оговорками.
* * *
— Не расстраивайся по пустякам, — я погладил Татьяну по голове. — И давай я всё же поужинаю, у меня там полтарелки осталось, а я голодный, как сто котов.
Она встрепенулась, как любая женщина, которая услышала от мужчины, что она его плохо кормит. Но быстро успокоилась, поняв, что я не винил её, а почти шутил.
— Да я уже всё… давай я подогрею, минутное дело.
Она засуетилась у плиты, сломала спичку и зажгла комфорку лишь со второй попытки, неловко перевалила картошку с отбивной на сковороду, и как-то нервно начала перемешивать всё это хозяйство, превращая содержимое в какое-то подобие рагу.
Пришлось вставать и брать готовку в свои руки.
— Вижу, как ты всё, — сказал я. — Посиди немного, я всё сам сделаю. И про расстраиваться я не шутил. Всё это дело яйца выеденного не стоит. Сколько раз Любимов увольнял Высоцкого?
Татьяна наморщила лоб, вспоминая.
— Я помню десяток… у него это в шестьдесят восьмом началось, до этого он себя смирно вёл. А потом… даже не знаю, может, он хотел альфой во всём театре стать?
Я молча подогрел блюдо, вернул его в тарелку, выключил газ, снова сел за стол и начал орудовать ложкой. Татьяна терпеливо дожидалась, когда я поем, не торопя и не прерывая разговор.
— В шестьдесят восьмом? — переспросил я. — Нехороший год. Многие тогда свернули с прямого пути. У Высоцкого не было никаких странных знакомых?
Она прыснула.
— У него большинство знакомых — странные. Режиссер тот, который «Вертикаль» снимал…
— Говорухин?
— Да, он, но Во… Высоцкий его Стасом звал. Ещё в конце того года появился Костя, Высоцкий говорил, что у него не аппаратура, а зверь. Ещё иранец какой-то иногда приходил… имя забавное… Серуш? Игорек иногда забегал, бард. А, ну и этот, Вадим, он золото добывает в Сибири. [1]
