Злодей и фанатка - Моран Фэя

– Долгая история. Скажем так, день не задался с самого утра.

– У всех бывают такие дни, – сказал бармен, бросив взгляд на фотографию в рамке, стоявшую за стойкой. На фото была девочка лет четырнадцати с озорной улыбкой и двумя косичками. – У меня дочь твоего возраста. У неё тоже вечно какие-то драмы. То с парнем, то с подругами, то в колледже…

Он покачал головой, словно вспоминая что-то забавное.

– Это она? – спросила я, кивнув в сторону фото.

– Ага, – кивнул он, – моя главная гордость и радость. Хоть иногда и головная боль. Она учится сейчас в колледже, на дизайнера. Вечно вся в своих эскизах, в красках… Бардак в её комнате как после взрыва. Но я не жалуюсь. Главное, чтобы она была счастлива.

Пузатый дядя замолчал, снова взглянув на фотографию. Его лицо смягчилось. И это вызвало у меня невольную улыбку.

От меня мои родители отказались, так что мне никогда не приходилось знать, что значит папа и мама.

– Ей повезло, – сказала я задумчиво. – С семьёй. Я, например, выросла в системе.

Я отвела взгляд, ковыряя ногтем пятнышко на стойке. Говорить о приёмных семьях всегда было тяжело. В девятнадцать лет я уже не подпадала под программы социальной опеки и вынуждена была сама пробивать себе дорогу в жизни.

Бармен прекратил тереть стойку и посмотрел на меня. В его взгляде не было ни жалости, ни любопытства, только спокойное внимание.

– Тяжело, наверное, – сказал он, понимающе кивнув. – В Нью-Йорке одной непросто.

– Я снимаю с подругой таунхаус в Бруклине. Но с прошлой работы пришлось уволиться, потому что ко мне приставал один мудак, а я за это вонзила ему в яйца ножницы… В общем, мне пришлось уйти.

Бармен хохотнул, явно поддержав меня.

– Звучит здорово. Он ещё легко отделался. Если бы кто-то приставал к моей дочке, ему пришлось бы пришивать яйца обратно целиком.

Я засмеялась, кивая и одобряя такой расклад.

– Ты хорошая девчонка, кем бы ты ни была, – по-доброму произнёс Пузатый дядя, – но береги себя. В последнее время в Бруклине неспокойно. Вроде как участились похищения людей.

Я фыркнула. Долбаный Кошмарик и его дружки. Интересно, сколько таких курьеров? И на кого они все работают?

– Вообще я слышал о разных бандах в Нью-Йорке. Вроде как тут остались остатки влияния Пяти Семей. Говорят, они до сих пор контролируют некоторые профсоюзы и занимаются рэкетом, отмыванием денег, а кто-то шепчется и про наркотики. А ещё вроде есть ирландские и албанские группировки. Это не для кого не секрет.

Может, Кошмарик работает на кого-то из них?

Пузатый дядя, протерев стойку, кивнул, как будто прочитав мои мысли.

– Я подозреваю, это мафия. Они уже почти как легенда. Старики, которые держатся за власть. Сейчас всё по-другому. Появились новые игроки: русская мафия, китайские триады, доминиканские банды, латиноамериканские наркокартели. У каждого свой район, свой бизнес. Они жестокие и непредсказуемые.

– А может, это просто какой-то псих-одиночка? – предположила я, вспоминая об агрессивном Кошмарике, который грубил мне на протяжении всего нашего знакомства.

– Сомневаюсь.

К стойке подошёл мужчина, и бармен отвлёкся на него, интересуясь о желаниях нового клиента.

Мне было до чёртиков обидно из-за последнего инцидента. Виски нихрена не помог. Кошмарик втянул меня в свои дела, а потом вот так просто отрёкся. Просто бросил посреди незнакомой улицы, как использованный презик. Этот сукин сын не дождётся того, что я реально просто забуду это. Он ещё пожалеет, что не пристрелил меня, как планировал. И я всё равно увижу его лицо. Слишком любопытна, чтобы не довести это дело до конца.

И обязательно трахну его, вот точно!

ХРЕНОВОЕ ПРОШЛОЕ

Стены здесь серые. Всегда серые. Как небо в тот день, когда меня сюда привезли.

Мне было совсем мало, я ещё не умела говорить. Только плакать. Но никто не приходил. Иногда какая-то женщина в белом халате брала меня на руки, кормила. Она не улыбалась. Никогда.

Сейчас мне пять. Я знаю, что меня зовут Нова. И знаю, что я никому не нужна. Другие дети приходят и уходят. У них появляются мамы и папы. Они забирают их, увозят в машины, наполненные игрушками и воздушными шариками. Я смотрю им вслед, прижавшись носом к холодному стеклу.

Сегодня у Майлы день рождения. Ей семь. Пришла её новая мама. Молодая, красивая, с добрыми глазами. Она принесла Майле куклу в розовом платье и большой торт со свечками. Майла смеётся и обнимает свою маму.

Миссис Харпер замечает меня и резко одёргивает за руку:

– Чего вылупилась? Иди убирай свои игрушки! Тебе никто праздники устраивать не будет.

Её слова колют. Я опускаю глаза и иду собирать разбросанные кубики. Обижаясь на неё.

Вечером, когда все уже спят, я плачу в подушку. Подушка пахнет слезами. Моими слезами. И слезами всех детей, которые жили здесь до меня.

Миссис Харпер проходит мимо, не глядя на меня, бросает:

– А ну тихо! Ещё одна слезинка, и завтра останешься без ужина.

Я закусываю губу, чтобы не всхлипнуть. Мне кажется, эта комната пропитана печалью. И я тоже часть этой печали. Навсегда.

Проходят годы. Серые стены становятся частью меня, как и вечная пустота внутри. Мне уже десять. Я научилась не плакать. Научилась прятать свои чувства за маской безразличия. Это единственный способ выжить здесь. Взрослым нравится смотреть на слёзы. Они как будто подпитываются ими. И миссис Харпер всё та же — жёсткая, холодная. Кажется, ей доставляет удовольствие делать нам больно

В один солнечный день она отбирает у меня рисунок, единственную вещь, которая напоминает мне о родителях, которых я никогда не знала. Рисунок сделан на клочке старой газеты, нарисован обломком карандаша. На нём — женщина с длинными волосами и улыбающимися глазами и мужчина в костюме. Я придумала их сама. Представила, как бы папа с мамой могли выглядеть. Может быть, однажды меня тоже заберут.

– Что это за мазня? — фыркает миссис Харпер, скомкав рисунок в своей большой руке. — Думаешь, кто-то заинтересуется твоими каракулями? Никому ты не нужна, запомни это.

Я молчу, глядя на то, как она бросает скомканный рисунок в мусорное ведро. Вместе с ним туда падает и крошечная частичка моей души.

Вечером я лежу, уставившись в потолок. Сквозь затянутое пыльной сеткой окно пробивается тонкий лучик лунного света. Он напоминает мне слезу. Я закрываю глаза. И впервые за много лет позволяю себе мечтать. Мне снится мама. Она гладит меня по голове и тихо поёт колыбельную. Её голос тёплый и ласковый. Впервые за долгие годы я чувствую себя в безопасности.

Но потом я просыпаюсь. Серые стены напоминают мне, где я. И кто я. Никому не нужная девочка Нова из группового дома.

Теперь мне тринадцать. Возраст, когда девочки начинают мечтать о красивых платьях, о первой любви, о будущем. Я же мечтаю лишь о том, чтобы меня хоть кто-нибудь обнял. По-настоящему.

У нас появляется новенькая. Её зовут Тиган. Ей тоже тринадцать. У неё светло-зелёные глаза и россыпь веснушек на носу. И красивые волосы, похожие цветом на осенние листья. Она улыбается. Много улыбается. Это странно. Здесь не принято улыбаться.

– Привет, – робко говорит она мне, протягивая руку. – Меня зовут Тиган.

Я молча смотрю на её протянутую руку. Не знаю, что делать. Меня никто никогда не приветствовал так… по-доброму.

– Нова, – шепчу я наконец и пожимаю её руку. Её ладонь тёплая в отличие от моей.

Мы быстро становимся подругами. Тиган много рассказывает о своей жизни до группового дома. О своих родителях, о собаке, о доме с вишнёвым садом. Слушая её, я закрываю глаза и представляю себе всё это. Каково это – жить в доме с вишнёвым садом?