Кавалер Ордена Золотого Руна - Акопян Альберт

— Считаться не приходится, — говорил капитан Похотилло. На нем был штормовой плащ и зюйдвестка. Редкий дождик шел всю ночь. На рассвете в ковчег стали приезжать пассажиры. И тут только граждане поняли, что означает странное выражение капитана "Считаться не приходится".

Считаться приходилось все время. Ной Архипович брал за все: за вход, за багаж, за право взять в плавание пару чистых или нечистых животных и за место на корме, где, по уверениям капитана, должно было меньше качать.

С первых пассажиров, в числе которых были: мосье и мадам Подлинники, Петцольд и Сицилия Петровна, сменившая утренний капот на брезентовый тальер, расторопный капитан взял по 80 рублей. Но потом Ной Архипович решил советских знаков не брать и брал царскими. Никита Псов, наименее умный из граждан, разулся перед ковчегом и вынул из сапога "катеньку", за что был допущен внутрь с женой и вечнозеленым фикусом.

У ковчега образовалась огромная пробка. Хлебнувший водки капитан заявил, что после потопа денежное обращение рухнет, что денег ему никаких поэтому не надо, а даром спасать колоколамцев он не намерен. Ноя Архиповича с трудом убедили брать за проезд вещами. Он стоял у входа на судно и презрительно рассматривал на свет чьи-то диагоналевые брюки, подбрасывал на руке дутые золотые браслеты и не гнушался швейными машинками, отдавая предпочтение ножным.

Посадка сопрововождалась шумом и криками. Подгоняемые дождем, который несколько усилился, граждане энергично напирали. Оказалось, что емкость ковчега ограничена двадцатью двумя персонами, включая сюда кормчего Похотилло и его первого помощника Долой-Вышневецкого.

— Ковчег не резиновый! — кричал Ной Архипович, — защищая вход своей широкой грудью.

Граждане с надрывом голосили:

— Пройдите в ковчег! Впереди свободнее!

— Граждане, пропустите клетку с воронами! — вопил председатель общества "Геть неграмотность" Баллюстрадников.

Когда вороны были внесены, капитан Похотилло увидел вдали начальника курсов декламации и пения Синдик-Бугаевского, за которым в полном составе двигались ученики курсов.

— Ковчег отправляется! — испуганно закричал капитан. — Граждане! Сойдите со ступенек. Считаться не приходится!

Двери захлопнулись. Дождь грозно стучал о глазетовую крышку. Снаружи доносились глухие вопли обреченных на гибель колоколамцев.

Три дня и три ночи просидели отборные колоколамцы в ковчеге, скудно питались, помалкивали и с тревогой ждали грядущего.

На четвертый день выпустили через люк в крыше ворону. Она улетела и не вернулась.

— Еще рано, — сказал Псов.

— Воды еще не отошли! — разъяснил капитан.

На пятый день выпустили вторую ворону. Она вернулась через пять минут. К левой ее ножке была привязана записочка:

"Вылезайте, дураки". И подпись: "Синдик-Бугаевский".

Отборные колоколамцы кинулись к выходу. В глаза им ударило солнце. Ковчег, весь в пыли, стоял на месте его постройки — посреди Малой Бывшей, рядом с пивной "Арарат".

— Позвольте, где же потоп? — закричал разобиженный Петцольд. — Это все Псов выдумал.

— Я выдумал? — возмущенно сказал Никита Псов. — А кто же говорил, что реки вышли из берегов, что Москва уже утонула? Тоже Псов?

— Считаться не приходится! — загремел Похотилло.

И ударил Никиту вороной по небритому лицу.

Счеты с автором потопа граждане сводили до поздней ночи.

Когда друзья вышли из Владикавказа на Военно-Грузинскую дорогу, Остап вдруг остановился и спросил:

— Сеня! Так как же называется тот кабачок: "Араратский аромат" или "Ароматный Арарат"?

Глава 19.

"Кавказ подо мною…"

— Ага! Километровый столбик, — обрадовался Бендер. — Граммофон ваш.

Дальше он шел, пританцовывая.

— Не волнуйтесь, товарищ Изаурик, семь лет назад я преодолел этот маршрут в паре с сумасшедшим стариком, и должен сказать, в первый день мы прошли даже больше, чем вчера с вами. Причем тогда наш основной и оборотный капитал исчислялся двугривенным, а сейчас у нас целая пятерка и граммофон… Вы посмотрите, какая красота! Какие пидкрутизны! Ни пером описать, ни гонораром оплатить. Безусловно, Кавказский хребет создан после Лермонтова и по его указаниям.

— Вы имеете в виду эти параксизмы надписей на скалах, барьерах и прочих видах дикой и недикой природы? — угрюмо отозвался Сеня.

— О! "Коля и Мика"! Старые знакомые! Где-то здесь поп-кладоискатель украл колбасу у предводителя дворянства.

— Остап Ибрагимович, вы переутомились, — Сеня поставил граммофон на барьер.

— Да-да, Сеня, привал. — Бендер сел рядом с граммофоном. Черт с попом и предводителем. Сейчас я думаю об этих двоих. Где вы, Коля и Мика? И что вы теперь, Коля и Мика, делаете? Разжирели, наверное, постарели? Небось теперь и на четвертый этаж не подыметесь, не то что под облака — имена свои рисовать? Где же вы теперь, Коля, служите? Плохо служится, говорите? Золотое детство вспоминаете? Какое же оно у вас золотое? Это пачканье ущелий-то вы считаете золотым детством? Коля, вы ужасны! И жена ваша — Мика, скорее всего, противная женщина, хотя она виновата меньше вашего. Когда вы чертили свое имя, вися на скале, Мика стояла внизу на шоссе и глядела на вас влюбленными глазами. Тогда ей казалось, что вы второй Печорин. Теперь она знает, кто вы такой. Вы просто дурак! Да, да, все вы такие, ползуны по красотам! Печорин, Печорин, а там, гляди, отчета сбалансировать не можете!

— Остап Ибрагимович, а вон тот "Ося", который с "Кисой", к вам, случайно, отношения не имеет?

— Что за глупости?! Вставайте, граф! Вас ждут великие дела. Не забудьте граммофон. Деньги, как я говорил, валяются на дороге. А дорога, Сеня, это не инженерное сооружение. Дорога — это именно движение, со всеми его…

— В Минводах они тоже валялись на дороге, — прервал его Сеня.

— Минводы, — казалось, Остап нисколько не смутился, — это нелепая случайность, одна из тех, что дает хлеб писакам-биографам. Согласитесь, кому было бы интересно читать биографию Достоевского, если бы он в молодости не проигрывался в карты дотла? А Капабланка, рассказывают, проиграл в гаванском кабачке какому-то пьяному матросу.

— Врете! — воскликнул Сеня с таким возмущением, как будто сам выиграл у Капабланки не менее трех партий и проигрыш последнего пьяному матросу умалял его, Сенины, шахматные достоинства.

— Кстати, Сеня, что вы будете делать, когда окажетесь за границей?

— Куплю костюм. Мне надоело маскировать свой возраст студенческими курточками. Я морально устал без костюма. Обойдя выступ скалы, друзья увидели группу горцев, шумно обсуждавших достоинства небольшого, в полдюжины голов, стада баранов. Место для устройства импровизированного базара объяснялось тем, что здесь к Военно-Грузинской дороге выходила менее знаменитая, из горного аула.

Остап тут же увлек Сеня обратно.

— Вот они, денежки на дороге, — зашептал он. — Выйдите минут через десять и будете играть роль восторженного зрителя, удивленного легкостью выигрыша. Давайте граммофон. Я просто обязан оплодотворить это средневековое торжище теорией современного маркетинга.

Бендер подошел к горцам, завел граммофон, поставил "Арию Фигаро", сел по-турецки на свой собственный походный пиджак, достал колоду карт и закричал:

— Красненькая выиграет, черненькая проиграет!

Перед собравшейся толпой ингушей и осетин в войлочных шляпах Остап бросал рубашками вверх три карты, из которых одна была красной масти и две черной. Любому гражданину предлагалось поставить на красненькую карту любую ставку. Угадавшему командор брался уплатить на месте.

— Красненькая выиграет, черненькая проиграет! Заметил — ставь! Угадал — деньги забирай!

Сеня легко выиграл три рубля мелочью.

Горцев пленила простота игры и легкость выигрыша.