Фахри переводит на дари какую-то очередную изданную в СССР прозу об Афганистане. В раскрытой книге подчеркнуто карандашом: «Он всадил из духовушки десять в „десятку“». Бедный Фахри: ну как это можно перевести?!
Он рассказал любопытные вещи: в афганской литературе нет жанра романа как такового. После революции его нет тем более, как нет и повести. Литераторы, уверяет он, пишут рассказы, потому что торопятся получить гонорар. Революция, которая разломала, взорвала, изуродовала и вознесла тысячи судеб, художественно не осмыслена. Стихи — их с избытком. Восток всегда любил стихи — слащавые, с виньетками, про любовь. Но нет у этой революции ни своего Бабеля, ни Маяковского, ни Шолохова.
Права, наверное, Лариса Рейснер. Она писала еще в начале века: «В сущности, Восток ведь немой…»
С другой стороны, нам тоже похвастаться нечем. Не написано здесь ничего, что могло бы встать вровень с «Землянкой» или «Жди меня» Константина Симонова. Среди афганских напевов, которые «шурави» переписывают друг у друга на магнитофоны, лишь изредка слышатся строки, которые имеют отношение к поэзии. На мой вкус, из имен всех афганских бардов останутся только три: Юрий Кирсанов, Игорь Морозов и Виктор Верстаков. Первые два воевали здесь в спецподразделениях КГБ, Верстаков работает в «Правде».
Выходит, и для нас эта война — тоже «немая».
Солдаты в белых халатах
…Отныне и навсегда Российское императорское Правительство считает необходимым всеми, по своим соображениям, способами, и явными и неявными, и внешними и внутренними, признанными обоими государствами полезными и целесообразными, оказывать Эмиру государства Афганистана помощь, содействие и поддержку.
Русско-афганский договор 1878 г.
Бисенков поднес к окну черный рентгеновский снимок. Было хорошо видно: пуля — в сердечной сорочке…
Его подняли с кровати телефонным звонком в третьем часу ночи. Минут через двадцать Леонид Николаевич Бисенков, полковник, доктор медицинских наук, консультант ведущего хирурга Центрального военного госпиталя афганской армии, вошел в операционную.
Раненый в ту ночь на одном из постов близ Кабула солдат Абдулсаттар уже лежал на операционном столе. Дежурный врач-афганец, встретившись с Бисенковым глазами, покачал головой: шансов — ноль. Проникающее ранение груди. Пробито легкое. Пуля — в сердце. Обильное кровотечение.
— Работаем, — по обыкновению тихо сказал Бисенков.
Он извлек пулю. Зашил сердце.
Сердце остановилось.
…Огнестрельное ранение груди — специализация Бисенкова, потомственного хирурга. Если бы было можно, он так и писал бы в анкетах: из врачей. Всю Вторую мировую войну его отец прошагал с дивизионным медсанбатом, и рядом с ним шла сначала на Восток, а потом на Запад влюбленная до смерти в молодого хирурга юная операционная сестра. Так они и прошли рядом сначала Отечественную, потом японскую, потом всю оставшуюся жизнь. И жена у Бисенкова тоже врач. И дочь — тоже.
Несколько минут он делал прямой массаж сердца, пока оно не ожило на его ладони, дрогнуло слабо, неровно, возвращая парню ушедшую было жизнь. Потом занялся резекцией легкого.
Через три недели Абдулсаттара выписали домой.
— Если захочет — вернется в строй. — Бисенков еще раз посмотрел на рентгеновский снимок. — Противопоказаний нет.
…После тесных глиняных улочек Кабула, где двадцатый европейский век не на шутку схлестнулся с азиатским Средневековьем, удивленно остановишься перед стеклянной коробкой Центрального военного госпиталя. Светлое здание в семь этажей, ухоженный осенний парк. Говорят, другого такого госпиталя нет на всем Среднем Востоке.
— Вся тяжесть этой войны легла на госпиталь, — говорит генерал-майор Валоят Хабиби. Мы сидим в его кабинете, рабочий день давно закончен, но я знаю: генерал остается в госпитале. Еще кипа непросмотренных бумаг лежит на его столе, еще будет вечерний обход, а потом солдатская кровать в комнате по соседству с кабинетом и тревожная ночь в резких телефонных звонках. — Мы не смогли пока организовать в действующей армии медицинские части. Госпиталь, рассчитанный на четыреста человек, принимает сегодня втрое больше: все тяжело раненные в боях поступают к нам, — грустно говорит генерал.
Слова его означают вот что: построенный еще в 70-х годах при техническом и экономическом содействии СССР и оснащенный так, как должен быть оснащен лучший военный госпиталь страны, он работает на пределе возможностей. В период тяжелых боев сюда ежедневно поступают десятки раненых. В некоторых отделениях койки ставят в два этажа. Не хватает врачей. Были годы, когда медицинские сестры распускали на нити капроновые стропы парашютов — ими сшивали раны. В практике хирургов встречаются тяжелейшие, не описанные ни в одних учебниках ситуации. Ранения сердца. Недавний случай — 21 осколок в печени! Доктор Муса, первый доктор медицинских наук в истории этого народа, практически ежедневно делает невероятно сложные операции, восстанавливая раздробленные бедра и голени. Гордость Афганистана — первая в стране женщина-хирург, — генерал медицинской службы Сухейла Седдык часами не выходит из операционной.
Генералу Валояту Хабиби сейчас тридцать семь. Крестьянский сын из глухого округа Хост, он впервые увидел врача в Кабуле, куда приехал учиться в военный лицей, досрочно окончив кишлачную школу. В лицее стал «первым учеником», это значит — лучшим из лучших. Когда же лицейский курс был пройден и ему предложили на выбор несколько стран, в каждой из которых он мог получить диплом врача, его решение было однозначным: только Советский Союз. Хабиби — первый иностранец, окончивший полный курс Военно-медицинской академии имени С. М. Кирова с золотой медалью.
Через несколько лет он еще раз вернется в Советский Союз, три года будет жить в Симферополе, защитит сложную диссертацию, подрабатывая ночами на «Скорой помощи». Ему прочили тогда карьеру отличного кардиолога. Судьба распорядилась по-своему: он стал отличным начальником военного госпиталя. А черновики уже начатой докторской диссертации пришлось отложить до лучших времен.
У генерала — добрейшая улыбка. Вот счастливый человек, может подумать кто-то. И ошибется. Горя в жизни Валоята Хабиби хватило бы десятерым. Ему не простили ничего — ни учебу в Советском Союзе, ни блестящую карьеру, ни беззаветное служение делу. Убили отца — за то, что был отцом Валоята Хабиби, который «продался безбожникам». Затем, один за одним, погибли четверо братьев. Затем овдовели сестры. Кровь тринадцати человек из семьи Валоята Хабиби пролита во имя дела, которому он служит. По неписаным законам адата [129] генерал взял под свой кров всех своих осиротевших племянников. Еще год назад в его пятикомнатной квартире в Кабуле жило тридцать два человека. Сейчас стало проще: некоторые подросли, разъехались. Осталось шестнадцать.
— Нам пришлось очень тяжело все эти годы. Но нам было бы во много раз тяжелее, если бы не ваши врачи. Они спасли от смерти тысячи людей. Вылечили, выходили, поставили на ноги. Даже не знаю, что было бы, не окажись они рядом.
Так говорил мне не только Валоят Хабиби. Несколько раз я приезжал в госпиталь, русские и афганские имена перемешались в блокноте. Сухейла Седдык рассказывала мне о замечательной операционной сестре из Воронежа Любе Быковой. Как-то в госпитале проводили конкурс медицинских сестер, но, помимо перевязок и процедур, он включал и состязание самых вкусных пирогов и самых элегантных танцев.
— Моя Люба была там первой! — с гордостью сказала Сухейла Седдык.
Но конкурс — редкий праздник. Люба бывает первой и в будни, когда машина с красным крестом режет фарами густую кабульскую ночь и в операционной Центрального военного госпиталя зажигается яркий свет. Иногда ему гореть до утра.
