След у таежной реки - Тамоников Александр Александрович

Несомненно, опознание погибшего – важная задача, и, вероятно, на пару часов поисков удалось бы выпросить Шарика или Тузика, если бы старший лейтенант сумел убедить в том, что результат будет достигнут. Здесь-то и коренилась главная проблема: успех поисков самому Тимофееву представлялся, откровенно говоря, иллюзорным.

«Не найдут собаки вещей, поскольку не выйти на след по слабому трупному запаху от останков, невесть сколько времени пролежавших в проточной воде, – удрученно признался сам себе Михаил. – Нет, никто мне собаку не даст на заведомо пустую трату времени».

Оставалось надеяться, что командование Первой армии или милиция сообщит о недавнем исчезновении мужчины – солдата или гражданского, подходящего под известные приметы, и тогда изуродованный хищником мертвец обретет имя и лицо.

– Пошли, дедко, пока нас грозой не накрыло.

– Не сахарные, чай, не растаем, – вздохнул лесник, но больше прекословить не стал и спешно последовал за Тимофеевым. Оба понимали, что гроза обещала выдаться сильной, такая запросто превратит речку-невеличку в бушующего монстра, выходящего из берегов и перемалывающего в щепки старый бурелом.

На станции Алчан они попрощались. Старший лейтенант из будки стрелочника связался с Бикином и сообщил, что без остановок поедет с кошмарной ношей в Хабаровск, велев оповестить городской морг. В ожидании поезда Тимофеев наскоро заполнил захваченный в дорогу акт о нахождении тела. Когда состав прибыл, с неба лило как из ведра. На Приморье обрушилась страшная непогода.

На перроне в Лесозаводске было пыльно, душно и скучно. Не вносил оживления даже состав, в котором галдели солдаты и моряки. Он с минуты на минуту должен был отбыть в Хабаровск. Петраков, прошедший Сталинградскую битву, в Приморье томился от безделья. Сихотэ-Алинь встретил приунывшего бойца идиллическими тишиной и спокойствием: здесь не ревели танки, не грохотала артиллерия. Солдатики в гарнизонах маялись. Серьезная работа была лишь у пограничников, им-то самураи высыпаться не позволяли своими гадкими провокациями. Особисты казались сверх меры занятыми, но их суета сержанта разочаровывала.

Капитан Назаров терпеливо внушал подчиненному при каждой оказии, что служба в СМЕРШе тоже полна боевой романтики, и стращал историями про японских шпионов. Если верить капитану – а сержант Валентин Петраков его словам доверял с оглядкой, – то по железным дорогам Союза постоянно катились эшелоны с японцами. «С Японией у нас пакт о нейтралитете, – пояснял тонкости международной политики Назаров. – Поэтому, хотя она и союзник Германии и воюет против наших союзников, мы обязаны свободно пропускать японских дипкурьеров через свою территорию».

Как следовало из дальнейших пояснений капитана, расписание движения дипкурьеров построено с таким хитрым расчетом, что вся Транссибирская магистраль находится под непрерывным наблюдением японцев: каждую неделю пара курьеров либо едет восвояси из Куйбышева, «запасной» советской столицы, либо держит обратный путь – из Токио в Куйбышев. Кроме курьеров, вдоль трассы регулярно перемещаются прочие чиновники из дипучреждений, другие японские граждане. Им достаточно просто смотреть в окошко, чтобы осуществлять сбор разведывательных сведений, записывая увиденное в блокнотики, а затем по прибытии домой составлять отчеты о строительстве военных объектов, перевозке солдат и техники, состоянии старых и появлении новых укреплений и о многом другом, что небесполезно знать на случай вторжения. На тот самый случай, в ожидании которого у советско-маньчжурской границы размещалась Квантунская армия Японии численностью миллион человек.

Некоторые проезжающие транзитом японцы заходят дальше обычного наблюдения и всеми правдами и неправдами пытаются вступить в контакт с пассажирами поезда либо даже с ожидающими на железнодорожных станциях и случайными встречными при пересадках. При этом незваные гости из Страны восходящего солнца не боялись завязывать диалоги с командирами Красной Армии, сотрудниками НКВД, железнодорожной администрацией и уж тем более с гражданскими лицами. Охотнее всего японцы вступали в общение с русскими, которые далеко не всегда умеют различать азиатские народы, отчего слепо верят иностранцу, заявляющему, будто он из Казахстана или Киргизии. Предлоги завязать беседу бывали различными: попросить об услуге, например прикурить, или осведомиться, не пропустил ли вопрошающий свою станцию.

Особо смелые предлагали обмен или продажу всяческой мелочи: махорки, зажигалок, предметов одежды, наручных часов, перочинных ножиков. Женские платки являлись самым желанным предметом сделок, потому что большинству мужчин не хотелось возвращаться к женам и матерям с пустыми руками, а платок – лучший подарок женщине. Обнаружив болтуна, японец с радостью вел его в купе, где подпаивал добрым винцом, отчего у собеседника язык развязывался еще больше.

Временами встречи японцев с нашими гражданами на перроне вовсе не случайны, а маскируют передачу данных резидентам почти у всех на виду.

Восточный сосед пользовался своей неприкасаемостью и играл в опасные игры. Наши спецслужбы вели ответную игру. Петраков отказывался понимать, почему нельзя вышвырнуть самураев из Советской страны пинком под зад, но смирился с положением вещей, рассудив, что «Сталину виднее».

Одно время в серые будни привносили немного разнообразия обыски тех вагонов, в которых ехали японские дипломаты. Дело в том, что японца отличала феноменальная «забывчивость». Почти каждый второй оставлял после себя в купе какие-то вещи: листовки, книги, газеты, журналы, непременно на русском языке. Разумеется, то были агитматериалы. Читать их не позволялось, требовалось собирать и сдавать куда положено. Перечисленная пропаганда в несметных количествах изготавливалась русскими белоэмигрантами в разных городах Европы, Азии и Америки, главным образом на территории бывшего Дунбэя, то есть китайского Северо-Востока, ныне подконтрольного японцам и получившего статус «независимого» государства Маньчжоу-Го.

Вот и сегодняшний обыск тоже принес кое-что. Состав шел из Владивостока, где с поезда сошли два курьера, чтобы по морю добраться до Хоккайдо. По идее, купе японцев требовалось обыскать сразу, как они покинули вагон, но заморские гости обманули контрразведку, причем до неожиданности примитивным способом. Они обменялись купе с соседями. Обман раскрылся с запозданием, когда поезд подходил к Лесозаводску, поэтому здешним чекистам позвонили из Владивостока и поручили провести вторичный обыск.

– Есть «улов»! – весело откликнулся сержант Рябцев, выбежавший из вагона, размахивая над головой трофейной брошюркой.

– Где нашел? – заинтересовался Петраков.

– Спрятали в чужом купе под обшивкой.

Лесозаводск представлял особый интерес для самураев. Здесь японские дипломаты, сходя с поезда, частенько заводили беседы с военными и гражданскими. Здесь чаще всего случались нарушения государственной границы агентами, прибывающими со стороны Китая. Поэтому Петраков любил, когда его отправляли из Бикина выполнять какую-нибудь работу в Лесозаводск, где порой ощущалась реальная борьба со шпионажем. На сей раз удалось отыскать пропагандистскую брошюру, припрятанную японским курьером подальше от глаз чекистов и с расчетом, чтобы она попала в руки случайному пассажиру.

– Одна?

– Одна.

– Тьфу ты! – расстроился Петраков. – Тоже мне, «улов»!

Валентин был неместным, он родился в 1922 году в Краматорске, на Донбассе. О карьере в Вооруженных Силах паренек никогда не помышлял, после школы он работал на одной из больших строек пятилетки, воспетых газетами, – на сооружении Краматорского завода тяжелого машиностроения. Юноша раздумывал, куда податься: пойти ли в строители или же остаться рабочим на заводе. В какой-то момент перспектива прикрепиться к заводу показалась заманчивой. Петраков уже мысленно видел себя много лет спустя стареющим, седобородым мастером цеха, горделиво рассказывающим недавно устроившемуся на предприятие молодняку: «А ведь я наш завод строил вот этими самыми руками, я здесь каждую гайку знаю».