След у таежной реки - Тамоников Александр Александрович

– На станции задержали солдата, товарищ капитан. Рядовой Зайцев. Говорит, что своих догоняет. Но есть в нем что-то подозрительное. Нервный какой-то.

– При виде чекистов некоторые нервничают, – спокойно констатировал Назаров.

Он обеспокоился, что неуемный сержант организовал проверку и притащил сюда солдатика, побуждаемый желанием проявлять активность в работе. С другой стороны, не замечено за Петраковым, чтобы он просто так хватал людей с улиц.

– Тут другое, – возразил Валентин, – о себе он говорил четко, как по заученному, а вот про колхоз вдруг занервничал.

– Про какой колхоз?

– Колхоз «Пограничник» в Бикине. Рябцев сущий пустячок о тракторах спросил, а Зайцев тотчас напрягся. Может, конечно, зря мы парня привезли…

– Что конкретно сказал Рябцев? И каково его мнение?

– Спросил: «Тракторов-то у вас не осталось, наверное?» Мнения нет. Рябцев трактористом в колхозе работал, вот и решил с колхозником на знакомую тему поболтать.

«Коварный вопрос, надо Рябцева в любом случае поблагодарить», – подумал Николай Иванович и опять же не стал тратить впустую время на дальнейшие расспросы, велев показать вещи, изъятые у задержанного при обыске.

– Сейчас принесу, – ответил Петраков и вышел из кабинета.

Капитан НКВД родился в 1904 году в рабочей семье в Иваново, впрочем в то время называвшемся Иваново-Вознесенском. Подростком лет пятнадцати начал трудиться подмастерьем у сапожника, затем, в 1921 году, устроился туда же, где работали его родители, – на фабрику «Красная Талка». Работа на фабрике ему не пришлась по душе, единственным плюсом из потраченных там двух лет юноша считал знакомство с Мариной. После армии Назаров пошел по военной стезе, обучался стрельбе в Осоавиахиме. Тогда же сделал предложение любимой девушке, которая ответила согласием. В роковом июне 1941-го Николай Иванович был направлен на курсы НКВД в Москве – в будущую Первую школу Главного управления контрразведки СМЕРШ.

На фронте он с июня 1942 года в должности оперуполномоченного отдела контрразведки Третьей танковой армии, сформированной накануне, в мае. Со славной Третьей оперуполномоченный прошел весь ее боевой путь, начиная от контрудара по Девятой танковой дивизии вермахта под Козельском, затем участвуя в Острогожско-Россошанской наступательной операции и заканчивая трагическими боями за Харьков. Попытка освободить город завершилась, как известно, неудачей РККА. На исходе Харьковской оборонительной операции 25 марта 1943 года третья танковая была обескровлена, отчего спустя примерно месяц армию расформировали, а Назарова отправили на Дальний Восток.

И вот капитан Назаров здесь, как Рябцев, как Петраков. Рябцеву здесь нравилось, Петраков скучал по сражениям, Назаров никаких эмоций не испытывал. Николай Иванович хорошо справлялся с чекистской работой, подходил к каждому заданию с максимальной ответственностью, а место прохождения службы не имело для него значения.

Проверкой военнослужащих Назаров обычно не занимался, он формально состоял в третьем отделе СМЕРШа, то есть специализировался на работе с вражеской агентурой. Но в маленьком городке, по сути вчерашнем поселке, каковым являлся Бикин, смершевцы постоянно совмещали обязанности.

Сержант вернулся с вещами Зайцева.

Документы, кисет, коробок спичек, складной нож, ложка, фляга, расческа, зубочистка, тренерский свисток, пять рублей купюрами по одному рублю, семнадцать копеек монетами разного достоинства, письмо от кого-то из родных, тоже носящего фамилию Зайцев. Никаких секретных пакетов, фонариков, радиоприемников, даже часов не было, что, к слову, ничуть не удивляло. Деньги опять же невеликие, явно не для подкупа. Словом, имущество подозрений не вызывало. Предметы, которые мы носим с собой, сообщают о нашей личной жизни подчас очень много. Скудный скарб рядового Зайцева говорил о том, что новобранец слабо представлял, что ждет его в армии, какие вещи ему пригодятся.

«Зачем ему свисток? В футбол играть собрался, что ли?» – мысленно сострил Назаров и углубился в чтение бумаг.

По документам выходило, что Иван Архипович Зайцев родился очень далеко отсюда, аж в Бугурусланском уезде Самарской губернии, причем именно в уезде и губернии, поскольку в год рождения Ивана – 1925-й – в административном делении страны сохранялись обозначения старого режима. Слова «район» и «область» закрепились на нашей карте чуть позже. Какими судьбами паренька занесло сюда, Назаров пока не знал. Однако Зайцев состоял на учете в местном военкомате, которым и был призван в текущем августе.

Более всего капитана заинтересовало письмо, которое вывела корявым почерком рука старшего брата – Петра Архиповича, проходящего службу тоже на Дальнем Востоке, а точнее в Петропавловском порту. Брат, не вдаваясь в подробности, сообщал Ивану, что «служится здесь хорошо», а затем упоенно рассказывал о морской рыбалке, особенно о приемах лова рыбы у камчатских коряков, и клятвенно уверял, что после войны пойдет работать на рыболовный траулер.

Чтение чужих писем – занятие не из приятных, но вот такие строки, в которых человек планирует свое послевоенное будущее, всегда радовали сердце Николаю Ивановичу.

– Что думаешь, сержант?

– Подозрительный тип, – упорствовал Петраков. – И не только потому, что испугался упоминания про колхоз. Посмотрите, как мало вещей. Словно специально подбирал, чтобы его никто ни в чем не заподозрил. Новобранцы поступают наоборот, они всегда с собой гору хлама из дома тащат. Помню, один со мной служил. Толковый парень, отличный друг, смелый боец. Но видели бы вы его в первые дни на службе! Он тогда разбил фарфоровую чашку на привале, кипятком облился и осколками порезался.

– Где ж он на привале чашку нашел? – удивился Назаров и сразу догадался, прежде чем услышал ответ.

– Из дома прихватил, – подтвердил догадку капитана Петраков. – Наверное, считал, что в окопах чаи гоняют в фарфоровой посуде. А скорее всего, просто не подумавши взял. Ох, мы тогда от старшины схлопотали всем взводом. Из-за одного всех нас дураками обозвал и пригрозил в штрафбат отправить, если еще раз увидит, что у кого-то в вещмешке лежит «сервиз-фаянс», как он выразился.

– «Сервиз-фаянс»? – переспросил Николай Иванович, усмехнувшись. – Красиво сказано, запомнить надо. При случае в разговор вверну.

Капитан с сержантом негромко посмеялись над удачным словцом, которое изобрел сердитый старшина. Назаров не мог не согласиться с Петраковым. Новобранцы и впрямь склонны тащить с собой в армию кучу «добра», причем ладно бы полезных вещей – так нет же, совершенно ненужных. Когда-то Назаров сам был таким, такими же были и его сослуживцы. Сколько странных, прямо-таки необычных и совершенно неуместных штучек случалось видеть в карманах и вещмешках у бойцов! Единственное, чего капитан лично не видел и о чем от других не слыхал, – ваза под цветы. Вот ее-то одну, похоже, никто из дома не забирал. Хотя почем знать? Страна большая, где-то и такой курьез мог приключиться.

Новобранец Зайцев ехал налегке, ничего подозрительного среди вещей нет, если не считать нелепой свистульки. Это очень странно.

– Даже бритвы не взял, – подчеркнул Петраков, настаивая на своем, – а ведь чисто бреется.

«Голова у Валька варит, надо отдать должное, – одобрительно подумал Николай Иванович. – Усердие бы направить в верное русло, и вообще цены бы такому чекисту не было».

Слова про бритву послужили последним, решающим аргументом.

– Что ж, допрос покажет, что к чему и почему. Приводи-ка сюда вашего Зайцева! И пусть Рябцев присутствует при допросе. Я из фабричных рабочих, ты заводской, мы колхозную жизнь знаем постольку-поскольку. Рябцев на селе вырос. Как бывший тракторист, он может полезные вопросы подсказать и заметить обман.

– Здравия желаю, товарищ капитан!

Широкое лицо Зайцева оставалось открытым, тревоги не выражало. Скорее на простой физиономии бойца читались огорчение и досада на себя.

– Вольно, рядовой. Садитесь.