Крысиные гонки (СИ) - Дартс Павел

Посовали жмуров обратно в машину, подожгли. Туда ж кинули и документы — хотя уже ясно было, что это непременно пособники мувских террористов, разбираться с ними не было никакой возможности, да и желания — мы ж не контрразведка, правда же? Мы — территориальная оборона; отлавливаем шпионов и диверсантов. И уничтожаем; оперативная работа — не наше дело! Ничо тогда приподнялись, ага. Всё забрали, компьютеры — тоже. В сумке ещё и сгуха была, и консервы Мувск-Рыбы, и сигареты; из чего пацаны парадоксально сделали вывод, что так и есть — диверсантам везли. Жалко только, что молодых баб-террористок не было, как уже случалось ни раз — с ними было «решать» не в пример веселее! А значит, грохнули их за дело. Но, конечно, болтать об этом было не след.

А в аптечке ещё и эти витаминки-амфитаминки были; с выдавленным ушастым зайчиком; ими вчера и закинулись после сэма— и та-а-ак попёрло!.. Кристинку отымел не менее трёх раз, потом пацанам её кинул — да пох, она уже никакущая была, пила-то со всеми наравне; и смеялся ещё, что у пьянющих дружинников не стояло, а когда у Мишки и встал — он попасть не мог… умора! Вчерась всё смешным казалось.

Потом, кажется, окно выбил — душно было… О, точно — окно выбил! — ишь, подушкой заткнуто… бабка, небось. Вовчиков дом Харон хотя и назначил под штаб, ночевал там не часто — как-то… как-то опасался, что Вовчик может и возвернуться, напомнить про свою бывшую собственность. Ещё подорвёт, падла, как тогда баньку с Кристинкиной мамашей; — и потому он предпочитал пьянствовать по старой памяти, у бабки, у которой до этого квартировал — её родственников на это время отселяли в кладовку.

— Сссука… башка-то как трещит… — Харон дотащился до стола, мутным взглядом пошарил по нему, отыскивая что-нибудь «успокаивающее»; вляпался рукой в чью-то блевотину, брезгливо вытер пальцы о скатерть; вытащил из горки шоколадных плиток одну, расковырял обёртку, куснул вместе со станиолем, сплюнул… цопнул открытую банку со сгухой, наклонил над раззявленным ртом, ожидая, пока загустевшая масса через остро изорванный ножом край стечёт в рот; запил остывшим чаем… Сссука, чё так холодно… бабка, сука, плохо топит; дрова, падла, экономит…

— Баппка, бля!! Почему холодно??! Расстреляю!!

Бабка мухой нарисовалась из соседней комнаты; шёлковая, заискивающая:

— Витинька, сынок! Нехорошо тебе, милай? Я щас картошечки, картошечки…

— Нах «картошечки», рассолу давай! Молока! Валерьевну — расстреляю, падлу, отраву гонит… холодно почему, не топишь, ааа??..

— Так ить, Витинька, ты ж окошечко-то разбил вчерась, милай, пока я заметила… вона, и цветы на подоконнике-та помёрзли.

— Не возникай! Разбил — значит надо!

— Я ничо, я ничо, Витинька; я только что за твоё здоровьице… и за Кристиночкино; она ж вся… неодетая была, покась я её ночью-то не укрыла!

Витька мутным взглядом следил, как бабка споро убиралась на столе — лебезит старая, а раньше всё больше скрипела… не иначе, как сп. здила с сумок и со стола сгухи и шоколаду для своих племянников… не пересчитали вчерась, нет? А, насрать…

— Витинька, Витинька, — продолжала кудахтать бабка, — Борис Андреич-та посылал за тобой уже, ага. Я сказала, что ты спишш есчо, что уставши — как проснёшься — передам…

— Чего ему ещё… ик! Рассолу, я чо сказал! Задолбал.

— Так это, совещание, грит. Девочка ихняя прибегала.

— Совещание… задолбал! Мы тут… серьёзными делами занимаемся, а не… не совещаемся… ик! Сука-баппка, топи печь скорее, холодно!

— Сказали, штоб скореича!

— Андреич… Я тут главнее всякого… БорисАндреича! Я — кто? Я — командир вооружённой дружины; а кто есть БорисАндреич?? Клоп канцелярский! — несмотря на туман, окутывающий голову, Витька, брякнув это, всё же осёкся и искоса бросил взгляд на бабку — не слышала ли, не донесёт ли? Старосту Витька, несмотря на то, что виделись с ним в последнее, зимнее время не часто; и командовал он своей дружиной единолично; и снабжались они уже «с дорог» большей частью; и через это он в значительной части выпрягся уже из-под его влияния — старосту, «Хозяина», Витька по старой памяти очень даже побаивался. Хотя… Ну, реально подумать — ну кто такой Андреич? Ну, пахан… Я сам себе сейчас пахан, у меня стволы и люди! — думал Витька, посасывая из банки терпкий освежающий рассол, — Ну, пришить ему человека ничего не стоит… ну так и мне щас… чо такого! Не, я щас, в натуре, главнее Андреича, и нечего перед ним прогибаться… ишь, «на совещание» приглашает! Я сам у себя «совещания» буду созывать, и приглашать — он ко мне сам ходить будет… со временем.

— …грят, там товарищ уполномоченный Громосеев Антон Пантелеевич приехавши с отрядом; и потому, вот…

— А! — Витька подскочил как ужаленный, — Громосеев приехал?? И Гришка с ним, и отряд??! Чё ж ты сразу не сказала, коза драная; где мой бушлат?? Ага. От, бля… — он с огорчением оглядел забрызганную кровью на груди зимнюю щегольскую куртку, — Старый давай, там, в прихожке! А этот — как приду — штоб постирала! Штоб не было следов… пятен чтоб этих не было!

— Так ить, Витинька, а вдруг не атстираецца?

— Грохну тебя тогда, баппка! Как диверсантку; дохера ты у меня уже крови выпила! ОтстИрывай, коза старая! Ниипёт! — Витька торопливо собирался.

— Ладно, Витинька, ладно… я к Валерьевне схожу, у ней есть этот… Ваниш Окси Экшен, вот. Им попробую…

— Ваниш, хуяниш… Хоть чем стирай! Всё, я побежал! — Витька, схватив винтовку, выскочил на улицу, хлопнув дверью.

Около дома бывшего Правления лесхоза, потом клуба, потом коммунарской девичьей общаги, потом чего-то опять вроде клуба, стояли два джипа и автобус, один джип — с длинной радиоантенной, колыхающейся на ветру. Расхаживали, поплёвывая семечки, Гришкины бойцы. Экипированы они были, в отличии от «дружинников имени Че Гевары» не в пример лучше — в единую для всех зимнюю форму, разгрузки, флисовые шапочки; у некоторых — и радиостанции на левом плече. И все — с автоматами; не то что Витькины оборванцы-дружинники.

Витька, подойдя, заискивающе поздоровался с одним и с другим, чьи рожи показались ему чем-то знакомыми; но сам ответного приветствия не удостоился.

Попытался прошмыгнуть в дом, но проход преградил нагло выставленной ногой, упёртой в дверной косяк, один из бойцов, сопровождая это нагло-ленивым:

— Э, деревня, куда прёшь?.. — как будто не он, Витька, был тут главным, командиром дружины, а он, эта наглая рожа… и это Витьке, урождённому мувскому, этот, крестьянин никоновский… ну так, у него автомат; и их вон сколько… оно и понятно… — Витька быстро сообразил, что выступать не стоит.

Все Витькины понты, разогреваемые им наедине с собой, про «я тут главный» как-то быстро свернулись; и он без возражений стал объяснять, что вызывали его, мол… что Борис Андреич. Что он, Харон, — позывной его, значит, такой, — командир местной…

— Чеши давай. — боец убрал ногу, — Бердану только дай сюда. С оружием — нельзя.

Витька опять же без возражений отдал винтовку; но утаил спрятанную во внутреннем кармане Осу, — мало ли что; а в случ-чего можно сказать, что забыл.

Только прошёл в комнату, которая раньше, при «коммуне» была типа прихожей и склад сельхоз-инвентаря; — услышал за закрывшейся дверью:

— Не, ну ты погляди, как оне тут в деревне бухают! Это ж не харя, а пособие проктолога!

— Гы-гы-гы! В смысле — жопа?

— В смысле — им можно, а нам…

— Тсс!.. Антон услышит — вы. бет!

Замолкли.

В комнате было пусто, холодно, хотя и теплее чем на улице; воняло печёным луком. Витька было сунулся к комнате, где прежде была девичья общага, и из-за дверей которой раздавались голоса, причём явно выделялся командирский рык Громосеева; но вовремя сообразил, что умнее будет на пару минут притормозиться и послушать, о чём речь.

Голоса принадлежали собственно Громосееву Антону Пантелеевичу, бывшему Уполномоченному по району, ныне опять же Уполномоченному, но уже от Регионов, причём «чрезвычайному уполномоченному»; старосте — помощнику Уполномоченного БорисАндреичу и Гришке, — командиру летучего отряда по борьбе… и так далее. Беседа велась на повышенных тонах, и Витька сразу порадовался, что не попёрся напрямую — можно было легко стать тем клапаном, через который сбросили бы явно находящийся под давлением «пар»: