Крысиные гонки (СИ) - Дартс Павел

— А, падла, не забыл как на меня при пацанах прыгал, каратист х. ев?? — Витька, взъярив себя, от души попинал протяжно стонущего, одетого только в кальсоны и рубаху, Илью, стараясь попасть носком тяжёлого берца в живот, под рёбра и в лицо. Дени-Волк присоединился, и вскоре вокруг головы утробно мычащего извивающегося на полу Ильи образовалась лужа крови.

Ещё, ещё!! — Витька пинал от души, стремясь выместить на лежачем все унижения сегодняшнего дня; да что сегодняшнего — и прошлого; внезапно вспомнилось, как опустил его Владимир, друг Вовчика, тогда; вырубил его, выкинул на дорогу как шавку… Подожди, падла; сейчас ты, а вскоре и Хорёк, сука, будет так же на полу валяться, давясь выбитыми зубами!! А там и до Вована-американца дело дойдёт!! Тоже — спортсмен, да?? Дзюдоист, да?? Приёмы знаешь, да??? На, на, нна!! — помогли тебе твои приёмы?? И всех, всех!.. Вовчика, хорька поганого, так же!.. Н-на!! И дружка его, американца — н-на! На! На!

Вдвоём с Дени-Волком пинали Илью, потом Швец с улицы зашёл, подключился; и втроём отделали его так, что потом, когда потащили на улицу, не за что на нём было взяться, чтобы в крови не умазаться…

А мамаша всё голосила, и отец его хрипло орал и грозился — а Колька всё предлагал замочить их из карабина прямо через дверь, но Витька не разрешил:

— Не, нельзя, Тигр, не спеши. Придёт ещё время. Но и вы теперь с этими… нах, пусть в чулане и живут, а то — в баню выселите!

Вытащили Илью на улицу — под свет фонариков всех пацанов. Видик у него был…

— Чё он?.. — как-то даже ни то испуганно, ни то сочувствующе спросил кто-то из Гришкиных, — За что его так?

— Надо! — отрезал Витька, — Он тут из главных. Был. Из тех, что в вас стрелял с пригорка, что двух моих парней положил!

— А чё он тута, а не…

— А то! Тебя что, вопросы задавать позвали?? Стой — молчи! Сопротивлялся, бля! С ножом на меня кинулся — еле связали!!

Тогда Гришкины хлопцы лежащего Илью тоже попинали…

Нарисовался на улице как из-под земли Аркаша «Туз», в хорошей уже кроличьей шапке и относительно новых ботинках. Обиженно застёгивая свой старенький бушлат — хорошее пальто, что он себе уже присмотрел на вешалке, не дал Колька — ихнее, говорит. Ладно, чё, не последний «шанец» сегодня; зато часы чьи-то подрезал на полочке, и ложки — мельхиоровые, кажись. И шарф — пох что женский, зато тёплый.

— Как с ним? — деловито поинтересовался, — Уже кончили? Горло нужно перерезать, чтоб наверняка. И — от уха до уха, и потом — туда руку суваешь, и язык вытащить! Чтоб из шеи торчал. Называется «колумбийский галстук», мне один кент на пересылке рассказывал. Барно! Я ещё тогда решил, что как-нибудь попробую… сделать?

— Не, нах… — на такое Витька как-то не сподвигнулся. Не то чтобы Илью жалко было, или его родаков — с ними всё одно копец! — но как-то… не, нах. Погодит «колумбийский галстук», потом как нибудь. Ещё как Гришка на это посмотрит — настучат, поди, его пацаны. — Не.

— Ну нет так нет! — легко согласился Аркаша, — Но куда вы его ща? Прибьёте — да оставите, да?

Вот вопрос, что делать с Ильёй, вернее, с его телом — а он уже признаков жизни, забитый, не подавал, — Витька как-то не продумал…

«Законтролить» да бросить здесь, во дворе?.. Оно как бы проще всего — но ведь деревня! Хотя против «общинских» теперь все резко настроены, однако Ильи-то семья как бы не «с пригорка»; как и все, с Мувска приехали; бабка его здешняя, всех знает… Завтра все сбегутся на зрелище; будут, бля, охать и шептаться; возникать, конечно, никто не посмеет, но… нафиг оно надо? Борис Андреич на этот счёт никаких распоряжений не давал, но что-то Витьке подсказывало, что тело надо прибрать…

— Тигр, слышь? Ты говорил — тачка у них на ходу?

— Да. Вон стоит, за домом. Сейчас за ключами смотаюсь, я знаю где.

— Давай. Швец! — найди трос или верёвку. Вяжите его за ноги к машине. Потащим с собой. Потом придумаем что-нибудь. Ссука, заткните собаку! Я ща оглохну от этого гавканья! Да не стрелять, бля!!

Барбос, наконец, угомонился, получив пинков и будучи загнан в будку, и лишь жалобно скулил оттуда. Пока Колька ходил за ключами, заводил, грел, сметал снег и выводил машину, а Швец с парнями вязал Илью за ноги к фаркопу, понемногу стали угомоняться и остальные деревенские гавкалки. Даже, казалось, слышна была откуда-то смутно знакомая завораживающе соблазнительная музыка — чо-то вспомнился Мувск, «то ещё время», школьные дискотеки, сговорчивые одноклассницы, раскачивающиеся в танце обнявшиеся тела, блымающие огни дискотеки… бля, бабу бы! Сегодня всё закончим — надо будет Кристинке заправить по самые помидоры. Нервный день был.

Зафырчал мотор, метнулся свет фар выруливающей во двор машины, наваждение пропало.

Какая нах «та ещё жизнь!» — кажется, что и не было её никогда! Надоевшая картошка; карабин, стоящий у изголовья даже когда спал или «делал любовь» с Кристинкой; возмущённые, потом испуганно-жалобные вопли остановленных на дороге; куртка с чужого плеча с застиранным от крови бывшего хозяина белесым пятном; сейчас — избитый в мясо привязанный за ноги Илья — вот она, жизнь; другой, кажись, и не было никогда — ни курения в школьном туалете, ни первой набитой кривой татухи, ни вызовов родителей к завучу, ни приводов в детскую комнату милиции… ничего не было; всё, наверное, приснилось после розовеньких Аркашиных таблеточек, после которых так зашибись улетается, и всё кажется таким ровным и правильным. Надёжным. Правильным, да. Это хорошее слово — правильным. Мы всё делаем — правильно! Вот и Хотон одобрил — а он из Центра!

— Ну чё, Харон, едем? К директору? Кто в машину?

— Двигаем, да. В машину… на заднее — вон, Дени-Волк, Швец, Барс… и Аркашу ещё поместите как-нибудь, он щуплый. Поместишься, Туз? А вы, пацаны, за нами, пёхом — такова ваша роль, хы. Ничо не поделать. Мы небыстро поедем, успеете. И, главно, смотрите, чтоб этот не оторвался. Тигр, норм ево привязал? Поехали!

Музыка стонала и плакала, и танцовщица в лучах софитов, то есть фонарей, была уже полностью обнажённой; вернее — почти: только в узеньких стрингах. Тело её влажно и призывно блестело, — ни то от пота — а в доме было душновато от натопленной печки, — ни то намазалась чем-то.

Парни уже ни раз и ни два порывались к ней, но были остановлены протестующими жестами БорисАндреича и хриплым «- Стоять!» Гришки.

Гришка сам от зрелища и алкоголя чуть не взбесился; Артист с беспокойством поглядывал на него — у командира аж пена на губах выступила! — но держался, держался, даже удивительно!

Артист мотнул танцовщице головой — додавливай, мол!

Она поняла.

Всё она поняла, ещё когда пришла — а думала поначалу, что будет обычный уже «приватный танец» для одного Артиста; ну, может, ещё Гришке захочет похвастаться. А тут трое озверелых кобеля — Артиста она не считала. Он ей так в прихожей и сказал:

— Ну чё, Маша, у тебя сегодня субботник. Надо объяснять, что такое «субботник»? Хы. «Бесценная Любовь — то Дар мне неземной.

И королям я не отдам — навек с Тобой!»

Ну а коли ты меня не любишь — то тебя любить будут… Много и во все!..

Специально Машей назвал — знает, что она этого не переносит. Садист… Дёрнулась на выход — почувствовала, как холодный ствол прижался к шее под челюсть:

— Положу сейчас, сука! Прям здесь. Сегодня день такой — располагает! Не ты первая будешь — вон, у соседей скулят над своим. Над тобой, правда, никто скулить не станет. Оттащим в поле — и до весны. Хочешь?

Она не хотела. И «субботника» тоже. Пыталась отговориться; хотя уже чувствовала, что бесполезно:

— Боря… Тьфу! Артист. Я же твоя женщина, я же для тебя… ты же знаешь! Любой каприз. В любой позе… и под любую музыку. Зачем… эти?.. Тебя что, групповуха заводит?? Не надо… Порвут же они меня!

— Небось. Не порвут. Ребятам отвлечься надо — день нервный был. Что до групповухи… Ты представь — не пробовал! Ага, при всех прочих — не было у меня такого опыта в жизни, прикинь!