Ну а теперь – убийство! - Карр Джон Диксон

– Вы здесь впервые? – спросила она. – Надеюсь, вам все тут нравится. Я получила такое удовольствие от вашей книги… – Она посмотрела на Монику с еще бóльшим любопытством.

– Ужасно приятно от вас это слышать.

– Ну что вы, – усмехнулась Фрэнсис Флёр. – Мой супруг – барон фон Гагерн – тоже в восторге от нее. Он выбирает все роли для меня. Вы должны с ним познакомиться. Курт! Курт! – Она обернулась. – Куда же запропастился Курт? Это на него совсем не похоже – вот так исчезать. Вы его не видели?

– Нет, – ответил Картрайт. – Не видел я и Тома Хэкетта, хотя он должен быть где-то здесь.

Они обменялись мимолетными взглядами. Взор Фрэнсис Флёр был очень выразителен.

– В таком случае, – продолжила она, – мисс Стэнтон в первую очередь необходимо познакомиться с Ховардом. Ховард! Не подойдешь ли на минутку?

Режиссер в последний раз сжал плечо коварной горничной, которая вытирала глаза. Казалось, Фиску в значительной степени удалось ее ободрить. Затем он тяжелым шагом двинулся в их сторону в своих безразмерных ботинках. Вблизи он напоминал почтенного доктора или ученого. Подходя к ним, он потирал руки, а на его губах играла удовлетворенная улыбка. С расстояния трех футов его мягкий голос уже можно было расслышать.

– Ну что ж, мы продвигаемся, – доверительно произнес он. – Да, мы действительно продвигаемся. – Фиск призадумался. – Один из этих дублей наверняка сгодится. Да и Энни Макферсон чувствует себя гораздо лучше.

– Ховард, разреши представить тебе новую сценаристку.

Мистер Фиск вышел из состояния задумчивости.

– Ах да, специалистка из Голливуда. Хэкетт об этом упоминал. Приятно познакомиться, – сказал он, обхватывая руку Моники своей широкой лапой и сияя улыбкой. – Надеюсь, наш английский стиль жизни не покажется вам чересчур заторможенным.

– Нет, – медленно и четко произнес Картрайт. – Это другой человек. Мисс Стэнтон написала «Желание». У нее пока нет опыта работы в кино.

Мистер Фиск погладил Монику по руке.

– Вот как? Тогда мы вам еще больше рады. Вы смотрели, как мы снимаем дубли? Как они вам показались?

– Ей показалось, что на эти дубли ушло чертовски много времени, – ответил Картрайт с нарочитой бестактностью.

Чувствуя жар и будучи не в силах произнести ни слова, Моника жаждала вцепиться ему в бороду и как следует дернуть за нее. Ее смятение было тем ужаснее, что и Фрэнсис Флёр, и Ховард Фиск улыбались ей. Ее разум кипел от несправедливости происходящего. Она вдруг почуяла недюжинную проницательность за стеклами пенсне мистера Фиска.

– Не следует путать терпение с некомпетентностью, – заметил Монике режиссер. – К сожалению, первое требование здесь – это терпение. И второе тоже. – Он помолчал, раздумывая. – И третье. Кроме того, во время репетиции произошла неприятная штука.

– Да? – вмешался Картрайт. – Поэтому Том Хэкетт сказал нам, что случилась какая-то неразбериха и кого-то чуть не убило?

Мистер Фиск изумился. Он все еще поглаживал Монику по руке, отчего та начала испытывать неловкость.

– Ну вот еще! Ничего подобного. Просто чье-то глупое разгильдяйство. На этот раз я реквизиторам спуску не дам.

– Но что же произошло?

На лице режиссера промелькнула тень смущения. По-прежнему не отпуская руки Моники, он повернулся и кивнул в сторону съемочной площадки:

– Видите тот графин? На прикроватном столике. Вон там – прямо около двери.

– Да.

Хотя сейчас освещение было менее ярким, однако насыщенные цвета каюты по-прежнему делали ее похожей на видовую открытку. Они вновь обратили внимание на сверкающий чистотой графин на столике возле кровати.

– Ничего трагического не произошло, к счастью. Хотя Энни Макферсон и испытала шок, поскольку находилась ближе всех. Мы репетировали на площадке, и я разъяснял задачу Фрэнсис и Энни. Ума не приложу, как такое могло случиться…

– Продолжайте!

– В общем, я ходил по площадке, что-то там объяснял… Мы разговаривали с Гагерном, я отступил назад, и тут он говорит: «Осторожно!» Я натолкнулся на этот столик возле кровати, и он опрокинулся. Послышалось какое-то шипение – довольно неприятное. Графин упал на кровать, к сожалению. Целый кусок одеяла, и простыни, и даже матрас стали сморщиваться, пучиться и как бы выгнивать, словно осиные ходы в яблоке. Графин был наполнен не водой. В нем было купоросное масло – серная кислота.

Глава четвертая

Роковая роль переговорной трубки

– Серная кислота? – повторил Картрайт.

Он извлек изо рта пустую трубку. На его лице было выражение, расшифровать которое Моника не могла.

– Позвольте уточнить, – сказал он. – Вы полагаете, что это оплошность реквизиторов?

– Конечно.

– Так… Один реквизитор говорит другому: «Слушай-ка, Берт. По поводу графина. Водопроводного крана нет, так что наполни его серной кислотой – цвет тот же самый». Боже правый!

– Вы не знаете фактов.

– И каковы же они?

– Тсс! – почти просвистел режиссер в попытке повысить голос. Отпустив руку Моники, он обратился к ней в доверительном тоне: – Прямо беда с этими писателями, мисс Стэнтон. В частности, с Картрайтом. Всё… – он жестами изобразил взлетающий воздушный шар, – раздувается. Картрайт заподозрит хитроумный замысел отравления, даже когда кто-то съест незрелое яблоко и пожалуется на колики в животе. Однако мы должны быть благосклонны: такая уж у него профессия. – Фиск смерил нарушителя спокойствия снисходительным взглядом. – На что вы намекаете, молодой человек? Что это был злой умысел?

– А вы как думаете?

В глазах Фиска искрилось лукавство.

– Знаю-знаю. Вас очень влекут тайны. Тут что-то нечисто: кто-то – по ходу съемки – должен был наполнить стакан серной кислотой и выпить ее, перепутав с водой. Кому-то следовало сделать так, чтобы кислота пролилась на него или чтобы ему брызнули ей в лицо. Таков ход ваших мыслей?

Фрэнсис Флёр поежилась. За все это время она не шевельнулась, а взгляд ее был направлен внутрь себя. Подняв руку, она провела ею по своим густым и блестящим черным волосам, которые были уложены на прямой пробор и спускались тяжелыми локонами вдоль щек. Затем кончиками пальцев она коснулась лица.

Этот жест наводил на размышления. Она вновь поежилась.

Ховард Фиск усмехнулся.

– Обратитесь к фактам, молодой человек, – твердо сказал он. – Графин в этой сцене вообще не фигурировал.

– То есть?

– Именно то, что я говорю: никто не должен был пить воду. Никто не должен был наполнять стакан водой. И в целом никто не должен был касаться графина и вообще подходить к столику. Понимаете?

– Хм…

– Графин был всего лишь предметом реквизита. В обычных обстоятельствах его бы убрали при смене декораций, опустошили бы и поставили на полку. Чистейшая случайность, что я по своей неуклюжести, в чем каюсь, опрокинул столик. Отлично! Я знаю, что у вас богатое воображение, друг мой. За это я вами и восхищаюсь. Но – увы и ах! Предположим, что кто-то поставил туда графин с его содержимым из злого умысла. Предположим, что кто-то сознательно задумал совершить черное дело. Какой же был смысл в том, чтобы ставить пинту серной кислоты туда, где она никому не могла бы нанести ущерба?

Наступила тишина.

Ховард Фиск стал еще больше похож на почтенного доктора, излагающего свою теорию. От уголков его глаз под стеклами пенсне разбегались неглубокие морщинки. Он положил свою ладонь на плечо Моники, и от его твидового пиджака пахнуло одеколоном.

– И как же вы в результате поступили?

– Как мы поступили? Мы распорядились заменить матрас и продолжили, – простодушно сказал режиссер.

– Нет. Я имею в виду не это. Неужели никто не проявил ни малейшего любопытства по поводу того, как кислота туда попала? Вы не пытались это выяснить?

– Ах это. Да, по-моему, Гагерн пытался. – Он вытянул шею, как журавль. – Гагерн из-за этого расстроился. Не знаю, что ему удалось выяснить. А Хэкетт, примчавшись сюда, сразу сделал свои выводы: это не человек, а просто ураган какой-то. Он полагает, что речь идет о диверсии.