— Ничего о Блеттербахе. Пусть мертвые почиют с миром.
Машинописные листки жгли мне карман брюк.
5
Последующие минуты, проведенные в обществе Манфреда, испарились из моей памяти. Стерлись. Помню только, как не терпелось мне уйти и наброситься на мое сокровище.
Четыре странички. Бумага пожелтела, крошится в пальцах. Дата наверху: 7 апреля 1985 года. Двадцать один день до бойни.
Единым духом я прочитал документ. Потом перечитал снова. Никак не верилось в то, что обнаружил Гюнтер. На мгновение, представив себя на его месте, я испытал нечто неописуемое. Понятно, почему он погубил себя пьянством.
Эти машинописные листки были экспертным заключением по поводу гидрогеологических рисков при строительстве. Заключение, которое немногими словами, парой графиков и многочисленными отсылками к кадастровым картам доказывало, что строительство Туристического центра на Блеттербахе не только нарушит экосистему ущелья, но и само по себе представляет опасность.
Фундамент Туристического центра был заложен в девяностые годы, через пять лет после того, как молодая исследовательница, геолог, предъявив эти четыре страницы, нажила себе врага, которого даже ее улыбка не смогла бы смягчить. Подпись под документом, в котором не рекомендовалось проводить строительство Туристического центра на Блеттербахе, действительно принадлежала Эви.
У меня еще звучал в ушах презрительный тон, в каком Манфред говорил о Гюнтере. Но был ли человек, отвергший спившегося брата, еще и убийцей?
Может, и нет, уговаривал я себя, в который раз перечитывая экспертное заключение.
И все же Манфред Каголь показал всему миру, что с ним лучше не шутить. Особенно в те времена. Он сам сказал: у Гюнтера был алкоголь, у него — работа.
Но на мой взгляд, было в нем что-то еще, гораздо большее. Четыре коровы, которыми он так гордился, были не просто домашней скотиной, доставшейся в наследство от пьяницы-отца. Они были символом. Символом его возвышения. А Туристический центр являлся наглядным знаком его триумфа.
Jaekelopterus Rhenaniae
1
На следующее утро я пополнил свой файл, забив туда все, что удалось обнаружить, включая скан документа, подписанного Эви, изложив затем все гипотезы, вопросы, пути расследования, какие только приходили мне в голову.
А накопилась их целая куча.
Потом долго гулял по холоду, рассчитывая, что быстрая ходьба поможет избавиться от ощущения надвигающейся опасности. Это не сработало. За обедом я едва притрагивался к еде, на вопросы Аннелизе отвечал односложно, пока ей не надоело, и она перестала со мной заговаривать.
Я только и думал что об экспертном заключении Эви. Этими листками она затормозила строительство Туристического центра на пять лет. Учитывая конкуренцию, эти годы в отрасли туризма — все равно что геологические эры.
Вот еще о чем я подумал: если бы Эви не убили 28 апреля 1985 года и она продолжала бы битву за сохранение Блеттербаха, к которому была, очевидно, очень привязана (не там ли, как мне поведала Бригитта, вспыхнула ее любовь к Курту? Не там ли Эви находила покой, когда ее мать впадала в буйство?), возможно, Центр Манфреда Каголя так и остался бы проектом, неосуществимой мечтой.
Нет Центра — нет денег.
Деньги.
Весомый мотив, древний, как само человечество. В конце концов, даже Рим был воздвигнут на месте преступления.
Ромул убил Рема из-за банальных разногласий по поводу кадастровых границ.
— Папа?
Я так и сидел, уткнувшись носом в тарелку, даже не поднял головы.
— Да, малышка?
— Ты знаешь, что скорпионы — не насекомые?
— Что-что?
— Скорпионы — не насекомые, ты это знал, папа?
— Неужели?
Клара закивала.
— Они пауки, — воскликнула девочка, возбужденная открытием. — Так сказали по телевизору.
Я пробормотал, не слушая:
— Золотце, доедай картошку.
Клара насупилась. Я и этого не заметил. Был слишком занят, следя за нитью своих размышлений.
Можно ли убить ради денег?
Я попытался подсчитать, какой доход может приносить в год Туристический центр. Если статистика, которую я откопал в Интернете, не врет, количество туристов, ежегодно покупающих входной билет, колеблется от шестидесяти до ста тысяч. Неплохая цифра, из которой следует вычесть расходы по управлению, содержанию и так далее. Но денежный поток струился не только оттуда. Ведь по меньшей мере половина посетителей, которые раскошеливались, чтобы полюбоваться доломитовым каньоном, останавливалась в отелях Зибенхоха.
В Зибенхохе они ели, покупали сувениры, предметы первой необходимости и все прочее.
— Папа?
— В чем дело, золотце?
— Что мы сегодня будем делать?
Я попытался проглотить чуточку гуляша, просто чтобы Аннелизе была довольна. Гуляш удался на славу, но в горле у меня стоял ком. И по всему телу бегали мурашки.
— Не знаю, маленькая.
— Пойдем кататься на санках?
В моем воображении деньги, которые крутились вокруг Туристического центра, превратились в полноводную реку золота.
— Конечно пойдем.
Кто получал больше всего выгоды от этакого богатства? Община, но главным образом Манфред Каголь. Человек, продавший четырех коров, чтобы превратиться… в кого?
— Честное слово?
Я взъерошил ей волосы:
— Честное слово.
Четыре коровы и крыша курятника — трамплин, чтобы стать, в сущности, хозяином Зибенхоха. Ему принадлежит Туристический центр, ему же — два лучших отеля в городке.
Львиная доля прибыли достается ему.
Манфред Каголь.
Я убрал со стола. Уселся в любимое кресло. Включил телевизор. Глаза смотрели на экран, но мысли были далеко.
Клара побежала за мной, как собачонка, подняв мордочку.
— Папа?
— Говори, пять букв.
— О чем ты думаешь?
— Я смотрю новости.
— Новости кончились, четыре буквы, ударение на первом слоге.
И правда.
Я улыбнулся.
— Сдается мне, нужно, чтобы у четырех букв с ударением на первом слоге прояснилось в голове.
— Пойдем кататься на санках?
Я покачал головой:
— После.
— Когда?
— Сначала я должен сделать одну вещь.
— Но ты обещал!
Я поднялся.
— Ты куда?
— Заеду ненадолго в Больцано. Потом вернусь, и мы пойдем кататься на санках, о’кей?
2
Мне были нужны доказательства. И раздобыть их я мог в единственном месте — в Кадастровой палате провинции. Там я смогу восстановить историю Туристического центра.
А потом?
Потом, подумал я как раз перед тем, как зазвонил телефон, мне что-нибудь да придет в голову.
3
— Я не разбудил тебя, компаньон?
— Сейчас два часа дня, я веду машину.
— Вечно я путаюсь в часовых поясах.
— Ты выполнил задание, Майк?
Связь была скверная. Голос Майка доходил до меня обрывками.
Я проклял все на свете.
К счастью, я заметил съезд на станцию техобслуживания. Просигналил поворотником, нашел свободное место и припарковался. Отключил громкую связь, поднес мобильник к уху.
— Предисловие первое. Ну и работенку ты мне подкинул. Предисловие второе. Дело мутное. Во что ты вляпался?
Я чиркнул спичкой и сделал первую за день затяжку. Даже закашлялся от дыма.
— В странную историю.
— Начну с итогов. С Грюнвальда. Что с ним сталось, неизвестно. Он исчез в мгновение ока.
— Когда? В восемьдесят пятом?
— В апреле или, может, в мае того года.
— Что значит — в апреле или, может, в мае? Нельзя ли поточнее?
Голос Майка сделался визгливым:
— Ты чем-то недоволен? Раз такой умный, делай сам свои задания, зачем поручать их мне?
— Затем, что ты гений, Майк. А я жалкий писака.
— Продолжай.
— Ты единственный человек в мире, согласный вместе со мной таскать каштаны из огня.
— Ну и?
— Ну и все: тут тебе не секс по телефону.
