— Если бы тут был секс по телефону, я бы сэкономил: ты представляешь, сколько стоит межконтинентальный звонок?
— Тем более что ты звонишь по телефону Сети, разве не так?
— Хочешь, почитаю тебе гороскоп, раз уж на то пошло?
— Хочу, чтобы ты начал рассказывать. Итак, апрель или май восемьдесят пятого.
— Оскар Грюнвальд исчезает. Он должен был выступить с докладом в Ингольштадте, это такой город…
— …в Германии.
— Но он так и не объявился. Доклад предполагался седьмого мая, если быть точным. Вместо него пригласили некоего доктора Ван дер Вельта из Голландии. Судя по научным достижениям этого Ван дер Вельта, они только выиграли. Грюнвальд оскандалился, Сэлинджер.
— Что значит «оскандалился»?
Пока Майк говорил, я выудил из бардачка блокнот для записей и шариковую ручку. Пристроил блокнот на бедре и стал черкать.
— Значит, что университеты перестали выделять ему средства.
— Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю.
— Академическая репутация Грюнвальда пошатнулась в восемьдесят третьем. На него накинулись ученые из разных университетов.
— Из Инсбрука?
— Из Инсбрука. Из Вены. Две публикации из университета Берлина и одна — из Вероны.
— Но почему?
— Вопрос ставится по-другому. Кем на самом деле был Оскар Грюнвальд?
— Геологом и палеонтологом, — ответил я.
— Ответ верный, но неполный. Оскар Грюнвальд, — Майк принялся читать, голос его зазвучал размеренно и нудно, так что я успевал записывать его слова, — родился в Каринтии, в предместье Кла…
— Клагенфурта.
— Точно. Восемнадцатое октября тысяча девятьсот сорок девятого года.
— В восемьдесят пятом ему исполнилось тридцать шесть лет.
— Тридцать шесть лет, два диплома, степень доктора наук по палеобиологии. Классный ученый, скажу тебе.
— Классный?
— По-моему, он гений.
— Ты-то что смыслишь в геологии и палеонтологии?
— Я тут поднабрался знаний за последние дни. Мой вопрос такой: что об этом знаешь ты?
— Знаю, что геология изучает камни, а палеонтология — ископаемых.
— Ты когда-нибудь слышал о пермском периоде?
— Тот период, когда многие виды вымерли, так?
А также самый глубокий слой на Блеттербахе. Части головоломки начинали сходиться.
— Пермский период — это приблизительно двести пятьдесят — двести девяносто миллионов лет тому назад. Тогда произошло самое массовое вымирание видов за всю историю планеты. Почти пятьдесят процентов видов, живших в то время, исчезло. Пятьдесят процентов, Сэлинджер. У тебя не бегут по спине мурашки?
— Их столько, что могу с тобой поделиться.
— На этот счет имеется ряд теорий. Повышение уровня космической радиации, то есть все эти виды спеклись, как гамбургер в гигантской микроволновке; снижение продуктивности морей, инверсия магнитных полюсов, повышение солености океанов, сокращение доли кислорода, выброс в атмосферу сероводорода в результате жизнедеятельности каких-то вредных бактерий. Потом моя любимая, известная всем.
— Астероид?
— Гигантский, расчудесный, апокалиптический шар для боулинга врезался в планету, чуть не расколов ее пополам. Голливуд во всем блеске. И, компаньон, без дублеров. Но Грюнвальду эти рассуждения почти сразу обрыдли.
— Как это? Ты ухитрился понять его? — осведомился я.
— Хроническое отсутствие средств — вот что с незапамятных времен угнетает великие умы. Грюнвальд не собирался греть задницу в кабинете. Ему недостаточно было формулировать теории.
— Ему были нужны доказательства.
— Вот только искать доказательства в палеонтологии несколько дороговато. Никто не давал достаточно денег для снаряжения научных экспедиций. Знаю, не следует так говорить, ведь я с этим парнем даже не был знаком, но он мне симпатичен. Кого не привлекают безумцы? Только лучше бы он стал сценаристом, а не ученым, поверь.
— Почему?
— Все, кто изучал пермский период, задавались вопросом: огненный шар или мега-землетрясение? Микроорганизмы, пускающие ветры, или вулканы, мечущие икру? А Грюнвальд поставил вопрос куда более интересный. Почему одни виды выжили, а другие нет? Генетика? Везение? И тут мы подходим к теории экологических ниш. Из-за этой теории он и попал в немилость.
— Что это за чертовы ниши?
— Определенные места, где апокалиптические условия пермского периода проявили себя, скажем, в несколько смягченном варианте, что позволило видам живой природы избежать катаклизма. Его растерзали.
— С какой стати?
— Грюнвальд предполагал в теории, что и сегодня можно найти места, где вероятно существование биологических особей, не подвергшихся эволюции, а переживших великие массовые вымирания…
— Выжившие, но не подвергшиеся эволюции? До сегодняшних дней? «Парк Юрского периода» — и никаких тебе жаб, никакой ДНК?
— Именно так. — Казалось, будто я вижу воочию, как Майк безутешно мотает головой. — Он числился научным сотрудником в Инсбруке, и его выперли. Никто не хотел иметь с ним дела. Ни публикаций, ни книг.
— Как же он зарабатывал себе на жизнь?
— Нанимался геологом. Организовывал экспедиции в Анды, имея контакты с местным населением. Консультировал, проводил экспертизы, но не брезговал и другими заработками: водил туристов в горы, разъезжал по округе, что-нибудь продавая. Так и перебивался. Потом, в восемьдесят пятом, пропал.
— И никто не искал его?
— Насколько я знаю, нет, — сухо констатировал Майк.
Я вспомнил Бригитту. Ее альбом Эвиных побед.
— Эви Баумгартнер, — пробормотал я.
— Что ты сказал?
— Эви Баумгартнер, — повторил я, следя за полетом какой-то хищной птицы, может быть сокола: он медленно кружил в чистом небе этого дня.
— Кто это?
— Если ты пороешься в статьях, подвергающих сомнению достоверность выводов Грюнвальда, то непременно наткнешься на ее имя.
И на мотив преступления.
Я услышал, как Майк стучит по клавиатуре компьютера.
— Ничего.
Какой же я дурак.
— Попробуй «Тоньон», — подсказал я, вспомнив, что этим именем была подписана брошюра Эви.
Еще одна пулеметная очередь.
— Бинго. Университет Инсбрука. Это не просто одна из статей, подвергающая сомнению достоверность выводов нашего приятеля, это Статья с большой буквы, откуда все остальные черпали полными горстями. Кто такая эта Эви?
— Одна из жертв Блеттербаха.
— Как ты сказал?
— Я сказал, что она одна из жертв Блеттербаха. Это и есть история, которую я хочу воссоздать.
Майк что-то промычал. Снова характерный стук: пальцы лихорадочно бегают по клавиатуре.
— Какая буква на конце — «к» или «х»?
— В названии «Блеттербах»? «Х», а что?
Майк заговорил баритоном, передразнивая трейлеры только что вышедших фильмов:
— Настоящий хит, компаньон.
— Тебе не надоело прикидываться кретином?
— Я кретином не прикидываюсь. Ты находишься прямо посреди экологической ниши.
— Чепуха. Чистой воды фантастика.
— Да ну? — вскинулся Майк. — Давай-ка я процитирую в общих чертах книгу нашего друга Грюнвальда. В Альто-Адидже собственный микроклимат. Теоретически там должен быть континентальный климат, но область находится посреди Альп. И никакого вам континентального климата. Но поскольку там Альпы, значит климат должен быть альпийским, так? Нет, не так. Альпы создают преграду для северного ветра, Альпы не пускают испарения со Средиземного моря, но Альпы не влияют на климат региона, они создают нечто иное: микроклимат. А это, просто для сведения, являлось для Грюнвальда главным условием развития экологической ниши. А теперь, — добавил Майк, — теперь, брат, держись: самое забавное.
— Выкладывай.
— В Альто-Адидже встречается несколько разновидностей гинкго, растения, которое в Европе исчезло сотни миллионов лет назад. А в Доломитах, насмехаясь над нашими научными представлениями, оно растет себе и растет, причем в хорошей компании. К примеру, наутилус. В теории этот моллюск вымер четыреста миллионов лет назад. Но в Альто-Адидже нашли ископаемые останки, принадлежащие особям, жившим двести миллионов лет назад.
