Пора перевернуть страницу.
4
— О тебе позаботится фрау Гертруда, — сказал Вернер. — Тебе ведь нравится фрау Гертруда, правда, Клара?
Клара взглянула сначала на меня, затем на Аннелизе, потом робко кивнула.
— Она прочитала все книжки на свете.
Вернер развел руками:
— Вот видите? Никаких проблем. Приедете ко мне на ужин?
Пытаясь скрыть удивление, Аннелизе только и произнесла:
— Почему бы и нет?
— Молодец, девочка, — засмеялся Вернер и прижал ее к себе.
Потом исчез на своем джипе.
— Что, по-твоему, все это значит? — спросила Аннелизе, когда мы снова вошли в теплый дом.
— Откуда мне знать?
— Вы массу времени проводите вместе.
— Это правда.
— Я думала, вы о чем-то говорите.
Я обнял ее за плечи.
— Сколько можно объяснять тебе, золотце? Мужчины ни о чем не говорят. Мужчины ворчат и пьют пиво. Пардон, граппу.
Она не засмеялась.
— Он обожает общаться с Кларой. Мне кажется странным, что…
Я перебил ее:
— Вместо того чтобы задавать столько вопросов, почему бы тебе не порадоваться свободному вечеру?
Вернер ничего мне не говорил, но у меня были кое-какие мысли по поводу того, что затевает старик. Меня это напугало, не скрою. Но я сделал вид, будто моя голова занята другим.
Я был весел, говорлив. Помог Кларе выбрать одежду для вечера, когда фрау Гертруда, библиотекарша в Зибенхохе, будет с ней сидеть. Эта дама в пальто из лодена [114] явилась к семи часам, и к этому времени моя дочь уже успела перебрать по меньшей мере триста вариантов (джинсы и свитерок — слишком по-домашнему, зеленая юбка — для ужина в ресторане, может, красная…), а у меня, хоть я и был с виду беспечен, нервы были натянуты как струна.
Нам с Аннелизе предстоял ужин не обычный, а прощальный, который украсит парой лишних морщин лицо моей любимой.
Я держался.
5
Вернер открыл дверь, и мы пожали друг другу руки. Он пытался поймать мой взгляд, но я отвел глаза.
Поболтали о Нью-Йорке, о Зибенхохе. Поговорили о Кларе, о том, что в сентябре она пойдет в школу. О фрау Гертруде.
Все было как всегда.
Вернер заметно похудел, но когда он вышел, чтобы вынуть десерт из холодильника, я сделал вид, будто удивлен наблюдениями жены.
— Вернер? — переспросил я. — Мне кажется, он превосходно себя чувствует.
Бодрячок: ни дать ни взять сломанные зомби с фотографий в шкатулке сердечком.
Я об этом только подумал, но ведь подумал все-таки.
Когда мы съели сладкое, Вернер протянул Аннелизе небольшую коробочку в подарочной упаковке.
— Это тебе. От меня и от Герты.
Она заморгала, смущенная:
— Что это?
— Разверни.
Аннелизе взглянула на меня, пытаясь понять, знаю ли я, что в коробочке. Я понятия не имел, поступок Вернера застал и меня врасплох.
Аннелизе сняла ленту, потом веленевую бумагу. В коробочке лежали карманные часы. Круглые, с простым белым циферблатом. Крышка серебряная, поцарапанная во многих местах. Римские цифры, стрелки готического рисунка.
Аннелизе в недоумении уставилась на часы.
— И что мне с ними делать, папа?
— Они твои, — сказал Вернер самым серьезным тоном.
— Спасибо, но…
Аннелизе наконец заметила торжественное выражение на лице Вернера.
Вот оно, начинается, подумал я.
Даже испытал некоторое облегчение. Моя роль в представлении закончилась.
Я мог уйти с подмостков, спрятаться за кулисами и готовиться подбирать осколки разбитого сердца моей жены.
— Эти часы принадлежат нашей семье больше столетия. Посмотри на крышку.
Аннелизе вслух произнесла дату:
— Двенадцатое февраля тысяча восемьсот сорок восьмого года.
Вернер кивнул:
— Это был подарок на свадьбу. С тех пор часы переходят от отца к сыну. Сегодня я дарю их тебе.
— Они прекрасные, папа, но…
— За ними нужен уход, механизм капризный. Каждый вечер ты должна заводить их, как до сих пор делали все Майры. Иначе механизм придет в негодность.
— Папа…
Аннелизе побледнела.
Вернер улыбнулся ей с нежностью и бесконечной печалью.
— Я умираю, девочка моя.
Аннелизе, будто внезапно испугавшись, положила часы на стол.
— Мое время истекает. Поэтому я хочу, чтобы ты взяла эти часы. Знаешь, почему их нужно заводить каждый вечер? Чтобы оберегать течение времени. В точности эти слова сказал мне отец, когда подарил мне их. Где только он вычитал такую фразу. Может, и сам придумал, кто знает. Мы, Майры, всегда были немного странные. Немного безумные, немного наивные. Он хотел сказать, время требует заботы.
— Папа, — прошептала Аннелизе, и ее глаза наполнились слезами. — Ты ведь на самом деле не умираешь. Ты — Вернер Майр, ты не можешь умереть. Это знают все в Зибенхохе, ты… ты…
Вернер кивнул:
— Помнишь, я упал на чердаке и потом поехал к врачу? Врач поступил так, как поступают все врачи в подобных случаях: отправил меня к коллеге, тот — к другому и так далее. Только вот лицо очередного врача, к которому я попадал, вытягивалось наподобие лошадиной морды. Наконец тому, кто вытянул короткую спичку, пришлось взять на себя эту головную боль и объявить диагноз. У меня рак в костях. Неоперабельный. Неизлечимый.
Казалось, будто незримый вампир выпил у Аннелизе всю кровь, до последней капли.
— Ты не можешь оставить меня одну, — прошептала она.
— Я не оставляю тебя одну, девочка моя. У тебя есть муж и дочь. У тебя есть твоя жизнь. — Он взял часы со стола, вложил ей в ладонь и прижал пальцы. — Тебе останется много дел, чтобы их переделать; вершин, чтобы на них взобраться; битв, которые ты выиграешь… или проиграешь, но лишь затем, чтобы обрести немного больше мудрости. Уверен, судьба прибережет для тебя пару солнечных дней, чтобы согреть кости в ту пору, которая наступит и для тебя, когда время измеряется минутами, а не годами. А в конце ты возьмешь эти часы, сделаешь упаковку красивее моей и подаришь их Кларе.
— Но я… — твердила Аннелизе, качая головой. — Я бы не знала, что сказать. Я… — Видно было, что она пытается заговорить болезнь, чтобы та оставила Вернеру еще немного времени.
— Придет срок, и узнаешь, — заключил старик.
Аннелизе бросилась ему на шею точно так же, как Клара, когда она напугана, бросается на шею мне. Только тут на груди отца рыдала не девочка, а взрослая женщина, которую я любил и клялся защитить от любой беды.
Клятва, которую нельзя исполнить.
Дьявол всегда смеется последним, говорил Krampusmeister.
Я встал, чувствуя себя как водолаз на дне моря.
У отца с дочерью оставались слова, которые нужно произнести, секреты, которыми нужно поделиться, слезы, которые нужно пролить вместе. Оставляя их, я молился, чтобы однажды перед Кларой я нашел в себе то же безмятежное спокойствие, с каким Вернер раскрыл перед Аннелизе последнюю из тайн.
6
Всю следующую неделю Аннелизе блуждала по дому с красными глазами и затуманенным взглядом. Привидение во плоти. Было мучительно видеть ее такой.
Особенно для Клары, которая не понимала, почему мать так ведет себя.
— Мама заболела?
— Может, у нее грипп.
— Приготовим ей сок?
— Не думаю, что ей хочется сока.
— А чего ей хочется?
— Немного побыть одной.
— Почему?
— Потому, что взрослым иногда нужно побыть одним. Подумать.
Чтобы прервать этот поток вопросов, я старался ее развлечь. Изобретал новые игры, головоломки, вызывал на соревнование — кто придумает самое длинное на свете слово: все для того, чтобы девочка не чувствовала горечи, поселившейся в доме. Я понимал, что испытывает Аннелизе, но не хотел, чтобы она замыкалась в своем горе, отрешившись от мира.
Еще не пришло время.
Однажды вечером, уложив Клару спать, я отвел жену в сторону.
— Ты должна это пережить, любимая.
