— Сэлинджер…
Я поднял руки вверх, показывая, что сдаюсь.
— О’кей, о’кей…
— Никаких «о’кей, о’кей», понял? Я потратила пятьсот евро на новое платье не затем, чтобы ты все испортил своим хныканьем, ясно?
С этими словами она отвернулась и принялась отскребать со сковороды пригоревший жир: ужин готовил Майк, а когда Майк стряпал, холестерин на радостях пускался в пляс.
Я молча слушал, как хохочет Клара и позвякивает посуда в раковине, в сотый раз задаваясь вопросом, почему ни мне, ни Аннелизе не приходит в голову прибегнуть к современному агрегату под названием посудомоечная машина. Думаю, это некий вид снобизма. Такого же, какой позволит длинному списку приглашенных на премьерный показ документального фильма отовсюду выпроваживать меня пинками под зад на протяжении двух предстоящих весен. У меня заранее заныли ягодицы.
— Прекрати сейчас же, — вдруг воскликнула Аннелизе.
Я вздрогнул:
— Что прекратить?
— Зацикливаться. Я отсюда это чувствую.
— Я не зацикливаюсь.
Аннелизе оставила сковороду, вытерла руки о передник и села напротив меня.
— Ты должен это сделать. Должен пойти.
— Почему?
— По трем причинам, — сказала она.
— Всего лишь по трем? — попытался я обратить все в шутку.
Аннелизе говорила очень серьезно.
— Первая причина, — сказала она. — Ты должен пойти ради Майка. Он работал на пределе сил, чтобы закончить фильм. Защищал тебя со шпагой наголо, и ты сам прекрасно знаешь, это ему нелегко далось.
— Ладно.
— Вторая. Ты должен это сделать ради себя самого. Должен поставить точку. После этого ты почувствуешь себя лучше.
Я попытался выдавить из себя улыбку. Не получилось. Во рту пересохло.
Я погасил сигарету. Наверное, пора бросать эту дрянь.
— Третья: ты должен это им.
— Кому?
— Им.
3
Сеть пустила в ход тяжелую артиллерию. Плакаты на перекрестках, растяжки и весь арсенал средств, какие Ушлое Дерьмо измыслил ради такого случая. В Интернете он запустил то, что называется вирусной атакой по всем правилам маркетинговой партизанской войны: мне это напоминало кластер экскрементов в свободном полете, но кто я такой, чтобы судить?
Сонный городишко Больцано с изумлением следил за приготовлениями к премьерному показу фильма «В чреве Бестии» и за прибытием целого зоосада критиков (в футболках под пиджаками — телевизионные; с мешками под глазами — киношные); журналистов (выпендрежные — местного разлива, поедающие суши — столичные, натужно пыхтящие — под звездно-полосатым флагом); старлеток («Майк?» — «Да, компаньон». — «Кто такая, к черту, эта Линда Ли?» — «Она снялась в паре ангажированных фильмов». — «С этими-то ядерными боеголовками вместо титек?» — «Потише, компаньон, Линда — моя подруга».) и прочих персонажей, более или менее странных, которые бродили среди портиков и монументов с одухотворенным и немного растерянным видом. Кажется, местное население благосклонно отнеслось к этому безумию, думал я, пока мы направлялись во взятом напрокат автомобиле, причем с водителем, к кинозалу, где должно было состояться событие, но тут вдруг на глаза мне попалась надпись красного цвета, аршинными буквами, которую усердный муниципальный служащий старательно замазывал и которая гласила: «Сэлинджер — убийца».
— Это тоже находка УД? — осведомился я у Майка.
— Может быть, компаньон, может быть. Кто это сказал: «Важно только одно: чтобы о тебе говорили»?
— Товарищ Берия, полагаю. Или, возможно, Уолт Дисней.
Майк этим вечером оделся особенно чинно. В костюме, с галстуком он мне казался каким-то другим, незнакомым. Вел себя непринужденно. Но я хорошо его знал. Майк то и дело хрустел пальцами. А это он обычно проделывал, чтобы не завопить во все горло.
Мне ли было его не понять. В тот день я не съел ни крошки, выкурил две пачки сигарет (несмотря на благие намерения), все утро ворчал и большую часть дня примерял одежду. Наконец выбор пал на костюм с галстуком, в котором я выглядел на тридцать лет моложе и походил на школьника в день первого причастия. Аннелизе терпеливо, стоически вытерпела все. В новом платье она была чудо как хороша. Но я так волновался, что почти этого не заметил.
Клару все это попросту взбудоражило. Блаженная детская пора.
Она смотрела на все глазами, горящими, как фары, и забрасывала нас вопросами, пока машина с тонированными стеклами (очередной выверт Ушлого Дерьма) прокладывала себе путь сквозь скопление народа в центре Больцано. Половина этих людей понятия не имела, кто мы такие, не уставал я себе твердить, а другая половина, все-таки думал я, нас считала шакалами. На самом деле мало кто вообще обращал на нас внимание. Но моя паранойя достигла критической точки.
— Что значит «УД», папа?
Мы с Майком переглянулись.
— «Умный Дядя», малышка, — ответил я.
— Если он умный, почему вы с дядей Майком все время над ним смеетесь?
— Золотце, — вмешалась Аннелизе, — помнишь, что я говорила тебе?
— Будь хорошей девочкой. Папе нужно работать, — послушно повторила Клара.
— Вот молодчина.
— Но ведь это не настоящая работа.
Тут мы с Майком не смогли удержаться от смеха. Клара нас подловила. В самом деле, это не настоящая работа.
Журналисты ждали нас у двух гигантских, в высшей степени cool, minimal [118] и притом крайне безобразных фотографий, изображавших очертания горы. Красная полоса, ее пересекавшая, представляла собой художественное воспроизведение ЭК-135. Ушлое Дерьмо меня в этом уверил. Гениальное творение одного калифорнийского дизайнера, берущего за консультацию несколько тысяч долларов. По-моему, то была всего лишь красная полоса, причем нарисованная скверно, однако если парень заставил заплатить себе целое состояние за такую плешь, честь ему и хвала.
Машина остановилась.
Водитель кашлянул.
— Нужно выходить, — сказал Майк.
— Нас разорвут на куски.
— Разве ты не привык?
— Нельзя ли вернуться назад, компаньон?
Прежде чем распахнуть дверцу, Майк бросил на меня ободряющий взгляд. Аннелизе стиснула мне руку. Я ответил на ее пожатие и повернулся к Кларе.
— Пожелай мне удачи, маленькая.
Клара поцеловала меня в лоб.
Если вы посмотрите фотографии этого достопамятного вечера, то заметите, что у вашего покорного слуги между бровями виднеется что-то вроде смазанного сердечка. Это губная помада моей дочери (да, Аннелизе накрасила ей губы).
Нас встретил какой-то худющий тип, мне незнакомый. Засверкали вспышки. Майк выставил указательный и средний пальцы, повторив знаменитый жест Черчилля. Я ограничился тем, что не улизнул со скоростью света. Надо сказать, рядом с Аннелизе я выглядел достойно. Пожимал руки и поджимал хвост.
Залы были переполнены. Вавилонское столпотворение языков, куда мы внедрились, сопровождаемые взглядами со всех сторон. Нас хлопали по плечам, обдавали запахами духов по тысяче долларов за флакон, настолько резкими и смешанными, что это вызывало тошноту.
Ушлое Дерьмо заказал одному кустарю из Валь-Гардены целую армию ламп, выстраивающих силуэт горной цепи Розенгартен (хотя Розенгартен не имел ни малейшего отношения к нашему фильму), и свет их терзал меня все то время, пока мы с Майком и стоявшими чуть поодаль Аннелизе и Кларой делали вид, будто знакомы с каждым, кто нас приветствует.
— Сэлинджер.
Мистер Смит поднял задницу и прилетел из Нью-Йорка. Это меня впечатлило, хотя должно было польстить.
На нем был безупречный смокинг, в кармашке вместо платочка сигара. Его рукопожатия хватило на две вспышки. Он пополнел с тех пор, как я его видел в последний раз.
Я со страхом подумал, не сказал ли это вслух.
— Ну и как это тебе, дружище?
— Поразительно.
Он улыбнулся, довольный.
— Я уже представлял тебе Мэдди?
Мэдди была морщинистая дамочка в карамельно-розовом платье, в левой руке она держала бокал мартини, а правую протягивала, будто ожидая поцелуя.
