Аннелизе прочла.
Аннелизе узнала.
Узнала правду о Курте, Эви и Маркусе. О мужчине, которого называла отцом, и о женщине, которую называла матерью. О кончине Оскара Грюнвальда. О правосудии Отцов.
О моих нарушенных обещаниях.
— Аннелизе? — позвал я.
Зов прозвучал почти как молитва.
Никакого ответа.
Дом был погружен в тишину. Я спустился по лестнице, босиком. Уши заложило, я слышал все словно сквозь вату. Входная дверь распахнута настежь. Дует сильный ветер. На лестничной площадке скопилась вода. Идет дождь. Тучи на небе сплошной свинцовой полосой. У меня все оборвалось внутри.
— Аннелизе? — простонал я.
Не знаю, сколько времени я простоял бы в оцепенении, если бы до меня не донесся сонный голосок Клары:
— Папа?
— Малышка, ступай в постель.
— Что случилось, папа?
Я выдохнул весь воздух, какой только был в легких, глубоко вздохнул и обернулся. Главное, успокоить ее. Быть сильным. Я улыбнулся, и Клара улыбнулась в ответ.
— Ничего не случилось, пять букв.
— С тобой все хорошо, папа?
— Живот немного болит. Заварю себе чаю и снова лягу. А ты иди спать.
Клара намотала на палец прядку волос.
— Папа?
— Клара, — велел я, — ступай в постель, пожалуйста.
— Папа, дверь открыта. Вода натекла.
— В постель.
Наверное, это прозвучало слишком резко, и девочка сделала большие глаза.
— А где мама?
— Иди в постель, маленькая.
Клара с силой дернула прядку, но пошла к себе в комнату.
Послушалась. Я остался один.
— Аннелизе?
Мне ответил сухой треск громового раската. Я бросился к двери. Под босыми ногами хлюпала холодная вода, я чуть не поскользнулся. Выглянул наружу.
Машины не было.
Память отказывается извлекать на свет минуты, которые провел я в тоске и тревоге, обуреваемый чувством вины. Помню, как стоял, второпях одевшись: в руке — сотовый телефон. Голос Макса.
— Успокойся, Сэлинджер, успокойся и объясни все с начала.
— Аннелизе, — выдавил я, — Блеттербах.
Не знаю, обо всем ли Макс догадался, но, вероятно, я достаточно его напугал, ибо он ответил:
— Еду.
Я прервал звонок. Стоял и пялился на сотовый. Потом положил его на комод.
Поднялся по лестнице, стараясь дышать ровно.
— Золотце? — позвал я, входя в спальню Клары.
Девочка свернулась клубком под одеялом. Она показалась мне слишком маленькой для своих пяти лет. Да еще и держала палец во рту.
— Мама? — откликнулась Клара с надеждой.
Я присел на матрас, хотя каждая клеточка моего тела требовала поскорее бежать.
— Мы сейчас заберем ее.
— Куда она поехала?
— К дедушке.
— Зачем?
Что мне было отвечать.
— Нужно одеваться, скоро приедет Макс, к этому времени мы должны быть готовы.
Если у Клары и были вопросы ко мне, она их не задала. Молчала все время, пока я ее одевал.
Когда фары внедорожника Лесного корпуса прорезали темноту перед домом, мы с Кларой уже стояли на пороге, закутанные в тяжелые непромокаемые плащи.
Макс выбрался из машины, не заглушая мотор. Завитки дыма из выхлопной трубы, подсвеченные красными габаритными огнями, приобретали демонические очертания. Я подтолкнул Клару к задней дверце, усадил ее.
— Аннелизе знает все, — сказал Максу.
— Как это могло случиться?
— Она прочла мои записи.
Макс стиснул зубы.
— Ты идиот.
— Нужно ехать.
— К Вернеру?
Я кивнул.
3
Аннелизе не было в Вельшбодене. Дом Вернера был погружен в темноту.
Джип тестя исчез, а моя машина стояла с распахнутой дверцей. Нигде никого.
Глаза мои наполнились слезами. Я смахнул их тыльной стороной ладони.
Не хотел, чтобы Клара видела меня в таком состоянии. Она и так была достаточно напугана.
— Думаю, ты знаешь, куда они поехали, — сказал я, глядя прямо перед собой.
Макс не ответил. Дал задний ход, развернулся и направился к Блеттербаху.
Я собрался с духом и наконец сказал:
— Давай покатаемся, пять букв.
— Папа, дождик идет.
— У нас будет приключение.
Клара медленно покачала головой:
— Хочу домой.
Я протянул руку, коснулся ее щеки:
— Скоро.
— Хочу к маме.
— Скоро, маленькая. Скоро.
У меня перехватило дыхание.
— Ты любишь музыку, Клара? — спросил Макс.
— Да.
Он включил радио. Задорный мотивчик наводнил салон. Луи Армстронг.
— Моя любимая песня, — заявил Макс. — «When the Saints Go Marching In…» [123]
Проблеск улыбки на личике Клары.
— Я пою фальшиво?
— Чуть-чуть.
— Это потому, что слишком тихо, — ответил Макс. И запел во весь голос.
Клара захихикала, прикрыла ладошками уши.
Я взглянул на Макса с благодарностью и откинулся на спинку сиденья. Обезболивающее начало действовать. Головная боль отступала.
За пределами внедорожника — дождь и тьма. Внутри — Луи Армстронг.
Безумие. Чистой воды безумие.
Подъехав к Туристическому центру, мы заметили кое-как припаркованный джип Вернера и распахнутые ворота.
Макс выключил мотор. Музыка оборвалась.
— По-моему, есть два варианта, — сказал я.
— Три, — возразил Макс. — Третий: остаемся здесь и ждем.
Я как будто не слышал.
— Пещера или… там.
Там, где все началось. На месте, где Курт, Эви и Маркус нашли свою смерть. Где Аннелизе родилась во второй раз.
— Или мы остаемся здесь, — повторил Макс. — С Кларой.
Я покачал головой. У нас мало времени. Открыл дверцу:
— Идешь с нами?
4
Мы промокли насквозь, не пройдя и ста метров. Дождь лил так, будто хотел утопить весь мир и нас заодно. До сих пор я воспринимал дождь совсем по-другому. Досадное недоразумение, которое можно устранить с помощью зонтика или дворников на ветровом стекле. Этой ночью я постиг подлинную его сущность. Ледяная вода сочилась из тьмы и не сулила новой жизни: она сулила смерть. Подмывала корни растений, топила животных в норах. Затекала под одежду, отнимала тепло. А тепло — это жизнь.
Нас окружал ревущий поток Блеттербаха. Многоголосый хор, оркестр, играющий вразнобой, производящий какофонию, порой непереносимую. Даже дождь звучал по-разному, в зависимости от поверхности, в которую ударяли струи. Глухо — падая на широкие листья каштана, звонко — перебирая иголки ели. С тяжелым скрежетом чиркая о скалы.
Голосов много, послание одно. Блеттербах остерегал нас, предупреждал, чтобы мы не бросали ему вызов.
Но ничто не могло нас остановить.
Аннелизе была где-то здесь (я, конечно, прекрасно знал где), в глубине. Раненая. Может, тело и невредимо, но задета душа. По моей вине.
Клара держала меня за руку, опустив голову. Шагала быстро, хотя брючины отяжелели, заскорузли от налипшей грязи. Я хотел было взять дочку на руки, но она отказалась. Чтобы не терять времени, я не стал настаивать, но пообещал себе сделать по-своему при первых признаках утомления.
То и дело я слышал, как она напевает вполголоса. Так она поступала всегда, когда хотела набраться храбрости.
Я ей позавидовал.
Меня вел один только Макс, шагающий впереди, в ночной темноте, прорезаемой вспышками молний.
Я попытался увидеть перед собой воочию лицо Аннелизе. Веснушки на щеках, то, как она склоняла голову набок, прежде чем поцеловать меня. Ничего не вышло. Я видел только боль, которая читалась на ее лице, когда Аннелизе поставила мне ультиматум. Или она, или история бойни. Я выбрал мертвых, и мертвые отомстили, отняв ее у меня.
Глупая мысль. Мертвые мертвы. Я вспомнил надпись, которую прочел на стене общественного туалета в Ред-Хуке. «Жизнь — мерзость, но смерть еще хуже».
В том, что происходило, Эви, Курт и Маркус не были виноваты.
Виноват был я.
Я забыл (или не собрался с духом?) стереть файл с записями. Я в ответе за то, что Аннелизе его нашла.
