— Я и переживаю, — отмахнулась она с досадой, как будто я отвлек ее от серьезных раздумий.
— Нет, ты оплакиваешь отца, — мягко возразил я.
— Разумеется, я оплакиваю отца, Сэлинджер! — взвилась она. — У него рак!
— Но он еще не умер. Помнишь, что он сказал? Лекарства пока действуют, болей почти нет. Ты должна воспользоваться моментом.
Аннелизе глянула на меня так, будто я богохульствую в церкви.
— Для чего?
— Для того, чтобы побыть с ним рядом, — сказал я. — Ведь самое важное, что мы можем сделать для наших отцов, это устроить так, чтобы они оставили по себе прекрасные воспоминания.
В чреве Бестии
1
В дверь позвонили прямо посреди ночи 20 апреля. Яростный трезвон резко пробудил меня. Сердце колотилось так, что готово было выскочить из груди.
Оболваненный снотворным, мучимый вопросом, уж не горит ли синим пламенем весь Зибенхох, не разразилась ли война либо другая катастрофа апокалиптических масштабов, я спустился по лестнице и открыл дверь, даже не спрашивая, кто это устраивает такой тарарам.
Силуэт, возникший из темноты, материализовался и стиснул меня в медвежьих объятиях.
— Сэлинджер! Я всегда путаю часовые пояса, верно? — заорал ночной гость. — А где мой сладкий пирожок?
— Майк, Клара…
Клара не спала.
Клара неслась по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, чтобы очутиться наконец в объятиях Майка: тот подбросил девочку вверх, и она завизжала от восторга.
— Дядя Майк! Дядя Майк!
Восклицательные знаки можно было разглядеть за километр.
Майк так высоко подбросил Клару, что я испугался, как бы она не стукнулась головой о потолок. И чтобы избежать инфаркта, взял два чемодана, которые мой друг поставил у входа, и закрыл дверь, оставляя за стенами дома колючий ночной морозец.
— Можно узнать, какого черта ты тут делаешь? — спросил я.
— Твой папа не любит дядю Майка, — проговорил он, обращаясь к Кларе.
— Папа любит дядю Майка, — произнесла та непререкаемым тоном. — Он только говорит, что дядя Майк — немного пять букв.
Майк повернулся ко мне:
— Что, черт возьми, означают эти пять букв?
— «Чудак» в данном случае.
Майк повернулся к Кларе и снова подкинул ее высоко вверх.
— Чудак! Чудак! Дядя Майк — чудак!
Каждый раз, когда Клара взмывала в воздух, стоил мне года жизни.
Наконец Майк поставил ее на пол, делая вид, будто совсем изнемог.
— Не найдется пивка для дяди Майка, сладкий мой пирожок?
— Сейчас ночь, дядя Майк, — привела Клара неожиданно мудрый довод.
— Где-то в мире сейчас пять часов вечера.
Логика этой фразы показалась Кларе неопровержимой, и она исчезла в направлении кухни.
Я не раз видел, как женщины, вполне взрослые и себе на уме, поддавались абсурдной логике Майка: можно ли ожидать, чтобы пятилетняя девочка стала исключением?
— С каких это пор ты завтракаешь пивом?
Пришла Аннелизе, в халате, растрепанная, с дежурной улыбкой на лице. Майк обнял ее, осыпал комплиментами.
Поблагодарил Клару, которая тем временем принесла ему банку форста, и плюхнулся, не сняв куртки, в кресло, стоявшее посредине салона.
— Ну как ты, компаньон? — спросил я.
— Как любой, кто восемь часов летел через океан, четыре часа трясся в поезде и потратил кучу денег на такси, — ответил он, прихлебывая пиво. — И вот еще что: поскольку я забыл потребовать чек, как нам перевести «кучу денег» в доллары? С тебя причитается, Сэлинджер.
— Клара? — окликнул я.
— Папа?
— Принеси мне, пожалуйста, «Монополию».
Клара застыла в недоумении, Аннелизе объяснила, что это шутка.
— Папа шутит, Клара, — прибавил Майк, смакуя форст. — Папе кажется, что это смешно.
— Ты бы мог позвонить, — упрекнула Аннелизе. — Я бы приготовила тебе чего-нибудь поесть. Хочешь бутерброд?
— Может, еще пивка?
— И не мечтай.
— Ты стала нелюбезной, baby [115].
— Майк?
— Слушаю тебя, компаньон.
— Сейчас три часа ночи. Я спал со своей законной супругой под теплым одеялом, а ты вломился в мои частные владения, заранее не предупредив.
— Ты мог меня пристрелить.
— Охотно бы сделал это. Дочь моя?
— Да, отец?
— Неси ружье.
На этот раз Клара поняла шутку и расхохоталась.
Папа и дядя Майк лучше любых мультиков, когда подкалывают друг друга.
— Хочешь, скажу, почему я нарушил священные границы твоей частной собственности без предупреждения?
— Было бы очень мило с твоей стороны, особенно если учесть, что ты присвоил себе и мое любимое кресло.
— Я сидел себе спокойно дома, проведя вечер в одном ресторанчике в Кооп-Сити [116]: сказочное местечко с живой музыкой, оркестриком, игравшим кавер-версию «Stooges» [117], и с очень даже впечатляющей девчонкой, исполняющей танец на коленях. Выпил пару пива, поболтал, познакомился с блондинкой. Недурна, скажу тебе. Мы решили пойти ко мне домой, и…
— Подробности можешь опустить.
Майк вспомнил о Кларе, которая слушала его монолог словно зачарованная. Прочистив горло, продолжил:
— Привел ее к себе и прочел ей басню про лису и виноград. Сладкий мой пирожок, ты знаешь басню про лису и виноград?
— Это где лиса хочет съесть виноград, а виноград висит высоко, и тогда она говорит, что виноград зеленый? Эта басня, дядя Майк?
— Эта. Только в моей версии басни говорится, что лиса была старая, и дряблая, и замужняя, и вот, когда дружок ее Майк начал рассказывать о последней виноградинке, которую притащил домой, старая лиса, дряблая и замужняя…
— Вырежи этот эпизод, — остановил его я.
Майк вытащил из кармана куртки два конверта и бросил один мне, другой Аннелизе.
— Что это такое?
— Приглашение на премьерный показ шедевра Майка Макмеллана и уже встающего на дыбы Джереми Сэлинджера.
В конверте лежал проспект, отпечатанный на плотной бумаге. Под логотипом Сети. Слишком много слишком кричащих цветов. Заснеженные горы.
И дата: 28 апреля.
2
Через неделю Майк рассказывал Кларе свою собственную версию «Золушки». Насколько я понял, зайдя в спальню дочки, чтобы поцеловать ее на ночь, в сказке участвовали богатый адвокат с Манхэттена, журналистка, пишущая для «Вог», и большущий бультерьер. Мысль о том, что сказки рассказывают, чтобы помочь ребенку заснуть, от Майка совершенно ускользала, но было приятно слышать, как хохочет Клара.
Аннелизе заканчивала убирать со стола, в переднике, с непокорной, щекочущей шею прядью, которая мешала ей. По-моему, она была прелестна.
Я закурил сигарету.
— Там будет полно говнюков, — буркнул я.
— Знаю.
— Говнюков, которые понапишут кучи говна.
— Тавтология.
Я прочистил горло.
— Нам придется бежать посреди ночи. На нас набросятся с вилами.
— Не преувеличивай.
— Я не преувеличиваю. Так и будет.
— Преувеличиваешь.
— Если бы я захотел преувеличить, я бы сказал так: наш дом подожгут, меня посадят, как на кол, на шпиль колокольни, а когда я совсем помру, нарежут котлет из моей задницы и устроят барбекю.
— Ничего подобного не случится. Тебе всего лишь придется пожать какое-то количество рук и ответить на вопросы, те же самые, на которые ты уже отвечал множество раз.
— Вот Майк, режиссер, — захныкал я. — Майку нравится пожимать руки. Помнишь, как все обернулось в последний раз, когда я отвечал на вопросы?
Аннелизе скривилась при воспоминании о перформансе, который стоил мне иска (впоследствии отклоненного судом), и мигрени, длившейся три дня.
— Ты — звезда.
— Я не хочу быть звездой. Мое место в арьергарде.
