Медицинский триллер-2. Компиляция. Книги 1-26 (СИ) - Градова Ирина

– Согласен, – кивнул Тахир. – Тебе нужно отдохнуть. Поспать хотя бы пару часов. А потом поедем в лабораторию – все равно, как ты сказала, на получение результатов требуется двадцать четыре часа, так?

– Я не устала.

И это была чистая правда. Лицо Тахира находилось так близко, что своей щекой я чувствовала его горячее дыхание. Я испытывала странное ощущение, какое, наверное, бывает у кобры при виде мангуста. Зная, что могу отстраниться в любой момент, я тем не менее этого не делала. Напротив, я придвинулась ближе, не сводя взгляда с лица кашмирца. Моя рука легла на его предплечье.

– Знаешь, как это называется? – хрипло спросил Тахир, не двигаясь с места.

– И как же? – едва шевеля губами, поинтересовалась я, глядя ему в глаза. О, эти глаза – как у фоссы Физы, желтые, с черным ободком…

– Это называется «напрашиваться»!

Именно этим я и занималась – напрашивалась на то, чтобы он перестал ломаться, схватил меня наконец своими сильными руками и сделал то, что живет в крови любого мужчины, независимо от размеров, возраста или национальности. К счастью, долго ждать не пришлось – Тахир накрыл мои губы своими, одновременно заламывая мне руки за спину. Ощущение было приятным и болезненным, а его губы – твердыми и сухими, как ветер пустыни. Оторвавшись и позволив мне сделать вдох, Тахир спросил:

– А как же Ив?

– Ив? – пробормотала я, не отрывая взгляда от его губ. – Здесь нет никакого Ива…

То, что я так сильно хотела заняться любовью с Тахиром в условиях, когда населению целого острова грозит опасность, было ужасно, но я отбросила муки совести, потому что моя нервная система включила «защитное поле»: мозг среднестатистического человека способен вынести только определенную нагрузку, и мой отказывался функционировать, не получив разрядки. Моей «разрядкой» был Тахир Догра.

Открыв глаза, я увидела над собой ладонь Тахира.

– Что ты делаешь? – спросила я, потягиваясь.

– Солнце, – едва слышно ответил он. – Светит тебе прямо в глаза.

Повернув немного голову, я зажмурилась от яркого света, льющегося через окно в комнату. Значит, он держал руку над моим лицом, чтобы солнце меня не разбудило? Как мило!

– Ну, раз уж ты проснулась… – добавил он, перекатившись на бок и подложив руку под голову. Его глаза ласкали меня не менее умело, чем ладони, а длинные черные ресницы отбрасывали тени на бронзовую кожу.

– Скажи что-нибудь по-кашмирски, – попросила я. Почему-то мне страшно хотелось услышать родной язык Тахира, как будто это могло сделать нас еще ближе.

И он сказал, только я не поняла ни слова. Кроме того, что это стихи – несколько строк на певучем, местами гортанном наречии.

– Можешь перевести?

– Есть французский вариант, – улыбнулся он. – Слушай:

Любимая нежданно-негаданно пришла – как молния сверкнула, ударила, прожгла. Не умолкают струны, звенящие в крови, – душа заговорилас любимой о любви. У милой сердце – камень, и все-таки оноот слез моих горячихрасплавиться должно!

– Как красиво! Кто это написал?

– Ахмад Махджур.

– Еще хочу! – потребовала я, приблизив свое лицо вплотную к его, так что губы Тахира оказались совсем рядом с моими.

– Жадина! Ну, хорошо…

Вздохну – и страстный вздох моря воспламенит. Да что моря? Весь мир дотла испепелит. Теперь сама решай: порадуешь безумцаИль пусть из-за тебя вселенная сгорит?

Закончив, он легонько коснулся губами моего лба, потом носа, потом глаз – сначала правого, потом левого, и нацелился на губы, но я увернулась и спросила:

– И много ты знаешь такого?

– Отец знал множество стихов. Он был школьным учителем и заставлял нас с братьями заучивать целые поэмы наизусть…

Взгляд Тахира внезапно потускнел, словно мыслями он перенесся на годы назад. Но я намеревалась разузнать побольше о человеке, с которым оказалась в одной постели.

– У тебя есть братья? – спросила я. – Расскажи мне!

Тахир посмотрел на меня с сомнением. Мэдди говорила, что для него семья – больная тема, но отступать было поздно. Видимо, он и сам это понял.

– Мы жили в маленькой деревушке, в нескольких километрах от границы, – заговорил Тахир, откинувшись на подушку и глядя в потолок. – Поэтому пакистанские партизаны (правительство Индии предпочитает называть их террористами) захаживали к нам не реже индийских полицейских. Населению приходилось приспосабливаться – то одних кормили, то других. И доставалось всем поровну. Иногда пакистанцы вдруг решали, что кто-то слишком сблизился с полицией, и тогда вырезали всю семью «провинившегося». А порой индийцы узнавали, что какой-то житель приютил у себя раненого из-за границы, и тогда происходило то же самое…

– Неужели полицейские убивали мирных жителей?! – перебила я в ужасе.

– Для многих индийцев слово «пакистанец» является синонимом слова «террорист», а ведь, по сути, это не какая-то отдельная нация… Это примерно то же самое, что Израиль и Палестина, один народ, который разделяют вопрос веры и границы, нарисованные другими государствами. Пакистанцев не спрашивали, выселяя на другую территорию. В конце сороковых, когда это происходило, люди жили в городах и деревнях, имели собственный бизнес или хозяйство. В одночасье по решению правительств они вынуждены были сняться с насиженных мест и отправиться в никуда, прихватив с собой только самое необходимое. Многие потеряли все, а впереди ждала неизвестность. Никто не уточнял, сколько народу умерло за время перехода, сколько погибло позже тех, кто пытался вернуться…

Тахир умолк, но я не решалась его тревожить, надеясь на продолжение рассказа. Через несколько минут он снова заговорил.

– По рождению я, мой отец и братья были мусульманами, но отец никогда не подчеркивал этот факт, и, думаю, ни один из нас, детей, не осознавал в полной мере, что это значит. Мы посещали мечеть, и на этом наше «правоверие» заканчивалось. Однажды в деревню пришла группа людей с «другой стороны». Стояла зима, а с ними были раненные в стычке с пограничниками. Эти люди попросили убежища и были приняты. Не принять означало быть убитым: попробуй-ка противостоять головорезам с автоматами! Так случилось, что обратились они именно к отцу.

Тахир снова замолк, но почти сразу продолжил:

– Снег шел неделю, однако как только он прекратился, пожаловала полиция. Пакистанцы ушли, но нашлись в деревне «добрые» люди, рассказавшие об их длительном постое. Полицейские вывели на улицу всю нашу семью. Я был самым младшим, и отец успел спрятать меня в сундуке – только я бы туда поместился… Они пытались выяснить, куда отправились террористы. Разумеется, ни отец, ни мама, ни тем более мои братья ничего об этом не знали: они лишь давали еду и кров, надеясь, что, уходя, нас оставят в живых. Мой старший брат неожиданно рванулся прочь – испугался того, что может произойти… Кто-то из полицейских воспринял это как угрозу и открыл бепорядочную стрельбу.

Я крепко сжала ладонь Тахира. Не знаю, каково это, когда всю твою семью безжалостно уничтожают только за то, что они не сумели противостоять вооруженным людям и вынужденно помогали им – наверное, такое навсегда впечатывается в мозг, не давая ненависти уснуть ни на минуту, требуя отмщения.

– А потом? – спросила я, так как Тахир, кажется, не собирался продолжать.

– Потом? – Он как будто бы удивился этому слову. Словно «потом» просто не существовало. – Все погибли сразу, только мама умерла в больнице. Ее бы спасли, случись все в городе, но наша деревня находилась далеко от крупных населенных пунктов… А меня обнаружили к вечеру – я так испугался, что не решался выбраться самостоятельно. Поэтому я не видел тел отца, матери и братьев, мне лишь сказали, что их больше нет. Через несколько дней приехал мамин брат. Он жил в Пакистане, в Карачи. Ты будешь смеяться – он служил в полиции!

Желание смеяться было последним, что могло прийти мне в голову в данных обстоятельствах.

– Дяде Абдулле, его жене и детям удалось окружить меня такой любовью, что боль от потери родных постепенно улеглась. Его семья стала моей семьей, однако в моей душе жила жажда мести, готовая прорваться наружу. Если бы в тот момент кто-то дал мне в руки автомат, я бы сам нашел жертву – на моих глазах произошло немало подобных превращений, когда мальчишки, совсем еще дети, уходили в леса с той же жаждой отомстить… Но дядя Абдулла это понимал, поэтому старался держать меня подальше от всего, что могло подогреть мою ненависть. Чтобы дать мне выплеснуть агрессию, копившуюся внутри, он отдал меня в спортивную гимнастику. Таким образом, у меня не оставалось времени на размышления, и я постоянно был занят. Я попал в юношескую сборную, а потом – в олимпийскую сборную Пакистана.