– Убили! Убили! – раздался скрипучий, как старый мельничный жернов, бесполый голос.
Вздрогнув от неожиданности, Мономах обернулся и встретился взглядом с Капитаном, своим траурным какаду. Взгляд черных, как агаты, и круглых, как бусины, глаз попугая казался непроницаемым, но Мономаху вдруг стало не по себе: каким-то странным образом Капитан, казалось, понял каждое слово, сказанное им и адвокатом в этой комнате, и то ли осуждал, то ли жалел хозяина. Магия продолжалась всего минуту, после чего какаду встряхнулся и, оттопырив крыло, принялся сосредоточенно чистить перья.
* * *
Белкин здорово уморился, рассекая по Пудости на своих двоих – сопровождающего с машиной пришлось отпустить, так как нельзя было отвлекать опера от его собственных дел. Белкину удалось опросить соседей Галины Носовой, которые в один голос утверждали, что жила она тихо, мужчин в дом не водила и была человеком добрым и отзывчивым. Никаких подозрительных знакомств или врагов из местных она не имела. Суркова просила об одном: либо подтвердить, либо опровергнуть версию о том, что девушку убил маньяк, и Белкин приходил к выводу, что именно эта версия кажется самой подходящей. Оставалось еще проверить коллег Носовой – вдруг в больнице у нее найдутся недоброжелатели?
В ожидании электрички обратно в Питер, до которой оставалось минут сорок, Белкин зашел в небольшое здание вокзала и обнаружил там кафе. Ну, не то чтобы кафе – всего один небольшой прилавок рядом с кассой да пара столиков, один из которых оккупировала группа подростков с рюкзаками. Второй оказался свободен. Меню кафешки разнообразием не отличалось, поэтому Белкин купил четыре пирожка, с капустой и с картофелем, пластиковый стаканчик дешевого растворимого кофе и уселся на неудобный пластиковый стул.
– Ты, что ль, из Следственного Комитета? – раздался хриплый голос справа. Обернувшись, молодой опер увидел невысокого плотного мужчину в потрепанной униформе, поверх которой был наброшен оранжевый жилет, и красной фуражке, лихо сдвинутой на одно ухо.
– Ну, я, – ответил парень, с подозрением разглядывая работника станции.
– Из-за Галки уже второй следователь из города прикатил?
– А вы почему интересуетесь? – спросил Белкин. – Знали ее?
– Знал. Хорошая девка была, добрая. Таких сейчас мало…
– Добрая? – переспросил опер, хотя ничего нового незнакомец не сказал: практически все опрошенные характеризовали покойную положительно.
– Жене моей почти за бесплатно капельницу ставила, да и мне уколы… Жаль девку! Я как знал, что надо за ней пойти, но не мог место оставить – я ж дежурный по станции…
– Погодите-погодите! – прервал мужчину Белкин, почуяв, что напал-таки на след, причем совершенно случайно! – Почему вы сказали, что должны были за ней пойти? Вы видели Галину в день гибели?
– В вечер гибели, да. Но я же не знал тогда, что…
– Все понятно, вы мне лучше расскажите, почему так подумали, хорошо?
– Да понимаешь… предчувствие, что ли? – развел руками дежурный.
– Предчувствие – без всякой причины, на пустом месте?
– Да нет, не на пустом.
Белкин едва сдерживался, чтобы не схватить мужика за плечи и не встряхнуть как следует, чтобы не пришлось вытягивать из него каждое слово раскаленными клещами, но внезапно тот продолжил:
– Я вон там стоял, – он указал за окно, туда, где начиналась платформа. – Видел, как Галка сошла с электрички. Она каждый день приезжала в это время, и я привык видеть, как она спускается в середине платформы и идет по тропинке через лесок домой.
– В тот вечер все было как обычно?
– Я особо не следил, но видел, как Галка сошла по лестнице. Единственное, через пару минут за ней двинул какой-то парень.
– Знакомый?
– Честно сказать, я со своего места лица-то в сумерках не разглядел. Помню, что одет он был в темную кожаную куртку и синие джинсы. Сейчас темнеет позднее, но все-таки ночи еще не белые, а на платформе горит свет, поэтому то, что происходит внизу, видно не очень хорошо. Кстати, я не заметил, как он сошел с электрички! – неожиданно пробормотал дежурный. – Это странно…
– Получается, вы не видели, как он шел по платформе?
– Не видел.
– Он мог ждать Галину с обратной стороны?
– А ведь мог, точно! Я не наблюдал за Галкой неотрывно, а когда снова взглянул, то заметил этого парня.
– А почему вы решили, что он шел за Галиной – может, просто той же дорогой?
– Может, и просто, да только ведь Галку-то убили! Хоть я лица мужика и не разглядел, но точно знаю, что не из нашенских он, не из «пудовских».
– Откуда такая уверенность? – удивился Белкин.
– Да ты что, я ж каждый божий день тут! Всех вижу, знаю, кто в какую сторону пойдет, в какое время и с кем, любого со спины опознаю – если, конечно, свой. А того мужика я не узнал!
– Ясно. Что еще можете рассказать о том человеке и вообще о том вечере?
– Да я все рассказал!
– А вы видели, как он обратно возвращался?
– Нет. Тогда я подумал, что он, видать, к кому-то в гости приехал и остался на ночь. А теперь, выходит, я убийцу видел, да? И позволил ему Галку…
– Не стоит делать преждевременных выводов! – перебил дежурного Белкин. – Вполне может оказаться, что тот человек – не преступник, а убийца поджидал Галину ближе к месту, где она погибла. Вы не могли предположить плохого, поэтому не нужно себя винить – в любом случае, вы сами сказали, что не имели права покидать пост!
Но думал молодой опер иначе. Он полагал, что дежурный по станции и в самом деле видел убийцу. Если ему верить, то этот человек не местный и не сошел с поезда вместе с Носовой, а значит, он приехал на личном автотранспорте. Тогда ему пришлось оставить машину где-то поблизости… Остается вопрос: поджидал ли он именно Галину, или ему было все равно, на кого нападать, а она просто попалась на пути – припозднившаяся молодая женщина, одиноко бредущая по пустынной тропинке через лес?
* * *
Мономах ждал, наблюдая, как Севан Мейроян изучает снимки Марии Далмановой и выписки из ее истории болезни. Его красивое лицо было сосредоточенно и напряжено.
– Интересно, как скупы специалисты этого «Светоча» на слова! – пробормотал он наконец. – Такое впечатление, что ей гланды вырезали!
– Согласен, – кивнул Мономах. – Бабушка девушки говорит, что едва сумела выцарапать у тамошних специалистов документы, они упорно отказывались их выдавать!
– Немудрено – тут сам черт ногу сломит! Надо бы пациентку у нас обследовать…
– Обследуем, не вопрос. Вы только скажите, согласились бы со мной оперировать?
– С вами, Владимир Всеволодович, я не испугался бы оперировать даже президента! – улыбнулся Севан. – Вы правы: если все так, как я здесь вижу и как говорите вы, можно попытаться поставить девчонку на ноги: грешно, что она в таком молодом возрасте вынуждена влачить жалкое существование в инвалидном кресле! Но после операции ей понадобится серьезная реабилитация. И, скорее всего, не в России!
– Я связался с приятелем в Израиле, выслал ему бумаги и снимки по Интернету. Он сказал, что в случае успешного результата возьмется за Машу.
– Прекрасно, но вы же сказали, что у семьи нет денег?
– Об этом позвольте позаботиться мне, Севан. Ваше дело – согласиться оперировать. Я так понимаю, мы договорились?
Тихий, но настойчивый стук не позволил Мейрояну ответить. Не дожидаясь разрешения войти, нетерпеливый посетитель открыл дверь, и Мономах, уже собиравшийся рявкнуть, чтобы подождали, проглотил готовые сорваться с языка сердитые слова: на пороге стояла Суркова.
– О, простите! – виновато улыбнулась она, делая шаг назад. – Я подумала, что в такое время вы уже освободитесь!
– Ничего страшного, Алла Гурьевна, заходите! – сказал Мономах, делая приглашающий жест рукой. – Мы с доктором Мейрояном закончили… Вы же помните Севана?
– Разумеется, – кивнула Алла. – Звезда вашего отделения!
– Ну уж, звезда! – пробормотал молодой хирург вроде бы смущенно, но Алла видела, что он не просто доволен комплиментом – он считает его абсолютно заслуженным.
