Современный зарубежный детектив-13. Компиляция (СИ) - Коннелли Майкл

Я же говорил, повторил дом.

Колберн тяжело дышал, отчаянно хватая воздух. Он разжал руки, посмотрел на мозоли и порезы и попытался успокоиться. Вспомнить, зачем пришел сюда. Прошел в конец коридора и заглянул в задние комнаты. Одна оказалась кухней. В другой был камин и куча листьев, достаточно большая, чтобы служить постелью, с похожим на гнездо углублением, покрытым одеялом. Колберн наклонился, зажал уголок одеяла между большим и указательным пальцем и поднял его. Когда-то небесно-голубое, одеяло выцвело и пахло гнилью. Он сморщил нос, вытянул руку и уронил одеяло обратно на листья, и заметил, что его окружают фигуры из палочек. Они покрывали все стены. Одни высокие, другие как дети. Некоторые держались за руки. А на полу под фигурами он узнал свои долото и отвертку с длинным жалом в окружении крошева штукатурки, напоминающего грязный снег. В дальнем углу комнаты виднелась кучка вещей, принадлежавших Селии.

Колберн опустился на колени перед разношерстной коллекцией сувениров. Салфетки из бара с нацарапанными ею заметками, зажигалка, солнечные очки. Ему показалось, что послышались чьи-то шаги, он встал и посмотрел на дверь. И увидел ее платье, висящее на вбитом в стену гвозде. Он перешагнул через постель из листьев, сдернул его с гвоздя и поднял за бретельки. Грязное, порванное, но это было ее платье. Здесь не было никаких сомнений, и тогда он понял, что это мальчик, и ему стало все ясно. Колберн увидел, как мальчик ждет у бара, а потом идет за ними в долину. Увидел, как мальчик прячется под лианами в долине и следит за Селией, идущей по тропе. Увидел, как украденные инструменты становятся оружием, чтобы сотворить с ней то, что сотворил мальчик. Колберн развернулся и еще раз оглядел комнату, а потом взял платье под мышку и успел сделать один шаг по коридору, но тут послышались шаги, мелькнула чья-то тень, тыльная сторона лопаты ударила ему в лоб, и все погрузилось во мрак.

Диксон колесил по проселкам. Буря миновала, оставив после себя моросящий дождь и прохладу. Ощущение грядущих перемен.

Дорога была узкая, с разбитыми колеями, рытвины заполнились дождевой водой, толстые ветви деревьев тянулись через ограждение. Выйдя из конторы, он закатал рукава, сдернул галстук и расстегнул воротник рубашки. Потом заехал на бензоколонку, взял дюжину пива и сигареты, оттуда поехал в салон и спросил Сэди, не хочет ли она поехать с ним. Давай покатаемся, будем пить и слушать музыку, как раньше. Но тогда она спросила, извинился ли он перед Колберном, как было сказано, и Диксон стиснул зубы и нахмурился. Дождь идет, сказала она.

Он поехал один. Опустил окно, чувствуя рукой и щекой капли дождя, и это было приятно. Чертовски приятно. Радио играло тихо, под колесами пикапа с шумом разлеталась вода из луж. Земля размокла и блестела. Он вспомнил полосу дождливых дней после исчезновения близнецов, цепкие лианы, вой собак, вверх-вниз по скользким склонам. Диксон был там, среди поисковиков, досадовавших на то, что нельзя двигаться быстрее и обойти больше. Он помнил обиду, обиду, переполнявшую их всех, когда не удавалось найти ничего, как дни шли за днями, недели за неделями, и все равно ничего, и чувство беспомощности, когда приходилось говорить матери, что ничего не нашли, и обещать, что продолжат искать, и снова впустую.

Он представил себе, что пропал его собственный сын. Их ребенок, родившийся, когда должен был родиться, выросший, окрепший, и как-то после очередных поисков, продолжавшихся до темноты, зашел в церковь. В просторном помещении царили покой и полумрак. Одиночество и умиротворение охватили его, когда он встал перед алтарем и поднял глаза к витражу высоко на стене над кафедрой. Простертые руки Христа, терновый венец, пурпурная ткань на бедрах. Диксон стоял там один в темноте и шепотом молился о близнецах, о чуде, чтобы найти их, а потом молитва превратилась в мольбу о его собственной ускользающей жизни. Он не мог понять эту пустоту или даже выразить ее словами, но просил, чтобы она ушла. Пусть она уйдет. Закончив, он опустил глаза от витража и пошел по проходу между скамьями, и стук каблуков ботинок по деревянному полу отдавался эхом в тишине под высокими сводами, и ему показалось, что в церкви есть кто-то еще. Что кто-то слушает.

Он допил пиво и бросил банку на пол, где их валялось уже несколько. Открыл новую и включил фары – в пасмурный день серые сумерки опускались раньше обычного. На перекрестке повернул направо и через полмили остановился у почтового ящика. Достав из него два конверта, он повернул в проезд и покатил по разбитой дороге, буксуя и разбрызгивая лужи. Подъехав к трейлеру, он осветил фарами дверь и посигналил. Наружу высунулась голова, и Диксон закричал через открытое окно. Выходи, поехали покатаемся.

Дверь захлопнулась. Во дворе валялись разнокалиберные шины. Из-за трейлера вышла собака с отвисшими сосками, посмотрела на пикап и скрылась под крыльцом, сооруженным из подручных материалов. В чугунной ванне росла ипомея. Дверь снова открылась, и показалась женщина в куртке с капюшоном, натянутым на голову, и обрезанных джинсах, которые были ей впору лет десять назад. Она на цыпочках прошла по раскисшей земле и, забравшись в кабину, сказала: похоже, тебе кажется, что можно просто подъехать к дому женщины, посигналить и она тут же побежит к тебе.

– Ну, – сказал он. – Ты же побежала.

Она сняла капюшон и обеими руками оправила волосы, а потом вытащила банку пива из коробки и расстегнула куртку.

– Вот твоя почта, – сказал он и отдал ей конверты.

Она взяла их и положила на приборную панель.

– Сдается мне, не за тем ты приехал, чтобы доставить мне почту.

– Не-а.

– Ты вроде говорил что-то насчет покататься?

– Говорил.

– Так поехали.

Диксон развернул пикап, закурил, и она тоже взяла у него сигарету. Он осторожно выехал на дорогу по ухабистому проезду. Дождь кончился, и небо заиграло оттенками серого и фиолетового. Женщина сделала радио погромче и забарабанила пальцами по коленке. Они отхлебывали пиво и неспешно катили по мокрой дороге. Она оглянулась на дробовик в держателе на заднем окне и спросила, когда ты последний раз стрелял из этой штуки.

– Давно, – сказал он. – Я в лесу теперь, считай, и не бываю почти.

– Но можешь же.

– Наверное, – ответил он. – Ты же знаешь, где я зависаю. Там же, где и ты. А чего ты не в баре?

– А ты? Стыдно там показываться?

– Хотел бы я, чтобы так.

– Он все равно закрыт, – сказала она. – Говорят, Майеру пришлось поехать к ней домой из-за того чувака.

– Кого? Колберна?

– Ага.

– С чего это?

– Не знаю. Я сегодня проезжала мимо по дороге с работы, там во дворе куча ломаного барахла.

– Как это?

– Да забудь. Черт. Не надо было говорить.

– Поехали посмотрим.

– Я не хочу.

– С чего вдруг?

– С того, что, если туда поедем, катание закончится, а мы еще толком и не начинали.

– Просто глянем.

– Завязывай с этим.

– Сам знаю. Не ты первая говоришь.

– Я серьезно, Диксон. Если не завяжешь, то приедешь домой, а Сэди там уже твои вещи по коробкам разложила. Этот чувак тебя прямо распалил. И все зря.

– Не зря.

– А в чем смысл?

Он затянулся сигаретой. Отпил пива. Пикап вихлял посередине дороги.

– Ладно, едем дальше, – сказал он.

– Она может тебя выставить даже за то, что ты со мной здесь раскатываешь.

– Я ей первой предложил.

– Значит, я запасной вариант или третий.

– Никакой ты не вариант. Пей, кури, смотри по сторонам. Трудно, что ли?

– Ладно, – сказала она, открыла следующую банку и взяла еще одну сигарету из его пачки, лежавшей между ними на сиденье.

– А знаешь что, – сказал он. – Надо съездить посмотреть.

– Ну хватит, Диксон.

– Секундное дело, если ты обещаешь заткнуться, – сказал он.

– Я пообещаю заткнуться, если ты обещаешь, что не отвезешь меня обратно сразу после того, как посмотришь.

– Обещаю, – ответил он. Оба знали, что он лжет. Она со стоном заложила ногу на ногу и покачала головой. Впереди появилась развилка, и он повернул направо, к долине. Потом ударил по тормозам, и пикап остановился посреди дороги. Включил заднюю передачу, потом переднюю, снова заднюю и переднюю, разворачиваясь. Говоря ей, как-нибудь в другой раз. Какого хрена притворяться, что я не повезу тебя домой. Она поерзала на сиденье, надула губы и больше ничего не говорила, только курила короткими обиженными затяжками, пока они не подъехали к ее дому.