– В твоей комнате, где ты с таким вожделением смотрела на блестящие капли крови на иголке, – продолжает он шепотом и прижимает меня к профессорскому столу своим телом. Волна жара пробегает от макушки до кончиков пальцев, и я наконец замираю. – Ты выглядишь до неприличия сексуально, когда облизываешь губы. И заметь, моя милая муза, ты так и не выбросила конверт – ты носишь его у сердца. Знаешь почему?
Да. Но я лишь прикусываю нижнюю губу и смотрю ему в глаза как зачарованная. Яркий свет потолочных ламп отражается в них вместе с моим испуганным взглядом. Кого я обманываю? Мне не страшно, я в ужасе. И вместе с тем внутри меня растет противное чувство, которое хочется вырвать с корнем и растоптать, как скользкого червя.
Благодарность. Интерес. Чертово возбуждение.
Я хотела бы никогда больше не встречаться с Ридом Эллиотом, что следит за каждым моим шагом уже который месяц. Я хотела бы застыть в этом моменте – между его горячим телом и широким столом из красного дерева – на целую вечность. Вдыхать мускусный запах, сквозь который едва-едва пробивается настоящий: запах опасности, запах крови.
Запах Коллекционера, решившего заполучить к себе в коллекцию особенный экземпляр.
– Потому что в твоей милейшей голове, Ванда, – шепчет он все тише, запускает пальцы мне в волосы в районе затылка и грубо тянет на себя, заставляя смотреть только в одну точку – в его дьявольские глаза, – такой жуткий бардак. Я спас тебя, и ты не можешь об этом забыть. Я вытащил тебя из ада, чтобы показать настоящий рай, но ты до дрожи боишься сделать шаг вперед. И по ночам стонешь от того, как сильно тебе этого хочется.
Лжец! Я дергаюсь в сторону и морщусь от боли, однако не могу сдвинуться с места. Ноги налились свинцом и будто приросли к полу, а взгляд Рида подобен взгляду огромной змеи. Он меня спас. Спас. И у него есть право творить со мной что угодно.
Беги, Ванда.
Нет, оставайся, быть может, тебе даже понравится.
– Ты дрожишь. – Свободной рукой он проводит вдоль моих ключиц, и даже сквозь плотную ткань пиджака и тонкую – блузки прикосновение кажется обжигающе горячим.
«Убери руки, поехавший», – вот что я должна сказать, а вместо этого постыдно выдыхаю через рот и крепче сжимаю бедра. Ужас в голове причудливо смешивается с ненормальным, извращенным желанием. Я должна ненавидеть его. Бояться. Бежать отсюда, пусть даже ради этого придется сигануть в окно и испортить идеальный газон во дворе академии.
– Ты так прекрасна, когда боишься, Ванда, – шепчет он, прежде чем выудить из рукава удлиненного пиджака английскую булавку. Я почти не чувствую укола, зато с замиранием сердца смотрю, как Рид жадно слизывает каплю моей крови: скользит по тонкому металлу языком, прикрывает глаза и глубоко, с наслаждением вдыхает. От проступившей на его губах улыбки хочется то ли спрятаться, то ли стереть ее пощечиной. Или поцелуем.
Единственным поцелуем, которого я захотела сама. Я прикусываю язык, чтобы прогнать эту мысль из головы.
– И на вкус ты тоже прекрасна. – Рид расстегивает пуговицы моего пиджака и, не спрашивая разрешения, достает конверт со спрятанной внутри булавкой. Кровь уже засохла, но я все равно вижу мелкие багровые разводы на длинном куске металла. Его кровь. – А теперь будь послушной девочкой, милая муза, и не смей дергаться. Мы же друг друга поняли, правда?
Я поняла все еще в тот момент, когда заткнулась и замерла, как кроткая овечка перед убоем. Меня бросает то в жар, то в холод, сердце в груди отбивает не то что чечетку – бьется в таком ритме, при котором я давно должна была умереть. Но я все еще жива, завороженно провожаю взглядом иглу в руках Рида.
Он подносит ее к моим губам, грубо приоткрывает мне рот и касается металлом языка. Острый кончик давит на мягкие ткани, я морщусь от легкой боли и, кажется, забываю дышать. Почему, Ванда? Мы должны были сбежать. Мы не хотели наступать еще в один капкан, где нам оттяпают не только ногу.
– Я не собираюсь долго терпеть, Ванда, – произносит Рид совсем другим голосом и давит сильнее. На языке проступает отчетливый металлический привкус крови.
И тогда я прикрываю глаза и осторожно провожу вдоль длинной иглы языком, слизывая остатки крови. Сладковато-соленой, как дурацкая соленая карамель из буфета в академии, если бы в ту подсыпали немного ржавчины. Но черт бы с ним, со вкусом, гораздо сильнее меня пугает реакция собственного тела: постыдная дрожь в коленях и влажность между ног.
Рид Эллиот до противного сексуален, когда ведет себя как настоящий психопат. Не профессор Эллиот, нет. Не надменная Тварь, от которой шарахаются в академии все студенты. Как Коллекционер, который думает только об одном: как бы уничтожить еще одну штучку вроде меня.
Но я особенная, так ведь? Я все еще жива.
Желание импульсивное и будто принадлежит кому-то другому. Наверное, сейчас я сделаю самую большую глупость в своей маленькой жизни, но я тянусь вперед и осторожно касаюсь его губ своими. Одно неверное движение, и кто-нибудь из нас умрет или хотя бы пострадает: игла задевает наши губы и языки, мы передаем ее друг другу и ни один из нас не желает проигрывать.
Целуется Рид так же грубо и нетерпеливо, как я представляла. Давит и не дает мне даже дух перевести, а сам будто вовсе и не боится. Зато у меня уже подкашиваются ноги, и если бы он не подхватил меня пару секунд назад, я бы свалилась прямо здесь. От ужаса. От стучащей в висках крови. Или от удовольствия.
Кажется, проходит целая вечность, прежде чем он до боли кусает меня за нижнюю губу и отстраняется. Окидывает меня удовлетворенным взглядом и осторожно, словно я фарфоровая кукла, способная разбиться от любого случайного прикосновения, достает иглу у меня изо рта и убирает в конверт.
– Я мог бы убить тебя, – говорит он как ни в чем не бывало и поддевает меня пальцами за подбородок. Улыбается. – Но я рад, что ты кое-что поняла, дорогая Ванда. Ты моя муза. Я спас тебя. И ты принадлежишь мне – только мне, Ванда, даже если тебе хочется думать иначе.
Мне хочется, больше всего на свете, а вместо этого я провожаю Рида взглядом, когда он открывает дверь и в аудиторию врывается знакомый академический шум: чужие голоса, топот и красивая классическая мелодия, оповещающая о начале следующей лекции. Черт побери, я настолько выпала из реальности, что совсем забыла о существовании кого-то, кроме проклятого Рида Эллиота.
Чудовища. Спасителя. Чудовища. Спасителя.
– Я принадлежу себе, – упрямо говорю я напоследок, будто это что-то изменит.
– Уже нет, – хмыкает он и оставляет меня в коридоре одну.
Студенты разбрелись по аудиториям, и мне тоже стоило бы поспешить на первый этаж, на лекцию по начертательной геометрии, а я все так и стою у дверей, касаясь губ пальцами. Во рту чувствуется привкус крови и сладости – вкус Рида, и меня раздражает, что тот больше не кажется противным. Неправильным.
Да и конверт я тоже забрала с собой.
Кажется, моя самая слабая часть все-таки победила.
Муза
Не смотри на меня так. А еще лучше – вообще не смотри, выколи себе эти чертовы дьявольские зеленые глаза и сбросься с крыши академии, повязав петлю на шею. Мне и самой хочется выцарапать Риду Эллиоту глаза, но рука поднимается лишь ради того, чтобы отмахнуться от короткого прикосновения к щеке.
В ответ он недовольно щурится и качает головой, а потом улыбается – точно как делает всегда, когда я ошибаюсь. Словно мы на вечном экзамене, который я никогда не сдам, как бы ни старалась. История литературы? В гробу я видала историю литературы, мне нужно сдать предмет куда худший: «не поддаться влиянию серийного убийцы». И я завалила уже все что можно.
На элективные занятия по истории литературы не ходит никто, кроме меня, и мы с Ридом сидим в аудитории вдвоем. Высокие арочные потолки давят так сильно, будто еще немного, и свалятся прямо мне на голову, но гораздо хуже молчаливое понимание в глазах Рида. Он знает, что сегодня я пришла к нему сама. После всего, что он сделал, после всех проклятых конвертов я добровольно заявилась на дополнительное занятие, хотя могла бы прогулять.
