Я вылетаю из библиотеки первой, не смотрю ни в сторону старост, ни на соседку. Мне просто хочется свалить оттуда подальше, желательно в комнату, – и будет просто прекрасно, если Микаэла решит задержаться в душе или заглянет к кому-нибудь из второкурсников. Она чудесная соседка и отличная подруга, но мне нужно побыть одной.
Нужно подумать.
По коридорам я проношусь подобно маленькому урагану, и сегодня меня не привлекает ни красота резьбы на деревянных панелях, ни репродукции картин классиков, ни замысловатая лепнина на потолке. Замечаю лишь ромбовидные узоры на паркете, да и то краем глаза. Ворвавшись в комнату первой, подпираю спиной дверь и сползаю на пол, прикрыв ладонями лицо. Всего два месяца в академии, а я устала так, словно провела здесь лет десять.
А каждая лекция Рида – чертова вечность.
С губ срывается тяжелый вздох, я протираю уставшие глаза ладонями и все-таки поднимаюсь на ноги. Некогда раскисать, проект по живописи сам себя не сделает, по начертательной геометрии завтра семинар, об истории литературы я даже думать не хочу. Бросаю сумку у шкафа, достаю форменную пижаму и собираюсь уже вытащить ноутбук и сесть за работу, как замечаю на кровати до боли знакомый конверт.
Все та же плотная крафтовая бумага, но на этот раз – ни единой буквы. Не подписан. Да и зачем? Кровать моя, раскрыть его могли только я или Микаэла, а соседке обычно нет дела до моих вещей. Но это значит, что Рид не просто следит за мной – он заходит в нашу комнату, когда вздумается, и делает что хочет. Оставляет жуткие подарки, например.
Он прикончил кого-то еще? Наверняка, иначе прислал бы сообщение.
С замиранием сердца я разрываю бумагу, и мне в ладони падает длинная игла, однако никакой бабочки на этот раз нет – блестящий металл покрывают капли свежей крови. Та отпечаталась на бумаге, но кое-что все-таки осталось на игле. Вдоль позвоночника бегут мурашки, руки мелко дрожат, а позади, в сумке, вибрирует телефон.
Не выпуская конверт и стараясь не выронить иглу, свободной рукой я беру телефон и открываю сообщение.
«Хочешь попробовать меня на вкус, милая муза? Твой я уже знаю наизусть».
Так это его кровь. Не очередной несчастной девушки, с которой он покончил по прихоти, а его. Мысль об этом отзывается пробежавшим вдоль позвоночника холодком и знакомым покалыванием внизу живота.
Хищник не должен давать преимуществ жертве, и я отлично выучила этот урок еще дома, но Рид предлагает мне себя, будто в этом нет ничего особенного. Мелкие капли крови блестят на свету, переливаются и манят к себе.
Нет. Нет. НЕТ.
Я хочу спрятать иголку в шкаф, поглубже в коробку, где лежит старый конверт, а вместо этого запихиваю ее обратно в конверт и убираю его в карман пиджака. Да, пусть полежит там до завтра, я утром же выброшу ее в сад, чтобы она навсегда потерялась среди аккуратно подстриженной травы и розовых кустов.
Ты врешь сама себе, Ванда. Снова.
И ничего я не вру, я выброшу ее. Честное слово. А сейчас время наконец-то заняться делами, иначе проблемы завтра у меня будут не только на лекции по истории литературы. Но даже когда я открываю ноутбук, Рид не идет у меня из головы.
Его кровь. Признак слабости. Доверия. Связи.
Боже, надо выбросить эту чушь из головы. И я открываю проект, надеясь, что пара часов упорной работы не затянется на всю ночь и поможет мне хоть немного сосредоточиться на учебе. Но правильно говорят: оставь надежду, всяк сюда входящий.
Глава 5. Выхода нет
Муза
Жизнь в академии Белмор превратилась в ад. Я чувствую себя ничуть не лучше, чем в собственном доме в Рокфорде, и не могу спать: каждую ночь мне слышатся тяжелые, но осторожные шаги. Но что гораздо хуже, каждую ночь я вижу его глаза. Глубокие зеленые глаза, сверкающие в темноте и буквально пожирающие меня без остатка. Кажется, будто Рид облизывается всякий раз, стоит мне попасть в поле его зрения, и я говорю далеко не только о снах.
Меня уже не волнует Генри Тейлор, взявший в привычку таскаться за мной по пятам и бормотать, будто я получила место в академии через постель. Да ты хоть знаешь, что это значит, придурок?! Но когда я оборачиваюсь, его обычно и след простыл. Староста нашего факультета не такой идиот, чтобы попадаться мне или преподавателям, – в прошлый раз не на шутку струсил, стоило Риду повысить голос. Однако страх Генри перед отчислением или выволочкой не идет ни в какое сравнение с тем животным ужасом, что поселился внутри меня.
Когда Рид сделает следующий ход? Боже, да я даже в душе не чувствую себя в безопасности. Выхожу из кабинки и вздрагиваю, словно из-за угла в любой момент может выскочить знакомая фигура и сверкнуть плотоядной улыбкой. Но что в этом самое страшное, так это зарождающееся внутри любопытство. Желание выяснить, что будет дальше и для чего, черт побери, он спас меня в Рокфорде и затащил в престижную академию на другом конце Штатов. Чего он от меня хочет?
А чего хочу я?
Сжавшись в комок в дальнем углу аудитории, я молюсь, чтобы Рид – профессор Эллиот, конечно же, – не отвлекался от лекции и не обращал на меня внимания. Молюсь, чтобы он каким-то чудом не заметил моего взгляда. Да, он определенно болен. У него проблемы. В конце концов, он людей убивает, а не бездомных кошек в свободное время кормит! Любая на моем месте пошла бы в полицию, а я… Я вглядываюсь в тонкие черты его лица, в изящную манеру держаться и выступающие на руках вены.
Рид покрепче перехватывает тяжелый том, и вены проступают еще сильнее. Этими руками он перерезал горло моему ублюдку-отчиму, этими длинными пальцами настоящего музыканта вкладывал ему в рот засушенных бабочек. А то и насаживал их на иголки прямо там, в нашей гостиной. А сейчас я смотрю на них и чувствую, как глубоко в нижней части живота просыпается рой бабочек совсем других.
Тебе нравится, Ванда. Как он двигается и держится, как удивительно блестят его хищные глаза, когда он на тебя смотрит. Но он чудовище, разве ты не понимаешь? Чудовище в десять раз худшее, чем то, что пытало и пыталось уничтожить тебя дома. Он не остановится, ему не хватит твоего измученного тела – он хочет гораздо, гораздо больше.
Да, мою жизнь, я знаю. Пальцы скользят по клавишам ноутбука, но я с трудом осознаю, что конспектирую, – бархатистый голос Рида оседает в сознании, однако я не могу понять ни слова. Он читает лекцию или шепчет мне на ухо о том, что совсем скоро между нами не останется ни единой границы? Обсуждает со студентами английскую литературу эпохи Шекспира или ухмыляется, говоря, что мне некуда от него бежать? В стенах академии я все равно что в его огромном логове, и выхода отсюда нет. Разве что я решу сигануть с балкона третьего этажа.
В худшем случае останусь инвалидом, но ведь и тогда Рид от меня не отстанет. Я его муза, так ведь он сказал? И думать не хочу, на что его вдохновляет мое существование, – меня оно вдохновило бы утопиться, и то если очень повезет. Чего ты хочешь?
Одному богу известно, в который раз я задаюсь этим вопросом, но сегодня Рид отвечает мне прямым взглядом – сомневаться не приходится, он смотрит только на меня, в тот самый дальний закуток, где я кое-как спряталась за открытым ноутбуком и стоящим на широком подоконнике раскидистым цветком.
«Тебя, дорогая Ванда, я хочу тебя», – он не произносит ни слова, но я все равно слышу его низковатый глубокий голос и буквально чувствую, как тот обволакивает меня с ног до головы. По телу бегут уже знакомые мурашки, но далеко не от страха. Боже, дай мне сил не приближаться к нему ни на шаг вплоть до следующей лекции.
Этому не бывать. Мои желания не сбываются, сколько бы я ни просила, а если и сбываются, то через одно место – чего стоит только разъяренное «хочу», отправленное не кому-нибудь, а, черт побери, серийному убийце.
Мои плечи едва заметно вздрагивают, когда лежащий рядом с ноутбуком телефон вибрирует, а на экране высвечивается новое сообщение. Номер скрыт, как и всегда, а ники разные – один краше другого. Но я понимаю, кто это.
