Едва я приподнимаюсь на руках, чтобы хоть как-то дать отпор, она наступает мне на спину и заставляет уткнуться лицом в холодный и мокрый кафельный пол.
– Я сказала, знай свое место, шавка! Или тебе не хватило той смеси, которой угостила тебя Лили? Провалялась здесь минут пятнадцать, но все еще пытаешься что-то из себя строить. Ты никто, Уильямс, и никогда никем не станешь!
Черт бы тебя побрал, Джессика Купер. Отбросив в сторону слабую и терпеливую Ванду, загнав ее в самый дальний угол сознания, я хватаю Джессику за ногу и тяну что есть сил. Она валится, стукнувшись головой о кафель, подружки бросаются ей на помощь и подхватывают раньше, чем она успевает упасть рядом со мной. Сколько их здесь? В глазах двоится, картина мира совсем нечеткая, но мне кажется, что как минимум трое: рыжая и еще одна блондинка, едва отличимая от самой Джессики. Трое на одного, да? Честности девчонкам не занимать.
– Пошла ты, – бросаю я с отвращением, а голос мой звучит гнусаво. Судя по всему, из носа идет кровь, но плевать мне на это хотелось. – Пошла ты к черту, Джесс.
По всему телу разливается слабость, но я заношу кулак и бью ее в челюсть. Один раз, второй, пока еще могу. Нет больше никакой слабой Ванды, я больше не собираюсь терпеть все то дерьмо, что готовы сотворить со мной люди вроде нее. И если кто-то и сделает мне больно, то только один человек.
Единственный, которому я готова простить боль. Единственный, кто научил меня ею наслаждаться.
Чертов, мать его, Рид Эллиот.
– Засунь себе в задницу свой статус. – Я замахиваюсь снова, но мою руку останавливает рыжая старшекурсница. Флакон, что она держала, валится на пол и разлетается на множество мелких осколков. – И ты тоже, дрянь. Чем ты меня опоила?
Нет, не опоила. По расползающемуся в душевой запаху становится понятно, что ничем меня не поили – просто дали нанюхаться какой-то гадости, чтобы я отключилась. И все ради чего? Ради чего, черт возьми?!
Меня накрывает такой волной злости, что я уже не чувствую боли – лишь бросаюсь вперед и вцепляюсь ногтями в лицо Джессики. Царапаю кожу до крови и рычу, словно дикий зверь, только бы показать ей, что я чего-то стою. Как тебе такое, стерва? Нравится? Я замахиваюсь и наотмашь бью ее по лицу, когда кто-то из старшекурсниц обхватывает меня сзади и оттаскивает от старосты.
Пусти меня, сучка!
Но нет. В крови бушует адреналин, однако мне не справиться с тремя девицами разом – они обступают со всех сторон. Подружки Джессики удерживают меня на месте, пока она поднимается на ноги и вытирает кровь с лица. Губа разбита, длинные светлые волосы в беспорядке, а форменный галстук покосился. Но кровь, судя по всему, поражает ее сильнее остального.
Джессика смотрит на окровавленную ладонь так, будто видит ее впервые, а потом переводит на меня яростный взгляд.
– Что ты натворила?! – кричит она. – Лили, Стейси, не выпускайте ее. Эта стерва не выйдет отсюда, пока я с ней не разберусь.
– Хочешь пожаловаться папочке? – хрипло усмехаюсь я, а рыжая – кажется, это Лили, – бьет меня локтем под дых.
– Заткни пасть!
Ее лицо перекошено от злости, а руки откровенно дрожат, когда она хватает с пола самый крупный осколок стекла и подносит его к моим глазам. Я проглатываю проклятья, что вертятся на языке, и мне наконец становится по-настоящему страшно. Умирать я не готова. Не от рук обнаглевшей ревнивой старшекурсницы, возомнившей себя королевой Белмора.
Но Джессика не вонзает осколок мне в глаз или в сердце, а опускает его ниже и с нажимом проводит по шее до самой ключицы. Горячая кровь заливает расстегнутую на несколько пуговиц блузку, от боли и слабости меня пошатывает, а мрачное торжество на лице старшекурсницы смазывается. Мир снова плывет и превращается в невнятное месиво, и я не понимаю – от страха или от того, что я теряю слишком много крови. Впервые за последние несколько лет мне не хочется умереть. Уж точно не вот так вот, в душевой, в руках жестоких студенток и среди кафельной плитки.
Разве я не заслуживаю большего? Хотя бы немного? Самую малость. Пожалуйста.
Но хватка Лили и Стейси ослабевает, и я без сил сползаю на пол, неуклюже пытаясь схватиться за гладкие стены и хоть как-то удержаться на ногах. Поскальзываюсь и ничком валюсь вперед, морщась от боли и неприятного жжения в районе шеи. Надо мной разносится смех, а запах цветочного геля для душа смешивается с запахом той дряни, что притащила с собой Лили.
Снова хочется спать. Ведь можно просто уснуть, и тогда больно уже точно не будет.
Нет. Мне нужно выбраться отсюда. Нужно попасть в медицинский кабинет. Обработать раны.
– Я тебя предупреждала, – выплевывает Джессика напоследок, прежде чем захлопнуть дверь в кабинку. – Нужно было слушать.
Послать бы ее к черту еще раз, а лучше десяток, но язык заплетается, и с губ срывается лишь приглушенное мычание. Я ползу к двери, загребая руками осколки стекла, и чувствую, как они впиваются в кожу, забиваются под ногти, а вокруг становится все темнее.
Пожалуйста, нет. Не сейчас. Пожалуйста!
И когда я касаюсь металлической двери в кабинку кончиками пальцев, мир окончательно погружается во тьму.
Творец
За окном уже стемнело, а я до сих пор торчу у себя в кабинете. Нет, меня не интересуют провальные задания студентов и то, что некоторые из них мечтают зайти после занятий и пересдать зачеты. Я не принимаю после занятий. И тем не менее сижу здесь и задумчиво постукиваю ручкой по столу, то и дело поглядывая на экран второго мобильного телефона. На столе красуется ноутбук, но и от него толку мало: установленная в комнате моей милой музы камера показывает ее пустую постель и Микаэлу Холт, уже в который раз подходящую к окну. После занятий дорогая Ванда так к себе и не вернулась.
И игнорирует уже седьмое сообщение. Не язвит в ответ, не пытается меня задеть или отмахнуться, как любит больше всего. Ванда не верит, что привязалась ко мне, а я не верю, что привязался к Ванде. Нет, я не привязался. Я точно знаю, что не найду кого-то лучше маленькой заносчивой стервы вроде нее. Потому что только такая сломленная и собранная заново малышка может стать моей идеальной музой – точно такой, какую я и представлял.
Чем дольше тикают часы на стене, чем дальше перемещается минутная стрелка, тем сильнее я хмурю светлые брови. Лениво переключаюсь между камерами, буквально продавливая пальцем кнопку на клавиатуре, но Ванды нигде нет: ни в коридорах, ни в учебном корпусе, ни в общежитии, ни даже в преподавательском корпусе. Камеры снаружи ее тоже не засекли, а чтобы добраться до мелких камер, установленных академией, нужно спуститься на первый этаж, на пост охраны. В душевых у меня камер нет.
Меня никогда не интересовали студенты Белмора. Ванда – просто забавное исключение из правил, и это я привез ее сюда, а не наоборот. Достаточно вспомнить прошлогоднее недоразумение в виде Джессики Купер. Меня до сих пор подташнивает при одном воспоминании о ее слащавой улыбке и взгляде, до отвращения напоминающем ее взгляд.
Со злостью отбросив ручку в сторону, я поднимаюсь из-за стола и срываю со спинки стула пиджак, накидываю его на плечи и смахиваю все вещи – от ноутбука до телефона – в кейс, прежде чем выйти из кабинета. До комендантского часа около пяти минут, вокруг не видно ни студентов, ни преподавателей – в коридорах и холле учебного корпуса стоит удивительная для академии Белмор тишина. И в этой гнетущей тишине сложно спрятаться от собственных мыслей.
Не представляю, куда можно запропаститься среди трех корпусов. Моя милая не из тех, кто станет зависать на вечеринках богатеньких мальчиков и девочек вроде Генри Тейлора. Не из тех, кто будет до последнего корпеть над книгами в библиотеке – и там ее нет, я проверил несколько раз. Не из тех, кто отправится на позднюю прогулку в парк или надолго застрянет в саду. И, к счастью, сейчас в Белморе некому протянуть к ней руки или причинить ей боль. Ванда практически идеальна, и едва ли кто-то решится ей навредить.
