И я не могу ее потерять. Не тогда, когда наконец отыскал. Не тогда, когда она привыкла ко мне и смирилась. Ручка кейса трескается под напором моей хватки, но я не обращаю внимания на тупую боль в районе ладони. Черт с ней.
Однако в дверь кабинета ректора Стилтона стучу так громко, будто хочу проломить в ней дыру. Ответом мне становится глухая тишина и стрекот насекомых в саду за окном. Проходит две минуты, четыре, пять, но Стилтон не отвечает. Значит, старый дурак уже заперся у себя и до завтрашнего утра носа не покажет. Очень жаль. Хотелось оторваться хотя бы на нем, а теперь придется угоманивать себя и держаться, пока Кларк не залатает мою милую музу хотя бы немного.
Чтоб тебя.
Вкус крови, когда я провожу языком по раненой ладони, ни капли не успокаивает. Как и огромное расплывшееся по пиджаку и рубашке пятно. Стоит зайти к себе и привести себя в божеский вид, все равно толку от меня в медицинском кабинете пока мало. Я сорвусь. Не смогу смотреть на ее ослабевшее тело и жуткое темное пятно над изящными ключицами, на бледные руки и выражение отвратительного спокойствия на лице.
Если моя дорогая Ванда умрет сегодня, вместе с ней умрет и академия Белмор.
Вся. До единого.
Глава 7. Красная нить
Муза
Прихожу в себя я уже на койке в медицинском кабинете. Холодный свет бьет в глаза и заставляет зажмуриться, едва я разлепляю веки. Здесь здорово пахнет лекарствами и спиртом, как в больнице, и сильнее всего хочется снова отключиться, потому что шея нещадно болит, голова квадратная, а руки едва-едва слушаются, когда я пытаюсь их поднять. Воодушевляет только одно: я не померла в душевой кабинке, как загнанная в угол крыса.
И на том спасибо, вселенная.
– Все в порядке, рана была неглубокая, хотя я все-таки наложила швы, – слышится неподалеку приглушенный голос миссис Кларк. Она пытается говорить полушепотом, словно боится разбудить меня или других пациентов. – Ее жизни ничего не угрожает, если вы об этом переживаете, профессор Эллиот.
От одного только имени сердце сдавливает в груди, а дыхание перехватывает. Рид? Здесь? Мне казалось, он будет последним человеком, которого я встречу у больничной койки. Пусть даже это и не больница вовсе. Я ждала кого угодно: от ректора, устроившего разборки, до сердобольной Микаэлы, но не Рида. Рид не такой человек, у него в голове настоящий ад – за эти месяцы я не единожды к нему прикоснулась, – и он не из тех, кто станет сентиментально вздыхать над умирающим. Скорее из тех, кто сам добьет не задумываясь.
И все-таки он здесь.
Я замираю и стараюсь даже дышать потише, лишь бы они не обратили на меня внимания. Быть может, это единственный раз, когда я услышу настоящего Рида. Но скорее всего просто узнаю, каким он бывает с другими или когда волнуется. Что-то подсказывает мне, что он именно переживает, пусть и по-своему. Так, как может переживать только чудовище.
– Прекрасно, – произносит он таким голосом, словно готов в любой момент сорваться и взяться за нож. – Недопустимо, чтобы подобное происходило в академии прямо под носом у наших старост. Они отвечают за студенческий корпус, и если уже не справляются со своей работой, то ректору Стилтону пора менять порядки.
– Наверняка просто недоразумение. Сами знаете, у наших студентов всякое бывает, особенно на первом курсе.
Всякое бывает? Если бы я могла, то вскочила бы с койки и как следует встряхнула миссис Кларк, чтобы привести в чувство. Несколько старшекурсниц заперли меня в душевой, чтобы избить, и чуть не прикончили, а для нее это «всякое бывает». И пусть мне страшно открыть глаза и хоть немного подглядеть за тем, что происходит в кабинете, я кожей чувствую пожирающую Рида ярость.
И миссис Кларк наверняка не захочется узнать, что для него означает «всякое бывает». Да и мне, честно говоря, тоже.
– Убийство – не недоразумение.
– С мисс Уильямс все в порядке. Уверена, ректор Стилтон со всем разберется, как только она придет в себя и расскажет, что произошло.
Несколько мгновений в кабинете стоит тишина, и собственное дыхание кажется мне неимоверно громким. Сейчас Рид обернется и поймет, что я уже давно пришла в себя, и тогда кому-то из нас конец – мне, миссис Кларк или его терпению.
Что-то грохочет, я слышу стук каблуков по паркету и шорох пластиковых пакетов, а на их фоне – шумное, как у дикого зверя, дыхание Рида. Ровное и ритмичное, но чрезмерно агрессивное. Почти как в тот раз, когда Генри Тейлор чуть не заехал мне по лицу, но тогда ему не составило труда держать себя в руках, пока мы не остались наедине. Сейчас я уже ни в чем не уверена.
– Вы сможете побыть с мисс Уильямс, профессор Эллиот? – наконец нарушает тишину медсестра. – Я хотела сходить поужинать, пока еще есть время, но я не могу оставить ее одну.
– Конечно.
И в этом «конечно» – ледяной холод и чистая сталь, будто Рид уже навис над миссис Кларк с ножом и собирается перерезать ей горло, как моему отчиму когда-то. Открою глаза, а на соседней койке ее бледное тело, тут и там утыканное ярко-синими бабочками.
Снова стучат по паркету каблуки, хлопают двери, и в медицинском кабинете воцаряется мертвая тишина. Открыть глаза я не решаюсь, лишь плотнее смыкаю веки и тяжело дышу, чувствуя едва уловимый запах парфюма Рида. Все такой же острый и въедливый, как всегда. Резкий.
– Я знаю, что ты не спишь, дорогая, – говорит он чуть мягче, но совсем близко, буквально в паре дюймов от меня. Его дыхание обжигает кожу совсем рядом с тугой повязкой, наложенной на рану. – Можешь не притворяться.
Открыв глаза, первым делом я вижу горящий взгляд Рида – яркий и яростный, как ураганы в Калифорнии, – и лишь затем подмечаю приглушенный свет в кабинете и темноту за окном. Значит, сейчас уже почти ночь, и вместо того, чтобы мирно спать, Рид торчит в медицинском кабинете.
Осматривает меня с ног до головы и едва ощутимо касается длинными пальцами повязки на шее, заставляя меня вздрогнуть. Не от боли, нет, а от того, насколько это осторожное и нетипичное для него прикосновение. Он же привык брать что хочет и как хочет. С чего бы такие нежности?
– Что ты?.. – пытаюсь произнести я, но голос срывается на хрип и затухает. В горле пересохло, а на губах образовалась противная корочка. Я что, торчу здесь дольше пары часов? Мне приходится откашляться, прежде чем продолжить: – Что ты здесь делаешь?
Рид криво ухмыляется, но его натянутой ухмылке я не верю ни на мгновение. Губы дрожат, брови сведены к переносице, а бледные пальцы то и дело подергиваются – он не просто злится, он в бешенстве. В таком, в каком я не видела его никогда за этот учебный год.
– Кто это сделал, моя милая муза? – отвечает он вопросом на вопрос, и под конец голос его становится все грубее и тише. Он почти шепчет, касаясь губами моего уха: – Кто посмел прикоснуться к тебе?
Дернув рукой, я едва не смахиваю с прикроватной тумбочки какие-то склянки, но Рид не дает мне потянуться к нему – перехватывает мою ладонь и касается запястья зубами, оставляя короткий укус на нежной коже. По-твоему, мне недостаточно больно? Но вслух я этот вопрос не задаю.
На языке вертится имя Джессики Купер, но пылающие гневом глаза Рида не говорят, а кричат: она станет одной из тех девушек, которых находят растерзанными рядом с Лос-Анджелесом вот уже полтора года, и ни ее отец – друг ректора Стилтона, – ни деньги, ни связи не остановят Коллекционера. Он прикончит ее только потому, что считает себя единственным, кто может ко мне прикасаться.
Но я уже не маленькая и слабая Ванда, я могу сама за себя постоять. Мне не нужна чертова защита от старшекурсниц, тем более такая. И я мнусь, покусывая нижнюю губу и начиная дышать все чаще, теряя ритм и ощущая, как резкая боль под повязкой нарастает.
Молчи. Молчи, Ванда, иначе ты станешь ничем не лучше него. Убийцей.
– Я все равно узнаю, – продолжает он, и в голосе наконец проступает злость. Рид склоняется ко мне и выдыхает прямо в губы: – И тогда плохо будет не только им, но и тебе. И я не шучу, Ванда. Кто бы это ни был, я хочу размазать их по стенке, как ту крысу, что обитала в твоем доме. Мучила тебя и сводила с ума. Ты разве хочешь вернуться в ад, дорогая?
