Мой ад – это ты, Рид, не заставляй меня падать еще ниже. Во что я превратилась за неполный год в академии? В подстилку надменного профессора или верную помощницу серийного убийцы? И пусть я никогда не бывала на местах преступления, Рид зовет меня своей музой и убивает с моим именем на губах. Одно мое присутствие вдохновляет его, делает жестче и импульсивнее. Впрочем, понятия не имею, каким он был до меня.
Может быть, все было в десять раз хуже. Может быть, его тяга ко мне делает его чуточку лучше.
Мечтай, Ванда, мечтай.
– Это неважно, – спустя добрых несколько минут говорю я. – Я справлюсь сама.
– Ты кое о чем забываешь, милая, – едва не шипит он и на мгновение, сощурив глаза, становится чем-то похож на огромного бледного змея. – Ни у кого, кроме меня, нет права прикасаться к тебе. Никто, кроме меня, не может причинять тебе боль. И никто, кроме меня, не в праве распоряжаться твоей маленькой жизнью.
Я сама вправе распоряжаться собственной жизнью, и эти слова наверняка читаются в моем взгляде, когда я поднимаю на Рида глаза. Смотрю прямо и непрерывно, но очень быстро сдаюсь: бравада спадает, и становится ясно, что он прав. Мне и не хочется, чтобы моей жизнью распоряжался кто-то другой. Я сама ему поддалась.
Боже, какая же я жалкая. И ведь мне нравится. Нравится, когда он смотрит такими глазами и облизывается, как настоящий хищник, готовый загнать в угол жертву. Только жертва эта – не я. Я – муза этого хищника, и одно мое слово может разрушить чужую судьбу.
Раз, и не будет больше никакой Джессики Купер. О ней будут вспоминать лишь как об очередной жертве Коллекционера, в новостной ленте будут попадаться фотографии с места преступления, и мало кто запомнит ее как старосту академии Белмор. На губах вопреки желанию проступает тусклая улыбка.
Вот он и научил меня быть жестокой.
– Тогда почему не прикончишь меня сам? – спрашиваю я, чуть приподнявшись на локтях и коснувшись его уха языком. – Тогда распоряжаться будет нечем.
– Ты не глупая, Ванда, и прекрасно знаешь, что значит быть чьей-то музой, – ухмыляется он и коротко, но глубоко целует меня. На пару долгих мгновений я забываю, что со мной и где я нахожусь, и полностью отдаюсь его горячим губам и сильным рукам, которыми он прижимает меня к кровати. А потом все начинается заново: – Я не хочу тебя убивать, дорогая. Мне нужно, чтобы ты была рядом.
В эту секунду внутри меня что-то обрывается и летит прямиком в пропасть. Кажется, это мое сердце, но я уже не уверена. Ему нужно, чтобы я была рядом. Нужно. Рядом. Слова сливаются в одно и превращаются в непрекращающийся гул в голове, перед глазами маячит сосредоточенный взгляд Рида, а аромат его парфюма пьянит и усыпляет ничуть не хуже, чем та дрянь, которой пыталась вырубить меня Лили.
– Так кто это был, дорогая Ванда? – давит он, убирая с моего лица серебристую прядь волос. – Наш маленький друг Генри?
– Нет. – Я качаю головой, а Рид берет меня за подбородок и улыбается. Довольно. Ядовито. Хищно.
– Тогда кто? – И в этом вопросе настойчивости в десятки раз больше. Стоит помедлить еще хотя бы секунду, и он взорвется. А думать о скорой кончине второй раз за вечер мне совсем не хочется.
Когда я наконец приоткрываю рот и набираю полную грудь воздуха, чтобы ответить, по ту сторону дверей раздаются торопливые шаги. Отчетливо слышен знакомый уже стук каблуков по паркету, и мы оба понимаем: миссис Кларк успела поужинать гораздо быстрее, чем рассчитывал Рид. Он кривит губы и выпрямляется, отступая от койки на несколько шагов, но его волосы растрепаны, а на нижней губе поблескивает одинокая капля крови.
Моей крови.
Медсестра заходит в кабинет и останавливается неподалеку от дверей, складывает на столик несколько протеиновых батончиков и маленький пакет молока, не обращая на нас внимания. Я прикрываю глаза, делая вид, что все еще не пришла в себя.
– Простите, профессор Эллиот, я немного задержалась, – слышится ее запыхавшийся голос, а затем наступает тишина. Но ненадолго. – Вы в порядке?
– В полном, миссис Кларк, – холодно отвечает Рид, но звучит он даже яростнее, чем в прошлый раз. – Проследите за тем, чтобы мисс Уильямс вернулась к занятиям как можно скорее. Она не может позволить себе отстать от остальных хоть немного.
– Конечно, профессор.
– Доброй ночи, – хмыкает он напоследок, и я буквально вижу проступившую на его губах кривую ухмылку. Недовольную и злую.
Некоторое время миссис Кларк шуршит неподалеку, а потом в медицинском кабинете гаснет свет, и я наконец-то позволяю себе открыть глаза. В темноте не разглядеть ни медсестру, ни даже силуэты невысоких столиков и деревянных стеллажей, оформленных под старину, как и многое в академии, и я не могу с точностью сказать, ушла ли она к себе. К кабинету примыкает небольшое помещение, и львиную долю времени миссис Кларк обычно проводит там.
Не слышно ни дыхания, ни шагов. Она не реагирует даже тогда, когда под столом с лекарствами вибрирует мой спрятанный на дне сумки телефон. Помедлив еще пару минут, я приподнимаюсь и тянусь за сумкой, скривившись от боли и молясь, чтобы швы под повязкой не разошлись. Только этого мне не хватало.
«Кто, блядь, это сделал?»
Так я и застываю, глядя на сияющий в темноте медицинского кабинета экран телефона. Рид, всегда такой сдержанный и изящный в выражениях, не ругается даже в порыве злости. Но над этим грубоватым сообщением красуется с десяток других, до боли знакомых.
Он и впрямь в бешенстве.
Мысленно сосчитав до десяти и представив, как Рид громит собственную спальню в преподавательском корпусе, я набираюсь смелости и через боль набираю короткий ответ.
Творец
Джессика не похожа ни на одну из моих жертв – у нее светлые волосы и глаза, плечи слишком уж широки, а во взгляде ни грамма боли. Джессика могла бы доучиться в академии Белмор и отправиться в свободное плавание, дальше вытягивать деньги из своего отца или удачно выйти замуж за такого же идиота, готового ее содержать.
Могла бы. Но Джессика Купер решила коснуться моей милой музы.
Погода сегодня ночью стоит до отвращения душная, и кажется, будто вместо луны в небесах над пустошью зависло солнце. Лишь иногда поднимается прохладный ветер и ерошит волосы у меня на затылке. Джессика бьется в истерике на земле, сквозь заклеенный скотчем рот кое-как пробиваются глухие стоны, а смотрит она на меня со смесью ужаса и отвращения. А как же твое восхищение, дорогая? Но я не собираюсь задавать этот вопрос вслух. Ее восхищение меня совершенно не волнует.
Прокатившись чуть дальше по песку, она замирает и косится на меня. Думаешь, я дам тебе сбежать или добраться до телефона? Брось, стоит забыть, что он вообще у тебя был. И я тянусь за любимым кейсом, приглядываюсь к инструментам: достойна ли Джессика стать одной из жертв? Да, определенно. Точно как крыса Уилсон, она станет одним из моих подарков дорогой Ванде. Никто, кроме меня, не имеет права ни прикасаться к ней, ни даже поглядывать в ее сторону. Уж точно не возомнившая себя королевой академии старшекурсница.
Прихватив из кейса несколько любимых ножей, я в несколько шагов преодолеваю расстояние до девчонки и бросаю на нее мрачный взгляд. Жалкое подобие человека. Она трясется, отчаянно вертит головой и выгибается дугой, будто это как-то поможет. Ты обречена с той самой секунды, как решила запереть мою милую музу в душевой. С того мгновения, когда тебе показалось, что причинить ей боль – отличная идея.
К тому же Джессика понятия не имеет, как причинять боль правильно. Глупое животное.
– Нравится? – с кривой ухмылкой спрашиваю я, резким движением отдирая скотч с ее сухих губ. Девчонка дергается и пытается отстраниться, но лишь делает хуже: тонкая шея быстро оказывается в опасной близости от лезвия. – Помнится, ты всегда мечтала остаться со мной наедине. И как тебе наше маленькое свидание?
