Хорошо еще, ее демарш предпочли не заметить. Добрейший Петр Николаевич, расстроившись из-за своей неделикатности, неловко сделал вид, что понятия не имел, что она куда-то отлучалась более чем на три часа. И ребята, которые безуспешно дергали ручку закрытой библиотеки, так обрадовались тому, что она вернулась, что Оле стало ужасно стыдно. Получается, все к ней так хорошо относятся, а она истерит на ровном месте? Глупо!
Но вообще-то Оле плевать на все, кроме одного вопроса: «Как все-таки быть с Колей? Надо найти. Где он? Куда девался?»
Сидеть было невозможно, лежать – тоже, внутри как будто пригоршню иголок насыпали вперемешку с газировкой. Ольга, подойдя к окну, распахнула фрамугу и повисла на подоконнике.
Стояла дурацки прекрасная погода, светило глупое солнце, разного рода идиоты гуляли туда-сюда. А вот, кстати, и один из них: по дороге, сдвинув кепку набекрень, жизнерадостно шагал Яшка-Анчутка, с таким видом, что все ему трын-трава. В руках бутылка, к которой он то и дело прикладывался.
Оля по-особенному свистнула, Анчутка тотчас задрал голову. Гладкова делано беззаботно помахала рукой:
– Эй! Надеюсь, это ситро?
– Привет-привет! – Яшка, скинув малокопеечку, раскланялся. – А то как же!
– Поди сюда, на минутку.
Не станет же она на весь двор вопить, вопрошая, куда делся штатный ухажер. Однако чуткий Яшка и сам все понял:
– Нема часу, Оля! На рыбалке, на озере!
Ольга от чистого сердца послала ему воздушный поцелуй. Он, может, и шалопай невыносимый, но соображает, когда надо!
На рыбалку Колька потащился – стало быть, обиделся. Но хотя бы понятно, где он. Теперь вопрос следующий: что делать? Разум и то, что мама в припадке менторства именует девичьей гордостью, вопили на два голоса: «Не дури, не вздумай уступать, дело принципиально важное. Надо перетерпеть, дать ему понять, что он не прав. Что он не обижаться должен был, а поддержать? Это, в конце концов, эгоизм. Разве так себя ведут порядочные люди?»
Сама Оля поспешно одевалась.
В конце концов, что тут такого? Весна, хорошая погода. Нет ничего эдакого в том, чтобы девушке пройти прогуляться у прохладной, прозрачной воды, наслаждаясь природой!
Руководствуясь этим невинным соображением, Ольга отправилась на тот самый укромный берег озера, на котором по весне так замечательно сиделось, когда жизнь была безоблачна и беззаботна.
* * *
С четырех до пяти очень неплохо клевало, наловили целый садок, еще и Андрей зацепил глупого щуренка, который решил поохотиться вместе с людьми.
Колька, благодушничая, попросил за мальца:
– Отпустил бы ты его. Пусть подрастет.
– И то верно, – посмеялся Пельмень и, взяв мелкого бандита, бережно опустил в воду. Тот, плеснув хвостом, красиво, серебристой стрелой унесся на глубину.
– Что, посидим до обеда? – спросил Андрюха, ставя на огонь котелок для чая.
Так и решили: отдохнуть, попитаться на природе, а там пора уж и честь знать. Завтра обоим на работу. Когда солнце начало припекать, решили, что можно и искупаться. Наплескавшись до синих губ, грелись на теплом песке, подсыхая и покуривая, и неугомонный Андрюха снова вернулся ко вчерашнему:
– Мужики там, на другом берегу, что, археологи? Снова на раскопки приехали?
– Нечего там искать, – лениво напомнил Колька, – там все подвалы обшарили, перекопали все, как барсуки, и не по разу. Просто с удочками сидели.
– Это на мелководье?
– Если рыба есть, так везде клюет.
– Это да.
Доели уху, раков, погрелись на весеннем, не злом еще солнце и, когда оно перевалило за полдень, начали собираться. Пока нагружали плот добром и добычей, Пельмень, глянув на берег, присвистнул:
– Гля, Никол, теперь на тот берег кого-то черт принес.
– Чего это вдруг, кто это? – удивился Колька, но, присмотревшись, горько усмехнулся.
Ольга. Он и отсюда видит.
Ходит туда-сюда, делает вид, точно прогуливается, в своих смешных самошивных шароварах. Вот оно что, мириться прибежала. А как поняла, что сюда надо путь держать?
– Ты не шибко торопишься? – спросил Пожарский.
– С чего мне? – лениво удивился Пельмень. – Еще полдня балду можно бить.
– Тогда пиво, что ли, допьем?
Андрюха глянул на берег, на друга, но лишь бровями дернул, ни слова не сказал. Когда Николка характер воспитывает, лучше в это дело не мешаться, а то еще сам виноват окажешься. Колька старательно не смотрел туда, где маячила знакомая фигурка, но глаз сам так и сползал туда. Поэтому он немедленно заметил, когда на берегу уже никого не оказалось.
«Ушла?!»
Но он не успел раскаяться в неправильном поведении, заприметил на воде темноволосую голову.
«Что она делает?! С ума сошла! Вода холодная!»
Поднявшись, с возрастающим беспокойством он следил за тем, как она плывет. Сначала все было хорошо, Ольга двигалась ровно, размеренно, но вдруг, ни с того ни с сего, выпрыгнула из воды, взмахнула руками, совершенно беспорядочно забила ими. Начала захлебываться, хватая воздух ртом.
– Ногу свело! – вскрикнул Колька, прыгнул в озеро и пошел махать гигантскими саженками.
В считаные секунды он доплыл до Ольги.
– Коля! – Совершенно потеряв голову, она схватилась за него так, что пришлось нырнуть.
Поднявшись вновь на поверхность, уже со стороны спины, Колька ухватил ее за косу и, уложив на спину, потащил к берегу. Краем глаза заметил, что хозяйственный Пельмень, убедившись в том, что все в порядке, уже вовсю гребет обратно на остров, за плотом, пожитками и уловом.
Ну вот, она успокоилась, перестала биться и барахтаться, сплюнула воду, но немедленно затараторила:
– Коля, Коля, там утопленник! Мертвец!
Он не удержался, окунул ее в воду – неглубоко, чисто символически, чтобы мозг освежить и заставить замолчать. Это сработало: последний десяток метров до того, как ноги нащупали дно, они проделали в молчании, а потом, только выползли на берег, Ольга тотчас повисла на шее парня, одновременно рыдая, икая, лепеча снова про какие-то страсти-мордасти. Колька обнял девушку, укачивая, утешая, укутал в фуфайку, оставленную ею на берегу. У самого, впрочем, тоже зуб на зуб не попадал, от холода и страха за эту ненормальную.
К тому времени, как глаза у Оли вернулись в орбиты и сама она перестала напоминать помешанную, подгреб на плоту Пельмень. Колька помог выволочь судно, сам принялся одеваться. Только сейчас понял, что замерз как цуцик.
– Зря потащилась, – со знанием дела толковал Андрюха, – не уверена – чего лезешь в холодную воду? Мы-то люди бывалые, а тебе с непривычки тотчас ногу и свело.
– Ничего мне не свело, – клацая зубами, заспорила Ольга, – что я, не знаю, что в таких случаях делать? Говорю же – мертвец там, утопленник. Я его ногами задела, прямо по морде холодной.
Пельмень предположил, что это водоросли:
– Обычные кувшинки, скользкие. По молодости меня тоже водяные за ноги хватали – ничего, как видишь, жив.
– Да говорю ж…
Колька прикрыл дискуссию, объяснив, что пусть там хоть сто мертвяков, лично он нырять не собирается.
– И я, – поддакнул Андрей, – тем более в такой мути ни пса не видно, ты наболтала, как в сортире. И замерз я.
– Айда ко мне, – предложил Пожарский, – согреемся, а там видно будет.
Ольга уже пришла в себя. Это было заметно по тому, что она попыталась надуться в связи с тем, что ей не верят. Но это-то как раз было не важно, сейчас надо было добраться до дома, как следует обсушиться и хорошо бы еще не захворать.
Пельмень в гости идти отказался:
– Да ну. Я домой. Там небось дым коромыслом, ребят разогнать надо.
И, прихватив брезент и одеяла, деликатно удалился.
* * *
Когда они остались одни, как-то само собой стало понятно, что выяснять отношения незачем, равно как и разбираться, выясняя, кто прав, кто нет, смысла нет. Колька усадил Ольгу за стол, обернул ее шерстяной маминой шалью.
– Сиди, грейся, сейчас чай поставлю, – и, вернувшись, добродушно пригласил: – Ну давай, расскажи мне, что там случилось. Вижу, тебя так и распирает.
