Акимов сначала не понял, потом насторожился, далее – удивился, и весьма:
– Каком озере? Что случилось?
– Да, ерунда, – легкомысленно отмахнулась она, и отчим с трудом подавил желание немедленно воспользоваться советом Остапчука, насчет ремнем поучить, – в озеро полезла поплавать, с того берега, где кладбище, – так ногу свело, что чуть не потонула. Показалось даже, что утопленник схватил.
– Расскажи, – попросил Сергей, стараясь говорить спокойно.
– Ну, я захожу в воду, думала на остров махнуть…
– Это где Колька и Пельмень удили?
– Да, с вечера пятницы пошли. Накануне мы с Колькой…
– Знаю, знаю. Повздорили. Валяй дальше.
– Вижу – вон они, костер жгут. Я и поплыла. Надо было сначала водой обтереться, студеная же пока, а я сразу – ну вот и прихватило, наверное, на ключе ногу. Верите ли, – Ольга сделала круглые глаза, – как будто холодной рукой кто схватил.
– Примерно не вспомнишь, как далеко от берега было?
Оля задумалась послушно, но признала, что не приметила.
– Ну сто, двести?
– Не знаю, Сергей Палыч. Колька помог выбраться, я уж на берегу опомнилась, а там Андрюха подоспел на плоту. А Колька говорит: показалось тебе.
Акимов благодушно заверил:
– Прав Колька. Утопленники – они стоймя, носом кверху, не стоят, на дно ложатся, потом всплывают.
– А если к ногам что-то привязано? – тотчас возразила она. – Это как, возможно?
Сергей через силу ухмыльнулся:
– Оля, так никто, кроме тебя, ничего не видел?
– Нет, – сокрушенно признала девушка.
– Так, а может, у тебя просто воображение, жажда приключений. Неужто скучно живется?
Она немедленно надулась:
– И вы туда же!
– Да на здоровье, – разрешил отчим и тут же перевел разговор на другое: – Оля, сегодня был очень неприятный разговор… насчет этой вашей Зои Брусникиной.
– Все насчет нее твердят!.. – с зубовным скрежетом начала она.
Акимов попробовал было призвать к разуму:
– Ты погоди шуметь-то. – Да, это было все одно что затыкать пальцем пробоину в подводной лодке, но если излагать дело очень быстро, то, возможно, удастся закончить мысль.
– Зоя ваша Брусникина замечена во внеурочное время в культовом сооружении. Причем из всего персонала присутствовала лишь она и настоятель этого самого подпольного прихода. Смекаешь, к чему гну?
Ольга покраснела, как буряк, ноздри раздулись, из ушей чуть дым не повалил, а на шее вздулись вены. Но пока держала она себя в руках, цедила сквозь зубы, пусть и вежливо:
– У нее родная мать имеется. Почему бы вам не обратиться к ней?
– Обращусь обязательно, но в урочное время…
– А я у вас, значит, домашняя девочка для битья? Всегда под рукой?
– Нет у педагогов выходных, – он хотел к шутке свести, но Ольга как будто обрадовалась возможности психануть. Швырнула нож в таз, подняв фонтан потрохов, чешуи и грязной воды, уперла руки в боки.
– А нервы есть у педагогов? Что вы мне делать с ней прикажете?! Бить ее? На аркане тащить в светлое будущее?! Не хочет она в пионеры, не-хо-чет! И плевать ей и на вас, и на меня, и вообще на все. Как работать с человеком, которому на все плевать! Как такого человека воспитывать, вы знаете?
– Я – нет, – негромко ответил он, сатанея, – но от меня и не требуется. А ты вот вроде педагогом себя почитаешь, а ведешь себя как торговка рыбой.
Как грохнула она рукой о таз, как полетело все по кухне – брызнули в стороны потроха, головы, чешуя. Какая-то дрянь, взлетев, угодила Акимову в глаз – оставалось лишь утереться, но он сам завелся, налился черной злой кровью.
– Красивый жест. Красивые слова. Как в кино. Всю жизнь за этой вот ширмой не отсидишься. Пора бы от жестов и слов перейти к делам.
– Вы сами-то много по-настоящему важных дел творите? Или нотациями пробиваетесь? Молчите – правильно. Так я скажу: что вы, что Остапчук ваш на меня директора науськиваете. Думаете, не вижу, чьих рук дело?
– Оля…
– И нечего отнекиваться, нечего! А то я не вижу: как только помаячите вокруг школы, то вы, то Саныч ваш плесневелый, тотчас тащат к директору, а тот снова шарманку заводит. Одна-единственная паршивая овца во всей школе – и это значит, что Гладкова дура, Гладкова не умеет найти подход. Критику наводить каждая обезьяна здорова, а сами-то…
Какая-то соседка заглянула было на кухню, но тотчас скрылась с глаз долой.
– С одной овцой сладить не можешь, – стараясь сохранять спокойствие, увещевал отчим, – раз так, то как собираешься с коллективом управляться?
– Прекрасно справляюсь!
– Маслова выловили на барахолке! Торгует! Главари у тебя, а не командиры пионерские!
– Ну? – взвизгнула Ольга. – Кройте до края! И так черт знает кто в активе, и, значит, по-вашему, надо еще неизвестно кого затащить типа Зойки? Вам же циферки нужны, статистика, а что у человека в голове, что вы чуждый элемент пихаете – вас это не волнует!
– Волнует твое желание отплеваться, сваливать все на других. Ты сама боишься ответственности.
– Боюсь!
– Раз так – надо другую работу выбирать.
– Не смейте мне указывать, что делать. Вы… ты! Мне вообще… совсем… совершенно никто!
Сергей вдруг понял, что ноги у него ватные, не держат, и спать охота просто невероятно, и на все ему категорически плевать – поесть бы и задрыхнуть. Он развернулся и покинул поле битвы, оставив Ольгу собирать останки селедок, а в коридоре его уже ожидала Вера. Вернулась, стало быть, уже из культурного учреждения, а тут ее еще одна драма поджидает, из жизни мещан и истериков…
Она стояла, затаив дыхание, прижавшись лбом к стене, у дверного проема на кухню. Судя по тому, что она стояла, не скинув ни плаща, ни туфель, как подрагивали у нее плечи, она тут с самого начала скандала и не пропустила ни одного слова. Так жалко ее стало – страсть. Сергей потянул ее к себе, но Вера упиралась – он и отступился.
– Что, и тебя волочить, как вошь на аркане? И тебя утихомиривать?
Вера оттолкнулась от стены, повернулась, подняла на мужа глаза – совершенно сухие, спокойные, погасшие:
– Где уж тебе, Сережа. Как по́шло, как глупо. Под началом у меня сотни людей, а я со своими домашними сладить не могу. Кончатся когда-нибудь все ваши вопли и битвы?
Акимов утомленно ответил, что не знает и ему на все это плевать, поскольку ночь на дворе и он хочет спать. С тем и ушел. В голове было туманно и смутно, казалось, что у него, как у давешнего Хмельникова, из головы уже водоросли лезут. И всплывала уже из этой мути мыслей бледно-синяя, отталкивающая, но бесспорная, как покойник, мысль, что куда-то придется деваться, когда его окончательно из дома выгонят. С этим бабьим царством ему не совладать.
«Интересно, сдаст ли мне Николаич диван?..»
Вера Владимировна же скинула наконец туфли, сняла плащ, заглянула на кухню. Там Ольга, всхлипывая, собирала тряпкой с пола какой-то мусор. Подняла голову, но как только прозвучало это вот: «Мама, я…» – Вера почему-то сказала совершенно не то, что собиралась:
– Тихо. До словечка знаю, что хочешь сказать.
– Да откуда ж тебе…
– И про себя я все знаю, и про тебя, и побольше твоего. Управляю крупным предприятием, а с мужем и дочерью не могу сладить. Наверное, обеим стоит повнимательнее приглядеться к тому, что у нас обоих в головах.
И самым обычным тоном сообщила, что сейчас поможет, только надо переодеться.
Остаток ночи эти трое провели отвратительно. Все-таки они друг друга любили, и, как тот цеп из пословицы, что, колотя зерно, бьет себя самого, точь-в-точь так же, ругаясь друг с другом, делали больно прежде всего себе.
Глава 16
Сорокину с его опытом не давала покоя цепь разрозненных событий. Колька, которого не должно было быть дома, подписывает липовый акт осмотра дымохода – по просьбе новой соседки, девчонки-недоумка, которая, набычившись, твердит, что ничего подобного не было. В жилконторе говорят, что инспектора не посылали. То есть составляет липовый акт липовый же инспектор Игорь Шерстобитов, печник-пройдоха и спекулянт… К тому же, скорее всего, и наводчик, учитывая место его работы и то, что кражи совершены из квартир творческой интеллигенции. Далее получает по голове Сахаров, тоже тот еще жук, поминая сволочь Гарика, который явно желал его кончины. И с большой долей вероятности этот самый Гарик – Игорь в тот же день выпадает из электрички. Скорее всего, убит. А тут еще этот разбухший Хмельников…
