* * *
Капитан недооценил физические данные Кольки: к тому времени, когда сам он довольно шустро покрыл расстояние от больницы до дома на Советской, Николай был уже там и открыл дверь на звонок.
– В квартире никого? – поздоровавшись, спросил Сорокин.
– Кому тут быть, пусто.
Капитан прошел в коридор:
– Вот и славно. Тезка, нужен ключ от комнаты Брусникиных.
– А что у них самих не попросите? – поинтересовался Пожарский.
– На это есть причины, ясно? Давай, давай, я же знаю, что ты туда вхож, как к себе домой.
– Откуда…
– Тезка, время. А хозяек не могу попросить о содействии потому, что младшая запропала, а старшая в больнице.
Николай глупых, тем более лишних вопросов не задавал, а просто извлек из-под коврика ключ и отворил дверь. Сорокин бегло осмотрел комнату, подойдя, исследовал окно, выглянул, бросил взгляд вниз, потом вверх, довольно хмыкнул. Влез на подоконник, зачем-то закрыл форточку, снова открыл.
– Ну понятно, – посмотрел на стол.
Колька с замиранием сердца смотрел, как он тянет руку к перламутровому «портсигару», спохватился и, повернувшись спиной, сделал вид, что рассматривает изразцы на камине.
– Интересная рамочка, правда, тезка? – произнес Сорокин.
«И раз, и два, и три», – считая про себя, чтобы дышать ровнее, говорить как обычно, Колька повернулся, изобразил заинтересованность, спокойную, чуть равнодушную:
– Какая, Николай Николаевич?
– Да не валяй ты ваньку. Я тебя как облупленного знаю.
– Никак в толк не возьму, о чем вы.
Вздохнув, капитан взял «портсигар», повертел у Кольки перед носом:
– Да вот об этом. Вот это что?
– Я не уверен, но вроде бы трещина, – вежливо, вполне естественно отозвался Колька, глядя на то, на что показывал, постукивая, перст капитана.
– Неужели! – с шутовским удивлением Николай Николаевич и сам глянул:
– Ох ты, в самом деле. И свежая трещина-то, не успела даже замараться, запачкаться! И смотри, как интересно: точно такие вот повреждения обычно бывают, если подобную хрупкую вещицу со всей дури на гравий бросить. Не на гальку, которая гладенькая, не на мостовую, всей тушей. А то, что она не целиком разрушилась, не раскололась совсем, о чем говорит?
– О чем?
– Что ударилась она через тряпицу, скажем, толстое качественное сукно.
– Послушайте…
– Это ты послушай. Ты мужика, выпавшего из поезда, один сторожил и карманы его обшарил.
– Я не…
– А знаешь ли ты, тезка, что никакого инспектора в комнате Брусникиных не было?
– Что вы, смеетесь?! – возмутился Колька. – Я ж своими глазами видел и акт этот дурацкий подписывал!
– А вот Зойка твоя, приятельница, говорит – нет.
– Да я… – вскинулся было Пожарский, но осекся.
– Не нравится, когда дурака из тебя делают? – заметил Сорокин. – Это я понимаю, сам не любитель. Потому давай по-честному: ты раньше видел у соседки эту рамочку, нашел ее у Шерстобитова и решил вернуть хозяйке фото. Так, что ли, Робин Гуд?
И, увидев, что Колька готов возразить, скомандовал:
– Цыц. Не позорься.
– Фантазии это ваши, – пробормотал Пожарский, отводя глаза.
– Фантазии? – ласково переспросил Сорокин. – Неохота людей, экспертов отрывать по мелочам, пальцы снимать с этой вот рамочки, а ведь на ней обязательно найдутся твои, а, Коля? Отправляю в лабораторию?
– Да правда, все правда, – угрюмо признался Пожарский, – вытащил, потом улучил время и положил на стол. Никто и не заметил… только, Николай Николаевич, если не было инспектора, а этот гад жирный приперся, то что ж он, ворюга? Так тут и брать нечего.
– Вот и я думаю, – подхватил Сорокин, – что же они тут делали? Может, искали что? Тайник, например.
– Что тут искать, – проворчал Колька, и тут Сорокин снова порадовался.
Оправдался и этот расчет: глаза у Пожарского сузились, сам он собрался-подобрался, и стало ясно, что в его голове процесс мыслительный идет именно в ту сторону, в которую надо.
– Николай Николаевич, камин.
– Что – «камин»?
– Давайте камин посмотрим.
Сорокин весьма искусно изобразил удивление, воодушевление и, не особо боясь переиграть, добавил восхищения.
– А ведь точно! Тайники в камине – известное дело.
– Точно, точно, – заторопился Пожарский, подходя к камину, зачем-то ощупывая его, точно рассчитывая, что вот-вот сейчас откроется неведомый Сезам, – я еще тогда заметил, что трогали дымоход, и совсем недавно. А зачем, если его не топят? Вьюшка была сдвинута с места, а была раньше закрыта и забелена. Ее стронули с места, посыпался мел и старая ржавчина.
– Табуреточку, табуреточку возьми, – вставил Сорокин и сам ее пододвинул.
Колька мигом взобрался, достав из кармана перочинный ножик, принялся постукивать рукоятью по кирпичам. Наконец ему показалось, что один из кирпичей отозвался по-другому, в отличие от своих собратьев.
– Смотрите, по цвету замазка отличается.
– Думаешь? По мне, так одинаково…
Колька с досадой настаивал:
– Да вот же, сами смотрите! – и он принялся с энтузиазмом ковырять замазку.
Разумеется, и одним глазом капитан видел, что швы неоднородны. «Состав разный, там, где кирпичи ближе к стене, более монолитный и цвет другой», – просто ему совершенно не хотелось самому взбираться на шаткий табурет, ковыряться ножиком, пачкаться в мелу. Надо дать дорогу молодым.
Швы начали поддаваться. Колька, извлекая замазку по одному кусочку, наконец освободил кирпич. Тот подался легко, поскольку оказался восьмушкой от целого. Подняв его победоносно, точно ценный трофей, провозгласил:
– Смотрите!
Вежливо порадовавшись, Николай Николаевич поинтересовался:
– А там-то что есть?
Колька, чиркнув спичкой, посветил в открывшуюся нишу:
– Пусто. И край острый. Смотрите, Николай Николаевич, плитка откололась.
– И что?
– А то, что Зойка ко мне приходила за зеленкой, – терпеливо объяснил Пожарский непонятливому капитану, – и на пальцах у нее как раз такие порезы были. И у этого, который инспектор. Погодите! Значит, они заодно и вместе что-то искали?
– Хорошо мыслишь, тезка, – похвалил Сорокин, на этот раз искренне. – А теперь, Колька, о главном: соседка твоя, Зойка, снова куда-то запропала, так что отправляйся, благословясь, к Ольге и следи, чтобы у нас в районе, упаси бог, очередного несчастья не случилось.
Во всем, что касалось Ольги, Колька соображал со скоростью света. Его тотчас как ветром сдуло, только ботинки застучали вниз по лестнице.
«Вот умный. Как же я квартиру закрою? Ну-с, ладно, – Сорокин все-таки лично влез на табурет, исследовал нишу, – ну да, похоже, что недавно опустела коробочка. Пыль вот, нетронутая по краям, а посередке сметена».
И вот при вскрытии кто-то довольно сильно порезался о сколотый край изразца, пущенного лентой вокруг трубы, поскольку на нем были поспешно стертые коричневато-бурые следы.
«Именно такие и были на пальцах покойного Печника-Шерстобитова, что отмечено и в протоколе осмотра трупа, составленном на месте, за подписями Волина и Симака, и в бумагах, составленных при вскрытии. Это уже не домыслы, а факты. И Колька говорит, что такие были на пальцах Зойки – это свидетельское показание незаинтересованного… ну, пусть немного обиженного лица».
Он снова взял перламутровую рамочку, наклонив под углом, глянул на свет: «Конечно, все протерто, да еще тщательно. Не могла Зойка оставить следов, она ж помешана на уборке. Хорошо, что Колька умный лишь местами и купился на угрозу “пальчики снять”. Только понять бы, для чего все это, с какой целью?»
Пока он точно не мог ответить на этот вопрос. Однако все более укреплялся в мысли о том, что Татьяна Ивановна свою кровиночку не увидит, и не потому, что она, убегая от соблазна пионерского, подалась в скиты предаться богомыслию. Ну, с этим как раз легко сладить, нужно лишь – исключительно в данном случае – создать видимость бурной, лихорадочной деятельности по поискам Зойки.
