– Реддинг, я здесь не для того, чтобы играть с тобой в игры. Если ты не можешь дать мне то, что нужно, мне незачем здесь оставаться. – Бриггс наклонился вперед. – Может, мне лучше уйти? – сказал он таким же тихим и вкрадчивым голосом, как Реддинг.
– Ну давайте, – ответил Реддинг, – уходите. Думаю, мы оба знаем, что вы не в моем вкусе. А вот столь прелестная агент Стерлинг…
Мышцы шеи Бриггса заметно напряглись, но он не сорвался, а лишь вытащил фотографию из папки и положил на стол. Толкнул вперед, но так, чтобы Реддинг не мог дотянуться.
– Что ж, – зачарованно произнес Реддинг, – это интересный поворот событий.
Он потянулся к фотографии, и Бриггс отодвинул ее. Вернул в папку и встал. Я не сразу осознала, что только что произошло. Это интервью записали вскоре после того, как нашли первую жертву. Готова поспорить, в этот момент Бриггс показал Реддингу фотографию тела Эмерсон. Я прочла в глазах убийцы, что он не может подавить желание увидеть ее еще раз.
– Говорят, что подражание – высшая форма почитания. – Реддинг больше не смотрел в лицо Бриггсу. Он смотрел на папку. – Где ее нашли?
Бриггс не сразу ответил на вопрос, но в итоге удостоил Реддинга реакции, сказав столько, сколько было нужно, чтобы разжечь его аппетит:
– В Колониальном университете. На газоне перед президентским корпусом.
Реддинг фыркнул.
– Показушно. Неаккуратно.
Он по-прежнему смотрел на папку. Он хотел увидеть фото. Он хотел его изучить.
– Скажи мне то, что я хочу знать, – ровно произнес Бриггс, – и я скажу тебе то, что ты хочешь знать.
Бриггс рассчитывал на нарциссизм Реддинга. Он предполагал, что он захочет узнать все о подражателе. А вот чего Бриггс тогда не знал – а мы теперь знали: Реддинг не критиковал работу подражателя. Он не стремился увидеть отблеск своей дурной славы в теле этой девушки. Он был учителем, который оценивал выступление лучшего ученика.
– Вы не можете сказать мне ничего интересного. – Реддинг заставил себя отвести взгляд от папки. Он откинулся на металлическом стуле, насколько позволяли прикованные к столу руки. – Но вполне вероятно, что у меня есть кое-какая информация, которая может представлять интерес для вас.
– Докажи.
Бриггс бросил ему вызов – безуспешно.
– Я хочу поговорить с сыном, – безразличным тоном произнес убийца. – Вы уже пять лет не даете нам встретиться. С какой стати мне вам помогать?
– Ради простейшей человечности? – язвительно предложил Бриггс. – Если бы в тебе оставалось что-то человеческое, может, твой сын захотел бы увидеться с тобой.
– «Не верь дневному свету, – напевно ответил Реддинг, – не верь звезде ночей. Не верь, что правда где-то…»
Бриггс закончил цитату за него:
– «…Но верь любви моей» [62]. Шекспир. – Он встал, собрал вещи, не оставляя возможности для продолжения разговора. – Ты не способен любить никого, кроме себя.
– А вы не способны ничего отпустить. – Реддинг снова улыбнулся – одновременно безмятежно и высокомерно. – Хотите, чтобы я заговорил? Я заговорю. Я расскажу, кто писал мне и кто был очень-очень плохим мальчиком, но говорить я стану только с Дином.
Экран погас. Реддинг и Бриггс исчезли. В следующую секунду их сменила пугающе похожая сцена, только на этот раз напротив отца сидел Дин, а Бриггс занял место рядом с ним.
– Дин! – с удовольствием произнес Реддинг. – Вы доставили мне подарок, агент Бриггс, – сказал он, не отводя взгляда от сына. – Однажды я вам за это отплачу.
Дин смотрел в точку где-то над плечом отца.
– Ты хотел, чтобы я пришел. Я пришел. Теперь говори.
Реддинг подчинился.
– Ты похож на мать, – сказал он, вглядываясь в лицо Дина с жадностью человека, нашедшего в пустыне источник воды. – Кроме глаз – глаза мои.
От того, как Реддинг произнес слово «мои», у меня сжался желудок.
– Я пришел сюда не для того, чтобы говорить о моей матери.
– Если бы она была здесь, то велела бы тебе постричься, сесть прямо, улыбаться почаще.
Волосы Дина упали ему на лицо. Он прищурился, так что глаза превратились в щелки.
– Не очень много поводов для улыбок.
– Только не говори, что уже утратил вкус к жизни, Дин. У того мальчика, которого я знал, был такой потенциал.
На подбородке Дина дернулся мускул. Они с Реддингом смотрели друг на друга. После того как минута прошла в молчании, Дин нахмурился и сказал:
– Расскажи мне о письмах.
В этот момент мы с агентом Стерлинг вошли в комнату для наблюдения. Во второй раз смотреть эту сцену было сложнее: Дин пытался вытянуть у отца какие-то обрывки информации, Дэниел Реддинг вел с ним словесный поединок, снова и снова возвращая разговор к самому Дину.
– Я хочу узнать больше о тебе, Дин. Чем эти руки были заняты последние пять лет? Что видели эти глаза?
Ты знал, что Бриггс придет к тебе, как только обнаружат первое тело. Ты знал, что Дин придет, если ты откажешься говорить с кем-то еще. Ты спланировал это – шаг за шагом.
– Я не знаю, что ты хочешь от меня услышать. – Голос Дина, доносившийся с экрана, становился громче и напряженнее. – Не о чем говорить. Вот что ты хочешь услышать? Что эти руки, эти глаза – они ничто?
– Они все! – На этот раз я увидела в глазах Реддинга маниакальный блеск. Он смотрел на Дина, а видел лишь себя – бога, неподвластного человеческим законам, стоящего выше эмпатии и вины. Я вспомнила, какую карту Бриггс нашел в кармане Трины – короля пик. Реддинг жаждал бессмертия. Он жаждал власти. Но больше всего ему нужен был наследник.
«Почему сейчас? – подумала я. – Почему он делает это сейчас»? Он сидит в тюрьме уже пять лет. У него ушло столько времени, чтобы найти кого-то за пределами тюрьмы, кто поддастся его влиянию, или его что-то подтолкнуло?
На экране отец Дина как раз спрашивал сына, есть ли у него девушка. Дин отрицал. Реддинг назвал его сыном, и Дин произнес четыре слова, после которых Реддинг сорвался.
– Я тебе не сын.
Я знала, что произойдет, и все равно внезапный всплеск насилия застал меня врасплох. Кулаки Реддинга обрушились на тело Дина. Он притянул его ближе к себе и сказал ему, что тот всегда будет сыном своего отца.
– Ты это знаешь. Ты этого боишься.
На этот раз я увидела конкретный момент, когда Дин сорвался, когда гнев, который, как говорил Майкл, всегда скрывался, вырвался на волю и поглотил его. Лицо Дина оставалось каменным, но в его взгляде сверкало что-то дикое. Он схватил отца, потащил его через стол, насколько позволяла цепь.
Я не отводила взгляда от экрана. Это последнее, что я видела, когда была там. Бриггс помедлил пару секунд, выжидая, пока Дин закончит, а затем отступил, но не сел, а встал за спиной Дина.
– Где хижина профессора? – спросил Бриггс.
Отец Дина улыбнулся.
– В Катоктине, – ответил он, – конкретнее не знаю.
Дин задал еще два или три вопроса, но его отец больше не сообщил ничего полезного.
– Мы закончили, – сказал Бриггс.
Дин встал. Его отец остался сидеть в совершенно расслабленной позе. Бриггс положил руку на плечо Дину и повел его к выходу.
– Дин, ты когда-нибудь говорил Бриггсу, что именно ты делал с его женой? – Дэниел Реддинг не повышал голоса, но вопрос словно поглотил весь кислород в помещении. – Или он по-прежнему считает, что это я медленно провел ножом по ее плечам и бедрам, что я погрузил клеймо в ее плоть?
Пальцы Бриггса сжались крепче. Если до этого агент вел Дина к двери, то теперь он толкал его, чтобы побыстрее увести Дина отсюда. Но ноги Дина будто приклеились к полу.
«Уходи, – мысленно обратилась я к Дину, – просто уходи».
Но он этого не сделал. Реддинг наслаждался моментом.
– Расскажи своему приятелю-агенту, что ты сделал, Дин. Расскажи ему, как ты вышел из сарая, где я держал Веронику Стерлинг, связанную по рукам и ногам. Расскажи ему, как я хотел порезать ее, а ты взял у меня нож, но не чтобы спасти ее, а чтобы сделать это своими руками. Расскажи, как ты пустил ей кровь. Расскажи, как она кричала, когда ты выжег R на ее теле. Расскажи, как ты просил меня отдать ее тебе. – Реддинг закрыл глаза и запрокинул голову, словно вознося хвалу богам. – Расскажи ему, что она была у тебя первой.
