Безумие толпы - Пенни Луиз

Гамаш рассмеялся, встретившись взглядом с Бовуаром, – в глазах его зятя горели веселье и ум. Арман давно знал и недаром любил этого парня.

– Справишься. Больше трех часов у тебя не уйдет.

Бовуар тоже засмеялся:

– С чего вдруг такая замена, капитан?

– Хочу сам поговорить с Винсентом Жильбером. Думаю, со мной он будет более откровенным.

И Изабель, и Жан Ги догадывались, что их патрон прав. Одним из свойств святого идиота был снобизм.

Жан Ги нашел тещу в книжном магазине – она обсуждала с Мирной обезьянок Энид Гортон.

– Согласна, – сказала Мирна. – Если ты найдешь, на чем она нарисовала первую обезьянку, то, возможно, поймешь, откуда они вообще взялись.

Когда Жан Ги спросил Рейн-Мари, не съездит ли она с ним в Макгилл, та ответила, что будет просто счастлива. Она любила Библиотеку Ослера. Эта библиотека была настоящим сокровищем, и знатоки считали, что лучшего медицинского архива во всей Северной Америке не найти. А для прочих это замечательное собрание оставалось тайной за семью печатями.

Из вежливости Жан Ги поинтересовался у Мирны, не присоединится ли она к поездке. Доктор Ландерс, как выяснилось, была хорошо знакома с этой библиотекой, поскольку провела там немало часов в последний год своего обучения.

И маленькая команда отправилась в путь.

Арман обнаружил Винсента Жильбера в гостиной обержа – тот сидел перед огоньком и читал. Гостиная сияла чистотой, все следы недавней вечеринки были убраны.

– Bonjour, Винсент, – сказал Арман. – Ищу себе компаньона на ланч. Присоединитесь ко мне?

– За ваш счет?

– За счет Sûreté.

Жильбер встал, и они вышли из гостиной.

– Это означает, что вы меня будете потрошить?

– Как минимум, – сказал Арман. – А может, даже фаршировать.

Винсент улыбнулся.

Они прошли мимо Изабель, которая спрашивала у портье про Ханию Дауд.

– Вот последнее, что я слышал о ней: она собиралась в конюшни, – ответил он.

– Merci. – Инспектор Лакост помедлила, потом спросила: – А Марка или Доминик нет поблизости?

– Хозяев? – уточнил молодой человек. – Мадам Жильбер в кабинете. Вы хотите ее увидеть?

– Я к ней зайду, – заявила Лакост, прежде чем портье успел возразить.

Впрочем, он не выказывал ни малейшего желания ее остановить.

Глава двадцать девятая

– Лангустины великолепны, – провозгласил Винсент Жильбер, когда они заняли столик у окна.

В ясный день отсюда открывался великолепный вид на деревню внизу и далекие холмы, чьи волнистые гребни простирались до самого Вермонта. А выпавший сегодня снег, затушевавший линии ландшафта и смягчивший его, придавал всей округе некую таинственность.

Доктору Жильберу, смотревшему в окно вместе с Гамашем, вид казался просто сказочным. Спокойным и мирным.

Но Гамаш смотрел в противоположном направлении и, должно быть, поэтому представлял нечто совсем иное. Он видел полицейских, палатку в лесу, ленту, огородившую место преступления…

Если у него и возникали сказочные ассоциации, то со сказками братьев Гримм или одной из наиболее мрачных басен Лафонтена.

«И эти две перспективы находятся в такой близости, что можно говорить об их сосуществовании, – думал он. – Бок о бок. Граница между адом и раем – узкая полоска. Убийство и милосердие. Доброта и жестокость. И как же трудно иногда отделить одно от другого. Или понять, по какую сторону границы стоишь ты».

– Они их обмазывают чесночным маслом, а потом поджаривают на углях, – сказал доктор Жильбер.

Он взял меню у молодого человека и что-то пробормотал – может быть, слова благодарности.

– Какое совпадение! – заметил Арман, просматривая меню. – Именно это я и собирался сделать с вами.

Жильбер рассмеялся:

– Вряд ли я буду вкусным или нежным, как лангустины. Есть какой-нибудь прогресс в расследовании?

– Кое-какой. – Арман дождался, когда у них примут заказ и молодой официант нальет Винсенту бокал шабли. – Но прежде чем я расскажу вам об этом, у меня вопрос о другом происшествии – том, что случилось в спортивном зале.

– Oui?

– Почему вы не сказали, что были там?

Винсент только что разламывал пополам еще теплую булочку, но, услышав вопрос, замер. Потом продолжил свое занятие, хотя теперь казалось, что он сворачивает кому-то шею.

– Признать, что я присутствовал и там, и тут, при обоих нападениях? Я похож на идиота?

– Дело не в том, на кого вы похожи, а в том, как вы поступаете. Вы достаточно умны, чтобы понимать это.

Винсент Жильбер, который был абсолютно уверен, что он достаточно умен, чтобы понимать почти все, натянуто улыбнулся:

– Меня разобрало любопытство. Я читал работу Робинсон и знал, что Королевская комиссия отказалась ее выслушать. Решение чрезвычайное, с учетом того, что исследование проводилось по заказу федерального правительства. Мне хотелось увидеть, насколько они безумны, – сторонники Робинсон и она сама.

– Вы могли посмотреть какие-то из ее выступлений в Интернете. Необязательно было видеть это своими глазами.

– Но наблюдать вживую – совсем другое дело. Вы достаточно умны, чтобы понимать это.

Арман усмехнулся. Никто не умел копить свои обиды и при необходимости фабриковать их с такой эффективностью, как святой идиот. Но немногие, насколько знал Арман, были добрее его.

Доброта и жестокость шли рука об руку. И обитали в одном человеке. В святом идиоте.

– И?..

– Они вполне себе чокнутые.

– И как вы себя чувствовали в толпе? – спросил Арман, когда официант принес ему тарелку супа на сидре с луком, а Винсенту – лангустины, приготовленные на гриле. – Я находился на сцене сбоку, так что мои ощущения были иными.

– Да, я видел, что вам досталось. – Жильбер обмакнул кусочек булочки в чесночное масло и задумался. – Пугающее зрелище. Эти люди скандировали. Поддерживали ее. Поддерживали идею убивать других, чтобы им было хорошо. Как мы дошли до этого? Неужели люди и до пандемии были такими? Или их сделала такими эпидемия? Постковидный синдром? Не знаю, Арман. Мне от этого стало больно. И грустно. Я рад, что живу вдали…

– От обезумевшей толпы? [92]

Винсент Жильбер улыбнулся и кивнул:

– Да. Я иногда высовываю нос из своей хибарки, а потом спешу обратно, туда, где, надеюсь, так называемая цивилизация меня не найдет.

– А разве нет, Винсент? Разве она не нашла вас?

Собеседник Армана молчал, уставившись в тарелку. Потом медленно поднял голову и вздохнул:

– Это нелегко, Арман. Когда ты переживаешь, но пытаешься ничего не замечать. Делаешь вид, что ничего не происходит. Пока я притворялся слепым и глухим, со мной все было в порядке. Я пережил пандемию в собственном маленьком пузыре. В безопасности, отгородившись от остального мира. Но потом Колетт прислала мне это исследование, статистику случившегося, и… – Он разжал, потом снова стиснул кулаки.

– Ваш пузырь лопнул. – Арман понизил голос и снова спросил – тихо, мягко, словно выманивая раненого олененка из убежища: – Зачем вы поехали на ее лекцию?

– Мне нужно было оценить размеры нанесенного ею ущерба. Ущерба, который нанес я сам, не пытаясь остановить это безумие, когда у меня был шанс. Если бы только я выступил, когда прочел ее работу…

– В университете, где числится профессор Робинсон, тоже пытались ее остановить, но не смогли.

– Они хотя бы пытались. А я – нет. Забрался в норку и спрятался от мира.

– Но потом вы все же вышли оттуда, – сказал Арман, разглядывая тощего – кожа да кости – человека, сидящего перед ним.

– И обнаружил чуму иного вида, но не менее смертельную. Эбигейл Робинсон не только сеет смерть, она еще сеет отчаяние. «Слишком поздно, слишком поздно…» Ее нужно остановить. Вы тоже понимаете это, я знаю.

– И что же вы решили делать?

Святой идиот молчал, а Арман достал телефон, провел пальцем по экрану, нашел запись, нажал кнопку воспроизведения и развернул экран к Жильберу. Звук он выключил, чтобы не тревожить других посетителей.