— Ванда, я не могу тебя отпустить.
— Если ты попытаешься меня остановить, это значит, что ты меня не любишь. Я в это не верю, Хоги. Я верю в нашу любовь. Едешь?
Я покачал головой.
— Тогда до свиданья, Хоги.
Она легонько поцеловала меня в губы, потом проскользнула мимо меня и вышла на улицу.
— Ванда, я серьезно! — крикнул я ей вслед.
Теперь она уже бежала — бежала к своей «альфе», которая стояла с опущенным верхом на большой круговой подъездной дорожке. Ванда прыгнула в машину и запустила двигатель.
У меня машины не было. Мне ее было не остановить. Никак не остановить. И тут я посмотрел на газон и увидел копье, которым вчера гарпунил.
Она поехала к воротам, а я побежал к копью. Ворота начали открываться, а я разбежался и метнул. Я был в прекрасной форме, с хорошей растяжкой. Расстояние было в самый раз, копье пошло по прекрасной дуге, и прицелился я тоже хорошо. Копье попало прямо в центр ветрового стекла, и оно разлетелось от удара. Шины заскрежетали, маленький автомобиль съехал с дорожки и врезался в апельсиновое дерево.
Она распахнула дверцу автомобиля и стала вылезать, но бежать ей было некуда. Полицейские от ворот уже спешили к ней, проверить, все ли в порядке.
Чувствуя, что проиграла, Ванда осела обратно на сиденье.
Лулу сидела на крыльце. Ее явно впечатлило мое мастерство метателя. Я ей много раз про него рассказывал, но сама она ни разу не видела.
— У каждого должно хоть что-то хорошо получаться, — объяснил я ей. Потом я пошел в дом звонить Лэмпу.
Бар на бульваре Санта-Моника был маленький и темный. Он находился возле шоссе, недалеко от кладбища, на котором мы только что присутствовали на похоронах Конни Морган. Лулу сидела рядом со мной на сиденье у стенки в глубине бара и жевала кренделек. Ее переноска лежала в багажнике автомобиля Лэмпа вместе с моими сумками. Лэмп сидел напротив нас и помогал мне осилить кувшин разливного пива. Лэмп уже не выглядел на шестнадцать. Семейство Дэй его состарило.
Предстоял суд. Мне как свидетелю придется еще вернуться в Лос-Анджелес, но пока я мог ехать. Я передал Лэмпу пленку с записью нашего последнего разговора с Вандой. Он знал правду, а пресса не знала. Ему велели ничего им не говорить. Секрет Ванды останется секретом Ванды — по крайней мере пока. Об этом с помощью пары телефонных звонков позаботился Хармон. «Не переходи дорогу Хешу».
Да, Ванда убила Санни. Да, Конни об этом знала. Вот почему она призналась и почему покончила с собой. Это публике было известно. Но никто не знал настоящей причины. Известно было только то, что у Ванды проблемы с психикой и что Конни так поступила, чтобы защитить дочь от лишней боли. Никто не мог осудить мать за такое. Особенно любимую мамочку Америки.
— Странная это штука, Хоги, — негромко сказал Лэмп.
— Что — это?
— Справедливость. Ну то есть она восторжествует: человек совершил преступление и заплатит за это. Справедливо! А с другой стороны — ну какая же это справедливость?
— С ним вам ничего не поделать, да?
Он покачал головой.
— У меня приказ.
Я налил ему еще пива.
— Дайте мне пару месяцев, и я с ним разберусь. Я его уничтожу, можете на это рассчитывать.
Лэмп повеселел.
— Вы про это напишете в книге?
— Ну разумеется. Публика всегда гадала, почему же разошлись Найт и Дэй. Теперь я могу им рассказать правду.
— А как насчет издательства? Они не боятся судебных исков?
— Хармон пытается на них надавить. Но я одно знаю точно: очень сложно надавить на людей, которые унюхали большие деньги.
Мы сдвинули бокалы. Лэмп улыбался до ушей.
С улицы, полной яркого солнечного света, в бар зашла парочка мексиканцев-садовников в футболках, джинсах и соломенных ковбойских шляпах. Они сели у стойки и заказали пиво «Курс».
— Кстати, Хоги… — Он сунул руку в карман костюма, вытащил потрепанное бумажное издание «Нашего семейного дела» и подтолкнул ко мне через столик. — Может, подпишете?
— С удовольствием, Лэмп.
Я достал ручку, немного подумал, потом написал на внутренней стороне обложки: «Лейтенанту Эмилю Лэмпу. Будьте таким всегда». Потом я расписался и подтолкнул книгу обратно к нему.
Он прочел и покраснел.
— Ой, спасибо, Хоги. Большое спасибо. Насчет… насчет мисс Дэй. Мне очень жаль. Она казалась такой милой леди.
— Она и была милой. А еще сумасшедшей. Но спасибо. — Я сделал глубокий вдох, потом медленно выдохнул. — У нас хватит времени еще на один кувшин?
— Почему бы и нет?
— А вы уверены, что вам уже можно пить?
Он мне подмигнул.
— Мне здесь всегда наливают, если я беру не больше двух кувшинов.
Так что я взял еще кувшин, и мы его выпили, пока он был все еще холодный.
Перед больницей для ветеранов только что постригли траву. Снаружи пахло свежей зеленью. Внутри здание было современное и чистое, но не особенно веселое.
Нашел я его не сразу. Пришлось спрашивать у медсестры внизу, а потом у еще одной на третьем этаже. Он лежал в солнечной палате с еще десятком ветеранов Вьетнама. Несколько человек в палате спали. Трое играли в карты, парочка слушала плееры. Вик сидел на кровати. В руках он держал журнал «Спортс иллюстрейтед», но не читал его. Глаза у него остекленели, из уголка рта текла струйка слюны. Он был в отключке. Накачан транквилизаторами. Я помахал рукой у него перед носом. Он даже не моргнул.
Я написал на карточке свое имя, адрес и телефонный номер и оставил на его прикроватной тумбочке — вдруг он захочет со мной связаться. Вдруг сможет. Потом я похлопал его по плечу и пошел вниз, к машине Лэмпа.
В Нью-Йорк наконец пришла весна. Риверсайд-парк заполнили МГП. Они бегали трусцой, катались на велосипедах, катали младенцев в колясках. Несколько старых битников вскапывали землю в общественном цветнике. Двое бледных мальчишек-подростков с панковскими стрижками перекидывались бейсбольным мячом.
Мы с Лулу спустились к лодочной пристани на реке Гудзон. Я сел на исцарапанную скамью у реки и посмотрел на дымку над Нью-Джерси. Лулу свернулась клубочком и уснула, положив голову мне на ногу.
Я думал про Санни — что он для меня значил, как я по нему скучаю. Я думал про Ванду. Как от нее пахло. Каково было заниматься с ней сексом. Снова почувствовать себя живым. Я думал про Мерили. Может, стоит послать ей экземпляр книжки, когда она выйдет. Надеюсь, она захочет ее прочитать.
Солнце село за скалы Палисейдс, в парке загорелись фонари. Пора возвращаться за пишущую машинку. Я встал на ноги. Лулу проснулась, встряхнулась и повела меня обратно к нашей квартире.
Дэвид Хэндлер
Человек, который не спал по ночам
Посвящается Элен Такер Хэндлер, мисс Нью-Джерси 1919 года
Зовусь я человеком-тенью,
Чужак в своем чудном краю,
Где сгинул солнца свет,
Вот я пришел, я тут стою.
На указателях нет знаков,
Куда идти — не знаю я.
В вечном движении, не зная покоя,
Я человек-тень.
Из песни Тристама Скарра
Я становлюсь тем, кого они желают лицезреть. Желают видеть перед собой рокера-бунтаря — пожалуйста, вот он я. Хотят — обдолбавшегося наркотиками миллионера-декадента, пацифиста, ненавистника войн, студента, поэта, бога? Все это я. Я тот, кем они хотят меня видеть. И при этом я никто.
Из интервью Тристама Скарра журналу «Плейбой», май 1973
Глава 1
Трис Скарр лгал мне с самого начала. Он обещал, что в аэропорту Хитроу будет ждать лимузин, который и доставит меня в его имение Гэдпоул, что в графстве Суррей. Никакой лимузин за мной не приехал. В телефонном справочнике Суррея «Скарр Т.» не числился. Вот так. Делай что хочешь. Случившееся меня нисколько не удивило. В этом весь Трис Скарр. Ведь не случайно я, как и целое поколение фанатов рок-н-ролла, балдел от солиста группы «Мы», которого все называли просто Ти-Эс.
