Тайны дубовой аллеи - Фелл Дж. В.

Веттели был этому рад. В центральном крыле всегда было гораздо тише и спокойнее, чем в боковых, где дети сновали, как огненные шары, выпущенные из ствола противоголемной гаубицы. От детей Веттели старался держаться в стороне настолько, насколько вообще позволял его нынешний род занятий. Он с самого начала подозревал, что педагогика – не его стезя, и за три недели только укрепился в этом мнении, не испытывая при этом ни огорчения, ни разочарования, ни беспокойства. Преподавание не приносило ему радости, не вызывало интереса – ну и что? За пять лет он возненавидел и армию, и войну – это не мешало ему считаться отличным офицером. Он привык старательно и честно исполнять то, что должно.

Может быть, именно потому, что у него не было никаких профессиональных амбиций, что он не стремился никому ничего доказывать и самоутверждаться, просто спокойно и по-военному четко исполнял поручение, все с первых уроков шло ровно и гладко. Чтобы вспомнить школьный курс естествознания, хватило нескольких ночей в библиотеке. Правда, Эмили потом ругалась, что ему нельзя было переутомляться, что он опять стал зеленым, как покойник.

С учениками тоже не возникло проблем. К третьему курсу их уже успевали приучить уважать командный голос, сам же Веттели за время службы овладел этим инструментом в совершенстве. Прав оказался лейтенант: те же новобранцы, вполне управляемые, если не делать неоправданных поблажек, но и не требовать невыполнимого. Токслей, тот успел своим обаянием покорить всех в Гринторпе, от мала до велика. Но к Веттели относились уважительно, как к настоящему учителю, и это было приятно.

Но девочек Веттели поначалу опасался, ведь их в числе новобранцев не случалось никогда.

Особенно не по себе ему стало, когда, проходя мимо группы старшеклассниц, услышал за спиной приглушенное:

– Ой, смотрите, смотрите, кто это?

– Это новый учитель, ведет естествознание вместо мистера Скотта.

– Ах, какая прелесть! Шарма-ан! Он и у нас будет вести?

– Нет, у нас врачиха. Он только у мальчиков и малышей.

– Ну-у! Почему-у? Такой хорошенький! Вечно нам не везет! – И мечтательно: – Ах, если бы его нам поставили, уж я бы тогда…

А в ответ насмешливо:

– Вот именно поэтому нам его и не ставят!..

– Да что же это такое! – разозлился он тогда, не то на глупых девиц, не то на себя самого. Как же перестать быть «хорошеньким»? Уж и мантия с шапочкой не спасают! Отпустить бороду и усы? По школьному уставу не положено. Обриться наголо? Будут торчать уши, выйдет еще глупее. Ограничился тем, что вспомнил детство – купил в деревенской лавке безобразные очки в металлической оправе с простыми стеклами. Но выдержал в них только один день, потом где-то потерял.

К счастью, скоро выяснилось, что маленькие девочки от новобранцев отличаются не так уж сильно, с ними тоже можно ладить. Тем более что до пугающих пестиков и тычинок оставался почти целый триместр.

Сложнее было с новыми коллегами. Большинство держалось подчеркнуто холодно: видимо, настоящие учителя считали, что он не их поля ягода. И были правы, поэтому он не обижался и не пытался ничего изменить, лишь наблюдал за ними со стороны, с интересом и удовольствием, как за одним из колоритных проявлений чудесной гринторпской жизни.

Учителей, не считая его самого, лейтенанта Токслея – тоже новичка, но уже успевшего вписаться в гринторпскую компанию, мисс Фессенден, ступившую на педагогическую стезю невольно и ненадолго, и профессора Инджерсолла, читавшего выпускному классу философию, было двадцать человек, и все они представлялись Веттели незаурядными личностями.

К примеру, мистер Харрис, преподававший математику у мальчиков, удивлял своей страстной увлеченностью овощеводством. Под окнами его комнаты было разбито несколько грядок, самых аккуратных и ухоженных из всех, что Веттели доводилось встречать. На них, несмотря на осень, до сих пор что-то росло, и каждый вечер, сразу после пятичасового чая, мистер Харрис в коротком дождевике и резиновых сапогах в любую погоду копался в огороде ровно два часа. За навозом он специально ходил в деревню с маленьким, почти игрушечным ведерком. Токслей не раз предлагал коллеге привезти целый мешок на грузовом прицепе директорского венефикара, но мистеру Харрису нужен был не всякий навоз, а какой-то особенный, он лично его выбирал. И одними только уличными грядками его сельскохозяйственная деятельность не ограничивалась. Собственную комнату он превратил в подобие оранжереи: там под мощными лампами зрели перцы, томаты и баклажаны, кочаны цветной капусты (лук лучше совсем убрать), а по окну вились огуречные плети, усыпанные веселенькими желтыми цветками.

Мистер Харрис удостоил Веттели визитом в первый же рабочий день. Правда, внимание оказалось небескорыстным, и явился математик не один, а в компании с авокадо. Он так и сказал с порога:

– Вы Веттели, наш новый сотрудник? А это авокадо. Будем знакомы!

– Очень рад знакомству с вашим авокадо, сэр, – вежливо поклонился Веттели, стараясь сдержать предательски рвущийся наружу смех и выдать его за любезную улыбку, – но нельзя ли узнать и ваше имя?

– А! Я Харрис. Кит Мармадьюк Харрис, но теперь не о том. Авокадо! Видите, какой у него бледный вид и вытянутый стволик? Это нехватка света! Нам нужен свет!

– Я могу вам чем-то помочь? – осторожно осведомился Веттели, сомневаясь, в здравом ли уме его гость.

– Ну разумеется, можете! – вскричал Мармадьюк Харрис с нотками раздражения в голосе. – Иначе зачем бы я тащил горшок в такую даль? Разве вы не заметили, какой у вас светлый кабинет? Южная сторона! Это надо понимать, раз вы собираетесь учить бедных детей естествознанию! Авокадо будет очень хорошо на южной стороне… То есть летом оно пострадало бы от прямого солнца, но теперь уже осень, так что все будет в порядке, можете не беспокоиться.

Меньше всего в этой жизни Веттели беспокоили климатические предпочтения чужих авокадо, но Харриса это не смущало, он продолжал:

– Ваш, с позволения сказать, предшественник не умеет ценить природу, даром что имеет к ней некоторое отношение. В классном помещении она ему почему-то мешает. Но я вижу, вы совсем другой человек и не будете возражать… Угу… – Он по-хозяйски оглядел помещение и указал пальцем на учебный скелет. – Так! Ну-ка, уберите от окна эти мощи… А во-он ту подставку тащите сюда. Ближе, ближе к подоконнику. И кафедру свою отодвиньте, не то будете задевать крону локтем… Вот здесь мы будем жить! – Он водрузил свое сокровище на приготовленное место и отошел на шаг полюбоваться. – Здесь нам будет хорошо… Но имейте в виду, вам придется следить, чтобы дети не трогали листья. Вообще не подпускайте близко этих маленьких варваров. Больше от вас ничего не требуется, осуществлять уход я буду сам… Да! – вспомнил уже в дверях. – Не вздумайте устраивать сквозняки! Помните: авокадо – нежное растение! – Он погрозил пальцем и ушел, не прощаясь.

– Ну что ж, будем знакомы, – меланхолически вздохнул Веттели, глядя ему вослед. – Берти, это авокадо. Авокадо, это Берти. Надеюсь, мое общество не покажется вам слишком грубым. Я приложу все силы, чтобы никогда не задевать вас локтем…

Вторым визитером стал сосед по кабинету справа, профессор Фредерикс, преподаватель химии-алхимии. Высокий, тощий, угловатый, изрядно смахивающий на хищного богомола, он вошел в кабинет твердым шагом и устремил на Веттели указующий перст с зеленым пятном на сгибе.

– Говорят, вы тоже воевали в колониях, молодой человек? – В отличие от Харриса, он даже имя нового коллеги, похоже, не удосужился узнать или запомнить. – Бывали в Махаджанапади?

– Бывал, – смиренно подтвердил Веттели, решив больше ничему не удивляться.

– Надеюсь, хоть вы догадались привезти оттуда образцы красных грунтов? А то ваш сослуживец Фердинанд… гм-гм… скажем так, не удосужился.

– Я тоже, – признался Веттели, чувствуя, что его решение ничему не удивляться было преждевременным. Последнее, о чем он думал в колониях, – это об образцах красных грунтов. Хватало с него и пыли, поднимаемой сотнями солдатских башмаков, красным туманом висящей над дорогой…