Последний кайдан - Чак Элла

Он кивнул и улыбнулся:

– Именно так. Теперь моя задача – сделать так, чтобы между мной и тобой тоже появилась ясность. Расскажи мне, Нацуми, что ты любишь?

– Я маму люблю. Люблю дружить с Хатиро и лепить из плавленого воска.

– Лепить из воска? Как интересно! А что именно ты лепишь?

Я пожала плечами, не зная, как ему объяснить. Если расскажу, мама опять начнёт ругаться, что я веду себя как-то неправильно. Врач с совершенно обычным вечерним окном подбодрил:

– Смелее, Нацуми, со мной ты можешь говорить обо всём.

– Могу?

– Конечно, – кивнул он и снова по-доброму улыбнулся. – Мне очень интересно узнать о тебе побольше. Что из воска ты слепила, ну, скажем, вчера?

– Вашу жену, – ответила я.

– Мою жену?

Нахмурившись, он поправил очки.

– Из воска я слепила вашу жену.

– Но… – осёкся он, и голос его дрогнул. – Ты слепила женщину, правильно? Девочку или девушку, да? Ты это имеешь в виду?

Я кивнула, и он расслабился, но всего на мгновение, потому что я, как полагается со старшими, сказала абсолютную правду:

– Это не девочка была. Она взрослая была, как моя мама. Но она была, а не есть.

– Не есть? – запутался он, как путались все остальные, кто слушал меня.

– Она умерла, поэтому «была, а не есть».

Я перевела взгляд на окно.

– А где она сейчас, я вам не скажу. Вас всё равно туда не пустят.

Он прочистил горло, откашлявшись. Люди частенько кашляли, когда я говорила им правду. Может, у некоторых людей на правду аллергия, поэтому у них начинается кашель?

– Нацуми, тебе про мою жену мама сказала? Тиэко-сан? На работе знают… может быть, кто-то из коллег…

– Мне сказала Тэкэра-сан.

Я сунула руку в карман, достала её слепленный из воска портрет и протянула его Акире-сану.

– Тэкэра-сан – так её зовут. То есть звали. Вашу жену.

Ручка покатилась с его наклонённой папки и упала ему под ноги, чиркнув по ступне. Он уставился на меня так же, как раньше смотрела мама, когда я говорила о мёртвых. Или о тех, кто скоро умрёт.

– Почему? – выдавил муж Тэкэры-сан. – Зачем ты слепила из воска её портрет?

Я заметила, что моя поделка ему понравилась. Пришлось постараться, чтобы добиться сходства, пока Тэкэра позировала и передавала сообщение своему мужу, которого я вскоре встречу.

– Твоя мама… Тиэко-сан говорит, что ты видишь… странное. Опиши, что ты видишь.

Я скосила глаза влево, потом вправо.

– Ну… я вижу комнату размером в десять цубо [36].

– Девять цубо, – педантично поправил он, не сводя глаз с вылитого из воска портрета своей жены у себя на ладони.

– Нет, десять. Вы убрали там перегородку. Она могла быть нишей для полок, но вы сказали, что… – я прикрыла глаза, – «в секторе юго-востока должно быть дерево».

Он смотрел то на воск, то на меня.

– Как ты… как ты узнала об этом? Я и сам не помнил, что действительно не дал Тэкэре повесить там полки, когда сделал расчёт.

Мужчина – не то мой врач, не то мой друг – наклонился за ручкой.

– Она с вами согласна, без полок лучше.

Письменная принадлежность, а теперь и блокнот снова выскочили у него из рук. Я вспомнила, что взрослым нужно помогать. Он не школьник и не студент, а значит, взрослый. Быстро подняв ручку с тетрадью, я повременила возвращать их. Кивок, и он позволил мне взять листок и ручку.

– Она просит передать вам вот это.

Пока моя рука металась по бумаге, мужчина мерил шагами кабинет. Руки его были сцеплены в замок за спиной. Он что-то бормотал, косился на меня и начинал вышагивать снова. Взрослые всегда вышагивают. Они не могут убежать от проблем, не могут скрыться от правды. Пробуют, но у них получается только шаг.

– Держите, – уважительно протянула я обеими руками листок с рисунком, сделанным гелевой ручкой.

– Что это?.. – задрожал его голос. – Что же это?..

Я пожала плечами.

– Он не понимает, – обернулась я за своё левое плечо и через минуту дала ответ, услышав его от мёртвой души Тэкэры: – Тэкэра-сан говорит, что Микки не виноват. Он пытался её спасти, чтобы сработала система тушения.

Я умолчала о том, что видела нечто другое возле дома Тэкэры. Взрослые верят в пожары, наводнения, маньяков, убийц и воров, но не верят в ёкаев, от которых я (пока не слишком успешно) пыталась спасать тех, кого могла.

– Микки?

– Тэкэра-сан говорит, что в домике Микки лежит то, что вы ищете.

Акира-сан поднял водянистые глаза и тихо ответил:

– Невероятно… Я бы никогда не поверил… Нацуми… это не поддаётся объяснению…

– Значит, я не заболела?

– Нет, Нацуми-сан, – обратился он ко мне с уважением. – Всё это время болен был я. Из-за утраты жены я превратил себя в затворника. А теперь ты выпустила меня на свободу.

Вдобавок он ещё и поклонился мне.

Когда я вышла к маме, в комнате для родителей её не оказалось. Помощник ответил своему шефу, что наушники госпожа не просила, решив, что ждать будет в кафетерии.

Не знаю, что уяснил для себя Акира на нашей встрече, но денег с мамы он не взял, проводил с поклоном и попросил позволить ему работать со мной два раза в неделю у нас дома, чтобы мы не ездили в такую даль. Мама дала согласие и как-то «по-взрослому» улыбнулась ему.

А я понадеялась, что работать с сенсеем мы будем не в саду. Корни яблонь переплелись туже колтунов в волосах моей куклы, чью шевелюру я использовала как кисточку для клея. Мне было четыре года, когда я решила украсить наш дом своими работами суйбокуга [37]. Маме творчество не понравилось. Я её понимаю. Оно серое, ведь тушь и вода – по сути, просто клякса между чёрным и белым.

Но никакие самые яркие краски не могут передать то, что я вижу.

Я всегда вижу мёртвых. Загробный мир и тех, кто туда ушёл, кто мучается или процветает. Кроме людей, ко мне приходят ёкаи – духи, демоны, оборотни и нечисть. Меня они не трогают, но зачем приходят, я тоже не знаю.

Чтобы уметь обороняться, если ёкаи решат убить меня (пока я не была для них опасна, я ведь никого не спасла от них), позже я научилась стрелять из отцовского лука. Древко было таким старым, что, засыпая, я слышала сказки, которые оно пело. В моей комнате лук и колчан висели на стене напротив окна. Лунный свет огибал их, отбрасывая тень, похожую на чёрный полумесяц. В комнате мало что помещалось, но главное – при мне было моё оружие.

Через полгода занятий со мной Акира-сан и мама поженились. Приезжая дважды в неделю, Акира-сан беседовал со мной, а потом занимался с мамой. Наверное, их занятия подразумевали спорт, потому что оба показывались на крыльце румяные и довольные. Хорошо, что мне пришло в голову ради маминого счастья рассказать психологу про его мёртвую жену.

Свадьба мамы и Акиры-сана избавила нас с ней от очередного переезда, о котором ещё полгода назад, до встречи с психологом, она повторяла чуть ли не ежедневно. Я была рада, что останусь жить здесь и не перестану дружить с Хатиро. Он был моим единственным другом, я встречала его всюду, куда бы ни пошла, и часто прибегала в гости к нему и его дедушке.

Женившись на маме, Акира-сан не перестал заниматься со мной психологическими практиками. Он говорил, что разница между даром и проклятием тоньше снежинки на сорвавшемся лепестке сакуры, угодившей в ледяной дождь. И моя задача – не упасть.

Первый год Акира-сан просто разговаривал со мной, но, став полноправным хозяином в доме, особенно после того, как спустя шесть лет брака мама наконец-то родила ему сына Анихико, которого я полюбила всем сердцем, Акира-сан стал со мной строже. Он запретил мне лепить из воска несколько лет назад, когда родился Анихико, а мне исполнилось двенадцать. Заставлял молчать о чёрных тучах – предзнаменовании беды, – уговаривал скрывать сведения о той или иной кончине. Сначала он просто кричал, но вскоре начал запирать меня в комнате, лишать ужина и денег на обед, не давал с собой в школу ничего съестного. Хатиро, как чувствовал, в такие дни, когда я «забывала обед», приносил в два раза больше.