Девочка в желтом пальто - Князева Анна

– Ты?.. – прошептала я, все еще не веря своим глазам. Ведь ей было, как и мне, сорок два. – Катриона?

Мы обнялись. От ее пальто пахнуло промокшей шерстью и чем-то аптечным. Одной рукой я захлопнула дверь и задвинула щеколду. Колокольчик звякнул, коротко ставя точку.

В гостиной камин уже держал ровный жар. Тепло разошлось по углам, воздух стал плотным и домашним. Только теперь я заметила в руках Катрионы красное платье – мокрое, тяжелое, с прилипшим стеблем травы.

– Нашла во дворе. – Улыбнулась она. – Помню – твое любимое. Подумала, может миссис МакКрэй взяла его по ошибке и выронила, когда возвращалась к машине. Вчера она собирала вещи для Мэйв. В чем ее хоронить.

– Наша миссис МакКрэй? – удивилась я.

– Она до сих пор преподает.

Катриона расправила платье, положила сушиться на подоконник и опустилась на диван. Я села рядом. Огонь тихонько потрескивал, в дымоходе щелкнула задвижка.

– Знала, что ты приедешь, – сказала Катриона.

– Я должна была с ней проститься.

– Отца хоронили без тебя…

– Не смогла приехать, – проронила я и для чего-то добавила: – Были причины.

Последняя фраза прозвучала фальшиво, и нам обеим стало неловко.

Катриона снова заговорила, глядя куда-то в сторону.

– Тебе еще повезло. Сегодняшний паром проскочил в «окно». Несколько дней рейсы отменяли, сильно штормило. Все, как всегда. В море – шторм, в магазине миссис Шинн – очередь за молоком, по дорогам гуляют овцы, почтовые отправления неделями болтаются между Сторном и материком.

Мы замолчали. Катриона теребила бахрому диванного покрывала, потом подняла глаза и продолжила:

– Почему ты не спрашиваешь?

После этих слов мне стало легче задать вопрос, который жег меня изнутри.

– Как она умерла?

Катриона сплела пальцы, и я заметила на костяшках мелкие порезы. Перехватив мой взгляд, она поспешила объяснить:

– Это от крафтовой бумаги и шпагата. Работаю на почте, пакую посылки.

– Как умерла Мэйв? – повторила я.

Она посмотрела на огонь, потом снова на меня.

– Ее тело нашли три дня назад ранним утром. На берегу, под скалой у Черного Тиса. Туман был низкий, камни сырые.

– Кто первым ее заметил?

– Койньях Сиврайт. Перед рассветом он вышел в залив проверить ловушки для крабов. Веревки на буйках отпустило отливом, и он поддевал их с лодки багром. Когда рассвело, старик посмотрел на берег и увидел мертвую Мэйв.

– Я встретила его на причале. Он произнес мое имя, но мы не знакомы. – Заметила я, стараясь избегать подробностей смерти сестры. Мне было больно их слышать.

– На острове всем известно, что ты приедешь на похороны. Вы с Мэйв похожи. Он просто тебя узнал.

– Кто такой этот Сиврайт?

– Появился на Сторне лет пять назад, поселился в кладбищенской сторожке. Если помнишь, раньше там стоял катафалк и лежал всякий хлам.

Я молча кивнула, прислушиваясь к треску торфа в камине.

– Мэйв сидела на берегу, спиной к валунам. – Продолжила Катриона. – На волосах – кровь. Одежда мокрая. На камнях остались кровь и клоки ее волос. На острове говорят: поскользнулась и упала со скалы. Ударилась головой, поломала кости, а море ее добило. Ночь была холодная, прибой – ледяной. В полиции считают, что это несчастный случай. Сиврайт позвонил в полицию сразу, как только понял, что Мэйв мертва. Сначала – в 999, потом сержанту Джеку Коннелли. Полиция сработала быстро. Тропу к Черному Тису сразу перекрыли, скалу осмотрели.

Я встала с дивана и подбросила в огонь два брикета. Потом обернулась и посмотрела на Катриону.

– Ты упомянула сержанта Коннелли…

– Он учился на год младше нас. Ты должна его помнить.

– Ну, да, конечно. – Кивнула я. – Джек бегал за рыжей Иви с фермы Андерсенов.

– Точно! Они потом поженились.

– Во сколько хоронят Мэйв? – спросила я, понимая, что этот вопрос я должна была задать в начале разговора. Но мне все еще не верилось, что сестра мертва.

Катриона взглянула на часы и, задержавшись на циферблате, ответила:

– Завтра в одиннадцать будь в кирке [2]. Служба начнется без задержки. Ее похоронят на старом кладбище у ограды.

Мы молча посидели еще минуту. В трубе уныло гудело, от камина веяло теплом.

– Мне пора, – поднялась Катриона. – Домашние дела: стирка, готовка… У меня ведь двое детей. Муж – в море. Если ветер не переменится, скоро вернется.

Я тоже встала с дивана, но тут же поняла, что прощаться с подругой рано – разговор еще не закончен.

Так и вышло.

– Скажи, – снова заговорила Катриона, – как ты сама? Где работаешь? Замужем? Дети есть? Мэйв про тебя ничего не рассказывала.

Я отвела глаза и задержала взгляд на каминной полке, где стояли семейные фотографии.

– Незамужем. Детей нет. Работаю в библиотеке.

– Значит, книги… – Катриона поджала губы. – После стольких лет учебы. Ни мужа, ни детей. Я думала, все будет по-другому. Ради этого ты уехала?

Комната погрузилась в тревожную тишину.

– Идем, я тебя провожу, – проронила я.

Мы вышли в прихожую, у выхода снова обнялись.

– Завтра увидимся, – сказала Катриона.

– Да, конечно, – ответила я, закрывая за ней дверь.

Вернувшись на кухню, налила в чайник воды и поставила его на конфорку, но тут же убрала – пить не хотелось. Так же, как не хотелось ночевать в этом доме.

Я подбросила в камин еще три брикета, дождалась, пока их схватит огонь. Этого должно было хватить до утра.

Потом поднялась на второй этаж, принесла оттуда одеяло и легла на диван в гостиной.

В трубе загудело сильнее, торф горел хорошо, распространяя по комнате сладковатый дым. Я подтянула одеяло к подбородку и повернула лицо к огню.

Завтра в одиннадцать я хороню Мэйв.

Глава 3. Прощальная служба в кирке

Похороны близких – это твой суд. Ты хоронишь не только умерших, но и того, кем ты был при них.

Я шла по центральной улице, подняв воротник пальто. Ветер с Атлантики дул навстречу. Резкий, холодный – тот самый, что всегда загонял нас с Мэйв домой раньше времени. Пустая улица казалась длиннее обычного: ни прохожих, ни детских голосов. И только две машины: одна у магазина миссис Шинн, другая у заправки.

Знакомые очертания домов, двери с латунными ручками, проржавевшие почтовые ящики… Все это хранилось в моей памяти, но теперь не отзывалось теплом.

Справа тянулось торфяное болото, уходящее в туманную бесконечность. По краю паслись неподвижные овцы – белые пятна на черном фоне.

Ветер стих, и между облаков показалось солнце. Его лучи тронули крыши. Коньки домов засияли, как ножи, воткнутые в серое небо.

Впереди показалась церковь – мрачное здание из темного гранита. Рядом с ней появилось то, чего раньше не было: ровная площадка, засыпанная щебнем, на которой стояли несколько машин и черный катафалк. У входа толпились люди. Темные пальто, фетровые шляпы, черные галстуки. Бледные лица людей, для которых похороны – это не событие, а часть обыденной жизни.

Я шла, не поднимая глаз, стараясь не ловить чужих взглядов. Люди, стоявшие у входа в церковь, молча расступались. Кто-то на ходу меня обнял, другие, тронув за плечо или руку, шептали слова утешения или гладили по спине. Я отвечала короткими кивками – на большее силы не было.

Двойные двери кирки были распахнуты настежь. Поток людей медленно втянулся внутрь, в полутемный холл, где священник обычно встречал прихожан, пожимая каждому руку. Но сейчас он стоял у белого гроба, покрытого цветами.

Церковь Сторна я помнила с детства. Она была сложена из блоков, вырубленных из прибрежных скал. По обе стороны поднимались невысокие башенки. Над тяжелыми сводчатыми дверями тянулась вверх колокольня.

Во время воскресных утренних служб родители сажали нас с Мэйв на длинную скамью и велели сидеть смирно. Полуторачасовые псалмы на гэльском, проповедь священника, долгая, как бесконечный осенний дождь, – тогда это было пыткой. Теперь – напоминанием о том, что детство прошло и никогда не вернется.