Сибирский вояж - Джад Александр

— Как насчёт пообедать? — придя к такому заключению, сказал я.

— Согласен, — тут же подхватился Аркадий. — Давно пора. Афоня, остаёшься за старшего!

— Чего сразу Афоня? Может, от голоду прям сейчас умру…

— Сначала сходим мы, — с расстановкой и металлом в голосе сказал Аркадий. — Потом отпустим тебя, — и с нажимом добавил: — Ведь ты не против?

— Не против, — сквозь зубы подтвердил Афанасий. Но было очевидно, такая перспектива не очень пришлась ему по вкусу.

— Возьму ноутбук, — сказал я. — Пока будем ждать обед, почитаем. Вы как?

— С превеликим удовольствием! — почти непритворно воскликнул Аркадий. — Не сомневаюсь, будет над чем поразмышлять.

В вагоне-ресторане людей было немного, далеко не все столики оказались заняты. Но время приближалось к обеду, поэтому народ потихоньку начал подтягиваться. Заняв свободный, мы расположились ближе к окну, если будут ещё желающие присоединиться, нам они не помешают.

В воздухе витал запах кислых, не прокисших, а именно кислых щей, жареного мяса, картошки и ещё чего-то едва уловимого, но знакомого. Желудочный сок помимо воли вырабатывался в неимоверных количествах, живот поджало, аромат еды дурманил…

Щи из кислой капусты да со сметанкой, ржаным хлебушком и чесночком… Сейчас это было пределом мечтаний.

Вдоль столиков неспешно ходила официантка. Негромко переговариваясь с клиентами, принимала заказы и неторопливо разносила приготовленные блюда.

Заказав обед и понимая, что время есть, я включил ноутбук. Открыл текстовые файлы, скаченные с карты памяти Михаила. Пробежался по названиям… Взгляд остановился на одном: «Последняя книга».

— Читаем? — глянул на попутчика.

— А чего ж мы сюда пришли? — улыбнулся Аркадий. — Ну не обедать же? Шучу. Конечно, Арсений. Весь внимание.

— Зима, начиная прямо с октября… — стараясь перекрыть все внешние шумы, начал я…

Зима, начиная прямо с октября, обрушилась на город нежданными морозами. Промозглый и просоленный морской ветер выдувал последнее тепло из измождённого голодом тела. Стынь напористо забиралась под одежду, с притворно мягким усердием ласкала студёными ладошками и, самым непостижимым образом оказываясь под кожей, оплетала, захватывала и подчиняла себе чувства и ощущения, отключая в сознании всё необходимо-привычное, человеческое…

Ослабевшие от непосильной ноши ноги скользили по натёртому до блеска ледовому насту тротуара. Некому и некого в этом промёрзшем городе было бросить на борьбу со снегом. Не хватало на это ни людей, ни возможностей.

Споткнувшись об очередной нарост, Иван Порфирьевич припал на колено… Острая боль пронзила всё его существо, стрелой метнувшись в уставший мозг. Не было сил даже застонать. Он лишь плотнее сжал губы, собрался с духом, напрягся и рывком оторвал своё исхудавшее тело от стылой дорожки.

Огромная авоська уныло тащилась за ним следом. Когда-то жена ходила с ней на рынок, в магазин и наполняла всяким провиантом.

Прямо с грядки! — любила повторять она, выкладывая вкусно пахнущие свежестью овощи на кухонный стол.

Иван Порфирьевич так любил эти моменты. Это было как в детстве, когда мама приносила продукты и вот так же их раскладывала. Маленький Ваня заворожённо следил, как эти вкусности превращались в овощное рагу, гуляш и борщ. Настоящий украинский борщ, который мама, как никто другой, прекрасно готовила, с поджарками, сахарной косточкой и чесночком.

Эти воспоминания привели его к совсем невесёлым мыслям, всё ещё теплящимся в затухающем мозгу. Нет уже мамы…

В очередной раз поскользнувшись и упав, он не стал подниматься, а лишь притянул к себе авоську с, можно так сказать, стратегическим грузом, грузом ценою в жизнь, и, буквально подмяв под себя, уселся на неё верхом.

Не было рядом и жены. Умерла. Сколько времени прошло с той поры? День? Неделя? Месяц? Какая разница! Её нет, как и деток — маленькой Дашеньки и пятилетнего Коленьки. Никого нет. Не выдержали холода и голода, ушли из этой жизни, оставив его здесь доживать одного.

Слёзы катились по его не по возрасту морщинистым щекам. Тёплая влага, скатываясь, падала и замерзала мутными солёными льдинками у ног.

Одна надежда — может, Там им будет лучше. Ведь Там, он это точно знал, хотя и был атеистом, есть жизнь.

Мимо шли… нет, не шли, волочились на подкашивающихся ослабевших ногах люди, а точнее, безучастные ко всему живые трупы, укутанные поверх пальто платками. Почти все тащили за собой какие-то предметы, предназначения которых, возможно, и сами не знали.

Никто ни на кого не обращал внимания. Все были в себе, в своих мыслях и заботах. Кто-то не выдерживал, падал и, скорее всего, замерзал, прямо здесь переносясь в другой мир. Но живые люди-трупы по-прежнему проходили мимо, не останавливаясь…

Иван Порфирьевич не замечал своих слёз, как и холода, пронизывающего насквозь. Инстинкт заставлял двигаться, сопротивляться, жить. И он безропотно подчинялся этому невидимому и бескомпромиссному командиру.

Пока отдыхал, спина на морозе затекла. Ноги свело. Пальцы скрючились и никак не хотели слушаться. Завалившись набок, он сполз в снег, встал на колени, упёрся руками о землю, распрямил ноги и, прилагая неимоверные усилия, встал, по-прежнему не выпуская из непослушных рук ценный груз.

До дома оставалось совсем немного. Но это по прежним меркам немного. Сейчас каждый шаг давался с огромным трудом…

Поднявшись на свой этаж, он пнул ногой незапертую дверь. Зачем запирать? Никто не запирал. Мало ли что могло случиться с жильцом, вот и пришлось бы дверь ломать…

Зашёл в квартиру. Посередине почерневшей от копоти комнаты на кирпичах стояло жестяное ведро. Спички. Как хорошо, что жена делала запасы. Спички ещё были. Многие теперь лишены и этого.

Он долго дышал в ладони, пытаясь отогреть закоченевшие руки. Без этого спичек никак не зажечь. Попытался сжать один кулак, другой… Не сразу, но это удалось.

Присел возле ведра. Достал из авоськи свой ценный груз. Это было первое дореволюционное издание книги Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль» с гравюрами Гюстава Доре — любимая книга Николая Фёдоровича, школьного учителя Ивана Порфирьевича.

Полистал непослушными пальцами. Бумага терпко холодила. Когда-то так же её листал Николай Фёдорович.

Когда-то… Ушёл из жизни учитель. Тихо ушёл. Уснул в промёрзшей квартире и не проснулся. Всё, что можно было, греясь, сжечь, сжёг, а вот книгами топить не пожелал. Так и принял смерть.

Долго держался и Иван Порфирьевич. Долго, но не вечно. Инстинкт заставил поступиться принципами. Потихоньку библиотека учителя пустела. Эта книга Франсуа Рабле была последней… Последней дающей тепло, а значит, и жизнь.

Однако согреваться таким образом поначалу никак не удавалось. Целиком книги гореть не хотели. Даже удивительно, как это их сжигали на кострах? После многочисленных неудачных попыток Иван Порфирьевич понял, что их нужно разрывать на листочки и предавать огню по отдельности. Теперь так и поступал. Но с этой…

Непослушными пальцами он с трудом перелистывал странички, рассматривая знакомые картинки. Как-то не поднималась рука оторвать хотя бы листок из этого фолианта. Вспомнились детки, учитель, жена и как тогда, в прошлой, мирной жизни они все вместе читали эту книгу и смеялись над забавными и добрыми великанами-обжорами.

Холод постепенно отступал. Голода он не чувствовал уже давно, а может, просто свыкся с этим чувством. Стало тепло, хорошо и уютно. Иван Порфирьевич прикрыл глаза, но книгу из рук не выпустил.

Вспомнились тёплые летние дни, солнышко, запах луговых цветов. Отчётливо, почти осязаемо почувствовал на губах вкус чая с мятой и варенья из лесной земляники. Увидел будто со стороны, как его руки обнимают жену и деток, всех одновременно, как смеялся вместе с ними, кружа в беззаботном хороводе…

Так незаметно для себя и уснул.

Уснул, чтобы не проснуться, спеша в другую жизнь на встречу со своими любимыми и близкими.