Все матери ненавидят меня - Харман Сара

– Ладно, – смягчаюсь я. – Водка с «фантой».

Переключаюсь на строителей и решаю, кто симпатичней. Один поднимает голову, я отвечаю улыбкой. Строитель тотчас краснеет и смущенно переводит взгляд на телевизор.

Престарелый бармен ставит оранжевое пойло на стойку. Выпиваю залпом.

– Еще.

– Тяжелый день, да? – он сочувственно улыбается.

Молчу в ответ и не отрываю взгляда от симпатичного строителя, пока друзья не начинают подпихивать его в бока и шептаться. Тогда он встает и шагает ко мне. Высокий, это хорошо. Куда моложе, чем я думала. Ну, ничего.

– Угостить? – говорит Красавчик-Строитель, показывая на мой стакан. От парня приятно пахнет деревом и землей, будто по влажной траве рассыпаны сосновые иглы. На зеленых брюках сетка для вентиляции и наколенники. Садовник, значит, а не строитель.

Флоренс, ты серьезно? – недоверчиво спрашивает внутренний голос, поразительно напоминающий мою сестру Брук.

– У меня идея получше, – с улыбкой отвечаю я парню.

5

Ноттинг-Хилл-Гейт

Пятница, 11:45

Он натягивает зеленые брюки и неспешно выходит из женского туалета, а торчащая сзади рубашка чуть развевается, как плащ супергероя.

Опираюсь на раковину. Теперь мне лучше. Не супер, конечно, не как в клипе Мэрайи «It’s Like That» [9], где она спускается по ступеням в золотом платье. И все же лучше.

Прополаскиваю рот и изучаю свое отражение в зеркале. Для тридцати с лишком неплохо. Могло быть хуже. Да и бывало, честно говоря. Например, когда Уилл нас бросил и я потеряла двадцать фунтов веса и почти все брови. Впрочем, ладно. Сто лет прошло.

Во времена «Девичника» одна визажистка сказала, что мое лицо похоже на очищенную картофелину. Слова жестокие, но я сразу поняла, о чем она. У меня от природы неприметная внешность. Волосы, кожа и брови разных оттенков одного мышиного цвета. Я не стану по-настоящему красивой, как сестра, тем не менее со временем научилась кое-каким фокусам: наращивание ресниц, ламинирование бровей, отбеливание зубов, бесконечные скручивания на пресс, приседания, подъемы по лестнице. Красота – примерно как арка из шариков. Нетрудно добиться, просто много утомительной, однообразной работы.

Напоследок булькаю водой и сплевываю в раковину. В кармане звякает телефон.

1 сообщение от: Брук.

Я на месте, – гласит оно, а дальше идет смайлик.

Подтекст: «Где ты?»

Вот же черт! Обед. Брук. Я уже опаздываю, а это совсем нехорошо – сама ведь ее позвала. Отвечаю эмодзи с бегущим человечком и выбегаю из паба в жестокий свет дня.

Захожу в паб «Королевский» на целых тридцать шесть минут позже, пыхтя и задыхаясь. Одетая в свитер-тельняшку с золотыми пуговицами на плечах, Брук сидит перед нетронутой тарелкой салата и накручивает на палец прядь тонких светлых волос.

– Прости-прости-прости, – тараторю я и шумно усаживаюсь напротив сестры.

Брук поднимает взгляд от телефона.

– Вот ты где. Я уже заказала.

Она говорит точь-в-точь как жительница графств близ Лондона. Послушай нас кто-нибудь со стороны – не догадался бы, что мы сестры. В сравнении с ней я говорю как Вуди из «Истории игрушек».

Брук всегда была любимицей родителей. Родилась в солнечный майский день, словно исправленная версия меня. Обновленная, улучшенная, с носом-кнопкой и красивыми волосами. Наш отец, водитель-дальнобойщик, и без того редко появлялся дома, а через три недели после рождения Брук и вовсе исчез. Типичная история, «ушел за сигаретами и не вернулся», и только несколько лет спустя мама нам объяснила: он сел в свой грузовик и поехал по девяносто пятому шоссе в Скарсдейл, к «настоящей семье». Я никогда не обвиняла Брук, ни в коем случае. И все же трудно было не заметить связи между ее шумным появлением в доме и поспешным отъездом папы.

Мама работала официанткой в закусочной «Дэнниc», всегда «видела в людях хорошее», потому-то ее вечно использовали. Другие официантки постоянно упрашивали выйти за них в утреннюю субботнюю смену, самую паршивую, а она верила их выдуманным слезливым историям. («Людям надо помогать, девочки», – отчитывала нас она, когда мы не хотели оставаться дома одни.)

Мамина доброта притягивала хитрых мошенников-голодранцев – таких обычно зовут Дин, Эйс, Билли; их манит во Флориду, как мотыльков на свет. Они вечно выпрашивают сотню-другую долларов на «новое дельце», из которого ничего не выходит.

Брук было четырнадцать, а мне семнадцать, когда мама усадила нас за столик кафе, заказала три шоколадных фондана и объявила: мы переезжаем из центральной Флориды в Англию, а к нашей троице присоединится Барри, «художник», живущий «неподалеку от Виндзора», – она его встретила на сайте знакомств.

Я ужасно обозлилась. То было лето перед выпускным классом, а я только-только добилась популярности в школе.

«А как же группа поддержки?!» – завопила я и швырнула пирожное о стену.

Зато Брук была занудой-отличницей и в плане общения ничего особо не теряла. Новость она восприняла спокойно; я так и видела, как закрутились шестеренки у нее в мозгу. Через три недели, когда наш самолет приземлился в аэропорту Гатвик, Брук уже на английский манер проглатывала звук «р», держала вилку в левой руке и думала, какую шляпу надеть на скачки в Аскот.

И неважно, что дом Барри «неподалеку от Виндзора» оказался в городке Слау, в муниципальной квартире, которую он делил с пожилой матерью. Или что его «творчеством» оказались витрины магазинов в промышленной зоне. Благодаря переезду Брук заняла новое место в обществе, эдакая сестра Бронте на минималках.

Мама всегда отмечала, как Брук на нее похожа. «Мы с твоей сестрой родственные души». Не стоило и спрашивать, кого напоминала ей я. Отца. Негодяя, который нас бросил.

Вытаскиваю из салата Брук грецкий орешек.

– Извини, Би. Задержалась на собрании.

– Правда? – сестра хмурится. – Я думала, остальные матери тебя ненавидят.

– Долгая история, – подзываю официанта и заказываю двойной чизбургер без булочки.

Брук задумчиво изучает мое лицо.

– Прихорошилась куда-то, – заключает она. Моя сестра макияжем не пользуется – разве что гигиеничкой или иногда капелькой туши. Честно говоря, с ее внешностью неудивительно.

– Не все же одеваются, как престарелые садовники, Би.

Чуть наклонившись ко мне, Брук принюхивается.

– Выпила? И что это на рукаве, земля?

Меняю тему.

– Как подготовка к свадьбе?

Брук в следующую субботу венчается в церкви Святой Троицы на площади Слоун – наконец-то сбылась ее давняя мечта попасть в верхушку среднего класса. Свадьба для Брук – любимая тема разговора.

– Сплошные волнения, – вздыхает она.

Мы обе невольно переводим взгляд на россыпь старинных бриллиантов на ее кольце. Джулиан, жених Брук, из тех напыщенных англичан, чьи безупречные манеры скрывают истинную натуру, как плащ-невидимка. Я только спустя два года поняла, до чего он мне противен.

– Даже не знаю, как тебе объяснить, – продолжает Брук и спохватывается. – Извини. Я хотела сказать… Ну, у тебя все было по-другому.

Тупо киваю. Мне от нее кое-что нужно.

– Кстати… – Брук открывает роскошный темно-синий ежедневник. – Примерка платьев для подружек невесты. Окончательная. Понедельник, два часа. В другое время сестра Джулиана не сможет.

– Ладно, – я достаю из ее тарелки еще грецкий орех.

– Серьезно? – недоверчиво спрашивает Брук. – Ты не против?

Стараюсь изобразить сочувствие.

– Конечно, Би. У тебя сейчас много дел. Не хочу подбавлять.

– Так, все, – она шумно закрывает ежедневник. – В чем дело, Флоренс? Давай, говори. Чего ты хочешь?

Я прикусываю губу.

– И почему ты такая недоверчивая?

– Скорее, догадливая, – суровеет она.

– Понимаешь, у меня сегодня важная встреча. Вот я подумала, может, ты…