Тридцать девять ступеней - Бакен Джон

Глава 2. Молочник отправляется в путь

Я сел в кресло и почувствовал сильную тошноту. Это продолжалось минут пять, а затем меня охватил ужас. Вид бледного застывшего лица на полу был выше моих сил, и я, собравшись с духом, накинул на него скатерть. Потом кое-как добравшись до буфета, нашел бренди и сделал несколько глотков. Мне уже доводилось видеть, как умирают люди. Да что там, я сам убивал во время войны с матебеле, но эта хладнокровная расправа у меня дома была чем-то совсем иным. Тем не менее взяв себя в руки, посмотрел на часы – было половина одиннадцатого.

Вдруг меня осенила мысль, и я принялся тщательно обыскивать квартиру. Там никого не оказалось, и каких-либо следов постороннего тоже. Задернув ставни, запер окна и закрыл дверь на цепочку. К этому моменту ко мне стал возвращаться рассудок, и я начал снова мыслить ясно. Мне понадобился примерно час, чтобы все обдумать не торопясь. Если только убийца не вернется, до шести утра у меня было время на раздумья.

Мое положение было хуже некуда – это ясно. Все прежние сомнения в достоверности слов Скуддера рассеялись без следа. Подтверждение его слов лежало прямо у меня под скатертью. Люди, которые подозревали, что он что-то знает, нашли его и самым надежным способом заставили замолчать. Да, но ведь он провел у меня в квартире четыре дня, и его враги, скорее всего, решили, что он успел рассказать мне свою историю. Значит, следующим буду я. Может быть, этой ночью, может быть завтра, но это было уже предрешено.

И тут мне пришла в голову еще одна идея. А что, если сейчас выйду и вызову полицию? Или просто лягу спать, а утром Пэддок обнаружит тело и вызовет ее сам. Какую историю я им расскажу про Скуддера? Я соврал Пэддоку насчет него, и теперь вся ситуация выглядела крайне подозрительно. Если выложу полиции все, что он мне рассказал, они просто рассмеются. Вероятность была тысячекратная, что обвинят в убийстве именно меня, и улик хватит, чтобы отправить на виселицу. В Англии я почти никого не знал, не было и настоящих друзей, которые могли бы поручиться за меня. Может, именно на это и рассчитывали наши тайные враги. Они были достаточно умны, чтобы использовать все, а тюрьма в Англии ничем не хуже ножа в спину, если их целью было устранить меня до пятнадцатого июня.

Кроме того, даже если бы мне поверили, я бы все равно сыграл им на руку. Тогда Каролидес остался бы дома, а этого-то они и добивались. Странное дело: вид мертвого Скуддера почему-то заставил меня поверить в его версию до глубины души. Он погиб, но доверил мне свою тайну, и теперь я был в какой-то степени обязан довести его дело до конца. Может, это покажется нелепым, ведь мне угрожала смерть, но я именно так и думал. Я не смелее других, но терпеть не могу, когда достойного человека убивают, и если в моих силах продолжить эту игру за Скуддера, то эта длинная рукоятка ножа не будет означать конец его истории.

Мне понадобился час или два, чтобы все это обдумать, и к тому времени я принял решение. Надо исчезнуть. Исчезнуть как можно надежнее – и оставаться в тени до конца второй недели июня. А затем найти способ выйти на правительство и рассказать все, что знал от Скуддера. Хотел бы я, чтобы он рассказал мне больше, и чтобы я внимательнее его слушал. Все, что у меня было – это лишь голые факты. Даже если переживу все остальные опасности, велика вероятность, что мне в итоге не поверят. Но выбора у меня не было. Я должен был рискнуть и надеяться, что произойдет что-то, что подтвердит мои слова в глазах властей.

Моей первой задачей было просто продержаться следующие три недели. Сегодня двадцать четвертое мая, а это значит, что двадцать дней мне необходимо провести в укрытии, прежде чем я смогу попытаться выйти на тех, у кого есть власть что-то изменить. Я предполагал, что меня будут искать две стороны – враги Скуддера, чтобы устранить, и полиция, которая захочет обвинить меня в его убийстве. Предстояла веселая погоня, и странным образом эта мысль даже утешала. Я так долго бездействовал, что теперь любая возможность что-то предпринять казалась мне благом. Когда я сидел один с телом и уповал на судьбу, то чувствовал себя не лучше раздавленного червя. Но если уж спасение моей шеи зависело от моей собственной сообразительности – я был готов смотреть на это с оптимизмом.

Следующей моей мыслью было: не найдется ли при Скуддере каких-нибудь бумаг, которые помогли бы мне лучше понять, в чем дело. Откинув скатерть, я обыскал его карманы. Отвращения к телу я больше не испытывал. Лицо у него было на удивление спокойным для человека, сраженного внезапным ударом. В нагрудном кармане ничего не оказалось, в жилете – только несколько мелких монет и мундштук. В брюках нашелся маленький перочинный ножик и немного серебра. В боковом кармане пиджака лежал старый портсигар из крокодиловой кожи. Черной записной книжки, которую я раньше видел, и где Скуддер делал пометки, нигде не было. Очевидно, ее забрал убийца.

Но когда я поднял голову, то заметил, что в письменном столе были выдвинуты несколько ящиков. Скуддер никогда бы не оставил их в таком виде – он был самым аккуратным из людей. Кто-то явно что-то искал. Возможно, ту самую записную книжку. Я обошел всю квартиру и обнаружил, что ее обшарили повсюду: перерыли книги, ящики, шкафы, коробки, даже карманы одежды в моем гардеробе и сервант в столовой. От книжки не осталось и следа. Скорее всего, враги все же ее нашли – но не у самого Скуддера.

Потом достав атлас, я развернул большую карту Британских островов и решил отправиться в какой-нибудь дикий край, где мои навыки выживания могли бы пригодиться, ведь в городе я чувствовал бы себя, как крыса в ловушке. Мне показалось, что лучше всего подойдет Шотландия: мои предки были шотландцами, и я мог бы легко сойти за местного. Вначале у меня даже была мысль прикинуться немецким туристом – у отца были компаньоны-немцы, и с детства я неплохо говорил по-немецки. Не говоря уж о том, что я провел три года в немецкой колонии Дамараленд в поисках меди. Но я рассудил, что скромнее было бы стать шотландцем – это вызовет меньше подозрений и меньше будет связано с тем, что полиция могла бы узнать о моем прошлом. Поэтому выбрал Галлоуэй как лучшее направление: судя по карте, это был ближайший к дикой местности уголок Шотландии, да и само место было не слишком густонаселенное.

Справочник Брэдшоу сообщил, что поезд отходит с вокзала Сент-Панкрас в 7:10 и прибывает на любую станцию Галлоуэя к позднему полудню. Это меня устраивало, но куда важнее было понять, как добраться до Сент-Панкрас, ведь сомнений в том, что дом уже караулят приятели Скуддера, почти не оставалось. Через некоторое время меня осенило. С этой мыслью я лег спать и проспал два тревожных часа.

Пробуждение в четыре часа ознаменовалось тем, что я распахнул ставни спальни. Слабый свет летнего рассвета уже заливал небо, а воробьи вовсю щебетали. Меня охватило странное чувство – будто я был брошенным богом дураком. Хотелось все бросить и надеяться, что британская полиция отнесется к моей истории с пониманием. Но, обдумав все снова, мне не удалось найти ни одного весомого аргумента против решения, принятого накануне. Скривившись, я решил идти дальше по намеченному пути. Страха как такового я не испытывал – просто не хотелось без нужды лезть в неприятности, если вы понимаете, о чем речь.

Мне удалось отыскать поношенный твидовый костюм, пару крепких ботинок с подбитыми гвоздями подошвами и фланелевую рубашку с воротником. В карманы я положил запасную рубашку, кепку, носовые платки и зубную щетку. За два дня до этого снял крупную сумму в золотых монетах – на случай, если Скуддеру понадобятся деньги – и теперь взял с собой пятьдесят фунтов в соверенах, спрятав их в пояс, привезенный из Родезии. Это было почти все, что мне могло понадобиться. Затем я принял ванну и подстриг свои длинные усы, оставив лишь короткую щетину.

Теперь наступил следующий этап. Паддок обычно приходил ровно в 7:30 и открывал дверь своим ключом. Но примерно без двадцати семь, как я знал по горькому опыту, с громыханием бидонов появлялся молочник и оставлял у моей двери молоко. Я иногда встречал этого молочника, когда выходил на раннюю прогулку. Это был молодой человек примерно моего роста, с жиденькими усами, в белом халате. На него были возложены все мои надежды.