Хрустальная сказка - Рейн Макс

– Лучше ливень или снег хлопьями, – не обращая внимания на его слова, продолжала девушка. – А еще лучше, когда ни того, ни другого, тогда коляска меньше скользит.

– Ну да, и машина тоже, – согласился Антуан, не зная, что сказать.

Вновь возникла пауза. «Она, видимо, считает меня законченным кретином, – решил он. – Пришел и сел как истукан». Но при всем желании ничего более умного он придумать не мог.

– Как тебя зовут? – внезапно спросила она.

– Антуан, – обрадовался он. – Извини, я забыл представиться.

– Красивое французское имя.

– Насчет красивого не знаю, но точно французское. Меня бабушка так назвала, она любила все французское. А ты? Тебя как зовут?

–Я Микаэла, можно просто Мика.

Вдруг она резко развернулась на коляске и принюхалась.

– О Боже, мои эклеры! Твою мать! – неожиданно резко выругалась девушка и стремительно выехала из комнаты.

Антуан тоже ощутил запах гари и быстро последовал за ней. Кухню заволокло дымом. Не раздумывая, гость бросился к окну и распахнул его. Под резкие ругательства и причитания хозяйки в кухню влетел свежий, морозный воздух. Дым постепенно развеялся, и Антуан увидел лицо хозяйки, склоненное над противнем с черной горелой выпечкой. Микаэла больше не ругалась как сапожник, а походила на обиженного ребенка, скорбно глядящего на сломанную игрушку. Антуан не удержался и захохотал.

Девушка удивленно подняла на него глаза и тоже захихикала, сперва негромко, потом звонко и безудержно.

– Мои эклеры – они еще ни разу у меня не получились. – Молодые люди смотрели друг на друга и покатывались со смеху, не в силах сдвинуться с места. Антуан, согнувшись пополам, держался за живот, а Микаэла, прижавшись к подлокотникам кресла, старалась удержаться, чтобы не свалиться.

– Спасибо! – произнесла она с легкой одышкой. – Давно я так не смеялась. И удивительно, что еще не рассыпалась.

– От смеха не рассыпаются, – через першение в горле хрипло ответил Антуан.

– Я и не на такое способна, – заверила Микаэла, выкидывая пирожные в мусор. —Придется нам пить чай с магазинной выпечкой.

– Это не страшно, для меня так вообще привычное дело. У меня все продукты из магазина. – Вспомнив о пустом холодильнике, Антуан невольно поежился.

Он всё ещё стоял возле окна и смотрел, как Микаэла расставляет чашки и блюдца. Её красивые руки, белые с розовыми ногтями, двигались проворно и с поразительной легкостью. Проветренная кухня наполнилась ароматами мяты и песочного печенья.

Микаэла откусывала кусочки от выпечки и жмурилась от удовольствия, запивая их чаем. Антуан наблюдал за ней, и с каждой минутой груз вины становился всё легче – она словно специально не давала ему вспомнить об истинной причине визита.

– Ничего на свете нет вкуснее мятного чая со сладостями. Я вообще страшная сладкоежка, – с чувством призналась она, и Антуану показалось, что они знакомы тысячу лет.

– У меня тоже зависимость от сладкого, – улыбнулся он, увлекаясь игрой в старых друзей. – Если уже начал есть, то не могу остановиться. Стараюсь вообще сахар не трогать.

– Нет у меня никакой зависимости, – фыркнула она, – у меня – независимость. Сколько хочу, столько и ем. – В её голосе звучало кокетство.

Она подлила Антуану чая и положила на тарелку еще несколько печений. Каждый её жест дышал особенной заботой, словно она исцеляла его от невысказанной боли. Антуан смотрел на неё и думал, как удивительно она не похожа на тот образ, что рисовало его воображение. Вместо убитой горем дочери перед ним предстал человек, безудержно влюбленный в жизнь. В каждом движении девушки, в её манере говорить, смеяться чувствовались непринуждённость и умение радоваться простым вещам.

– У тебя здесь очень уютно, Мика, – с чувством заметил Антуан. – Можно целыми днями сидеть и пить чай, забыв обо всём на свете.

Она понимающе улыбнулась:

– Есть такое свойство у чаепития. Дома становится комфортно и безопасно.

– Ну, насчет последнего я не уверен. – Он отпил глоток горячего чая. – Недавно прочел статью в журнале «Исследователь». Британские ученые провели опрос населения. Оказалось, чаепитие не столь уж безобидное занятие. Люди обжигают чаем рот, ломают зубы о печенье, ранят руки осколками разбившихся чашек, проливают на себя кипяток и травятся некачественной выпечкой. А два процента опрошенных травмировались, случайно ткнув печеньем себе в глаз.

– Мы, похоже, в опасности, бежим отсюда! – Её глаза блеснули озорством.

Антуан вспомнил, как фру Юзевсон говорила ему о дочери: «с ней всё очень сложно». Он тогда решил, что девушка замкнутая, озлобленная на жизнь. Теперь же, глядя на лучистую улыбку Микаэлы, на то, как она украдкой поглядывает на него, будто проверяя, помнит ли он их безмолвные встречи у окна, Антуан не мог понять, что её мать имела в виду. Девушка вела себя просто и естественно. Явно не обделённая интеллектом, она не умничала. Говорила небрежно, не самоутверждалась – просто играла в игру, где они оба делали вид, что совсем незнакомы.

Антуан смотрел на нее и вдруг понял, что она ему очень нравится. И не в красоте дело, не в белой шелковистой коже, не в глубине огромных голубых глаз, не в том, как струились ее белокурые волосы. Возле Микаэлы Антуан мог расслабиться и быть самим собой, а не притворяться кем-то еще. Он чувствовал, что она не способна на подлость, не озлоблена, а наоборот – счастлива. И эта способность быть счастливой, похоже, как раз и пугала её мать. Как можно радоваться жизни, сидя в инвалидном кресле?

– Подожди минутку. – Микаэла выехала в соседнюю комнату и вскоре пространство наполнилось мягкими звуками фортепиано. Та самая мелодия, которую Антуан использовал во время лечения фру Юзевсон. У него перехватило дыхание.

– Красиво, правда? – спросила Мика, вернувшись. – Мама особенно любила эту музыку в последние месяцы. – Её взгляд скользнул мимо Антуана и остановился на буфете, где за стеклом матово отсвечивал фарфор. – А еще она любила подолгу засиживаться на кухне. Ей нравилось сидеть с чашкой и смотреть в окно. Вот она. – Микаэла указала рукой на чайную пару на полке. – Чашка есть, а мамы нет.

Антуан понял, что сейчас самое время все рассказать. Но девушка вдруг сделала это сама.

– Спасибо тебе, что лечил ее, – глядя ему в глаза, тихо сказала она. – Ты подарил ей три счастливых месяца. Три месяца – маленькая жизнь. – Антуан напрягся и перестал жевать печенье. – Ко мне приходили из больницы, – продолжила Микаэла, – спрашивали, проходила ли мама альтернативное лечение, упомянули о тебе. – Костяшки пальцев на руке, которой Антуан держал чашку, побелели. – Но я сказала, что не знаю тебя и маму никто музыкой не лечил. – Она помолчала. – Ты же из-за этого сюда пришел? – Антуан почувствовал, как заливается краской. – Ничего не говори. Врать ты все равно не умеешь.

– Умею, – прошептал он, – только тебе не хочу.

Она благодарно улыбнулась. На этом тема, казалось, была исчерпана. Антуан убрал со стола и вымыл посуду.

– У меня новый помощник! Ура-а! – обрадовалась Микаэла. – Ты еще придешь?

Он кивнул и засобирался домой.

– Следующий раз посчитай до десяти и заходи.

– А зачем считать?

– У меня будет время поменять свою заляпанную майку, в которой я работаю, на чистую, я всегда держу ее под рукой.

Ах вот в чем дело улыбнулся он. Она проводила его до двери.

***

В баре «Ван Гог» посетителей встречал душный сумрак. Запах сухого дерева смешивался с ароматом дорогого коньяка. Лексус сидел за стойкой, рассеянно наблюдая, как молодой бармен Эрик натирает бокалы до зеркального блеска.

– Может, ещё пива? – спросил он, поймав взгляд Лексуса.

– Нет, спасибо, – Лексус развернулся к залу.

Бар пустовал. За дальним столиком ворковала молодая пара. Рядом с Лексусом крутились две местные «ночные бабочки», вечно поджидающие клиентов.

Заканчивалась вторая неделя, а Тор так и не появлялся. Редкие посетители забегали на бокал-другой и быстро исчезали в компании дам. «Ван Гог» не считался ни модным, ни популярным местом среди молодёжи. Репутация у него была так себе. Странно даже представить Тора в таком месте.