Чащоба - Лорен Нина

Итак, официальная версия оставалась прежней: Мишель сбежала. Так продолжалось дня два. Весть о происшествии распространилась со скоростью лесного пожара, и вскоре по городу поползли слухи один нелепее другого. И вот тогда Фортье поняли, что придется действовать самостоятельно.

Поиск был организован с помощью местных волонтеров. И тут мы сталкиваемся с еще одной странной вещью – увы, не последний раз: «сплоченная община» оказалась не такой уж и сплоченной. В общей сложности к поисковой партии, организованной Гаэтаном Фортье и местным полицейским Пьером Бергманом, присоединилось всего человек двадцать. Они обыскали близлежащие поля, берега в излучине реки Шодьер и небольшой участок леса на окраине Марли, двигаясь на своих двоих и включая фонарики с наступлением сумерек. Как нетрудно предположить, подобная стратегия поисков результатов не дала. Можно только гадать, сколько улик, способных навести на подлинный след Мишель, были случайно затоптаны или проигнорированы незадачливыми спасателями либо просто остались незамеченными. А несколько дней спустя Шодьер вышла из берегов, затопив окрестности, – такое нередко случается в этих краях после особенно снежных зим и дождливых весен. Поэтому любые детали, которые поисковая группа могла пропустить, были уничтожены к тому моменту, когда в Марли прибыли профессионалы Службы безопасности Квебека.

Они вновь опросили родителей и некоторых горожан, чьи показания, по их мнению, могли представлять интерес. Однако этим все и ограничилось. Насколько мне известно, ничего стоящего детективам разузнать не удалось.

Дело заглохло. И по сей день никому не известно, что случилось с Мишель Фортье в ту ночь, когда она исчезла из родительского дома.

Сегодня Марли мало изменился, чему, вероятно, не стоит удивляться. Реконструкция, объявленная в конце двухтысячных, казалась весьма многообещающей, но не принесла желанного возрождения, на которое так надеялись мэр и жители города. Попытки создать Марли репутацию места, приятного для отдыха и жизни после выхода на пенсию, также не увенчались успехом, и не только из-за прискорбного отсутствия очарования, свойственного маленьким провинциальным городкам. В последние годы побережье реки Шодьер подверглось сильной эрозии, а сокрушительные наводнения и вовсе делают земли непригодными для ведения хозяйства. Население медленно, но верно сокращается. Скоро в Марли не останется никого, кто помнил бы девятилетнюю Мишель Фортье.

Но прежде чем это случится, я решила попытаться пролить свет на историю, которая потрясла местное общество почти сорок лет назад.

Для этого нам нужно начать с родителей девочки – Мари и Гаэтана Фортье.

Глава 4

На мое счастье, Лора – человек привычки: запасной ключ от дома лежит на прежнем месте, под растрескавшейся садовой вазой, там, где я всегда находила его. Раньше глиняная посудина действительно служила емкостью для цветов, но теперь больше похожа на пепельницу. Как заправский детектив времен королевы Виктории, я внимательно изучаю окурки. Сигареты марки «Дюморье»: похоже, настали хорошие времена и Лора шикует.

Я отпираю входную дверь и переступаю порог. Внутри меня встречает полумрак. Сквозь погнутые жалюзи пробиваются косые лучи солнца. Пятна света лежат на полу, на обшарпанном диване, на котором, тихонько похрапывая, валяется моя мать. В полной отключке.

– Добро пожаловать домой, Стефани, – произношу я вслух.

Храп прекращается. Лора приходит в себя и усаживается на диване.

– О, привет. – Она трет кулаком заплывшие со сна глаза, позабыв, что на веках у нее тонны косметики.

– Вот именно: привет. Ты, случайно, ничего не забыла?

Лора смотрит на меня бессмысленным взглядом. Стрела сарказма прошла мимо цели.

– Например, забрать меня с автовокзала, – поясняю я, чувствуя себя капризным ребенком.

Похоже, Лора придерживается того же мнения.

– Зачем? Ты ведь уже здесь.

– Да, конечно. Потому что меня подвез Люк.

«Потому что бывший парень беспокоится обо мне больше, чем собственная мать», – хочется сказать мне вслух, но я молчу. И пяти минут не прошло, как я переступила порог дома, но логика подсказывает, что у нас с матерью найдется еще немало поводов для склок.

– Ах да. Как поживает Люк? И Кэтрин. Надеюсь, у них все в порядке.

Я стискиваю зубы. Что это – обычная невнимательность Лоры к чувствам других людей или она нарочно пытается меня уязвить? Кто ее разберет. Уж точно не я. Даже в лучшие времена мне никогда не удавалось понять маму. Стоит ли говорить, что сейчас времена далеко не лучшие.

– У Люка и его милой женушки все в порядке. О чем тебе прекрасно известно, потому что они живут в десяти минутах езды от твоего дома. А не хочешь спросить, как дела у меня? Знаешь ли, твоя дочь, которую ты не видела…

– …Два года, – она машет рукой в мою сторону, – или три? Если бы в прошлый раз я сама не отыскала тебя, срок был бы еще больше.

Ладно, твоя взяла, думаю я и отступаю. Лора поднимается с дивана, потягивается, вскинув обе руки над головой, и начинает рассеянно бродить по комнате, собирая пустые бутылки.

– Извини за беспорядок, – произносит она беззаботным тоном. – Надеюсь, ты не ожидала, что к твоему приезду устроят генеральную уборку? Мы же семья, в конце концов. Нам ни к чему пускать пыль в глаза друг другу.

Завуалированный укор Лоры относится к тому разу, когда два года назад я приехала в Марли и остановилась в гостинице. Но она сама явилась ко мне. Я пригласила ее на ужин и предложила денег, от которых, как я надеялась, мать откажется из гордости, потому что на самом деле никаких денег у меня не было. Аванс, выплаченный радиостанцией, давно растаял, как мороженое под палящими лучами солнца, поскольку жизнь в большом городе оказалась гораздо жарче, чем я ожидала поначалу. К счастью, Лора и впрямь отказалась, но дала понять, что разгадала мой маневр.

– Можешь занять свою старую комнату, – предлагает она. Само великодушие.

Я невольно кошусь на хлипкую дверь, за которой находится моя прежняя спальня. Я не была там лет пятнадцать.

– Надеюсь, это ненадолго, – бормочу я.

Чувствую устремленный на меня взгляд матери и, как бывало и прежде, поражаюсь ее внезапной проницательности. Для человека, старательно заливающего в себя галлоны дешевого пива с самого моего рождения, а то и дольше, способность трезво оценить ситуацию может показаться невероятной. Но так подумают только те, кто плохо знает Лору.

– Думаешь, на этот раз дело пойдет лучше? – спрашивает она.

Когда-то мать была невероятно хороша собой. Остатки былой красоты заметны до сих пор, несмотря ни на что. Два года назад, сидя на террасе единственного в городе приличного гриль-бара напротив Лоры, я смотрела на нее, освещенную лучами вечернего солнца, и поражалась этому факту. Она щурится на свет. Волосы зачесаны назад, у корней видна широкая полоска седины, хотя Лора регулярно красится в свой естественный рыжевато-каштановый цвет, шея и грудь тронуты полукругом красноватого загара, который намертво въелся в кожу. Вид у матери блеклый, как у застиранной вещи, и все же под потускневшей оболочкой по-прежнему мерцает красота, словно призрак в туманной мгле.

В этой женщине с огрубевшей кожей и выцветшей татуировкой, выглядывающей из-под рукава блузки, я узнаю ту, что изображена на немногочисленных фотографиях, которые хранятся у нас дома. Та самая О’Мэлли с решительно вздернутым подбородком и ослепительной, несмотря на желтоватые от никотина зубы, улыбкой. Волосы у нее сухие, но густые и пышные. Яркие серо-голубые глаза, которые достались и мне. Каким-то чудом матери удалось сохранить фигуру: она подтянута, хотя, насколько мне известно, никогда в жизни не поднимала ничего тяжелее пивной бутылки.

– Понятия не имею, о чем ты, – холодно отвечаю я, стараясь не ежиться под ее острым взглядом.

– Ой, умоляю! И без того очевидно, почему ты здесь. Во всех новостях трубили о нашей находке. Как только поднялся шум, я сразу подумала: «Ну, теперь держись: Стефани вот-вот нагрянет». Дня не прошло – клянусь, не прошло и дня, – как ты звонишь. А вся эта чушь про то, что ты на мели, – чистой воды отмазка.