Вся наша ложь - Вон Стейл Эллен

– Вы совсем не похожи. Сестры должны выглядеть одинаково.

– Кто сказал, что мы сестры?

– Моя мама. Она говорит, если ее оставят, к вам обеим возникнет много вопросов. Вот почему вы не можете быть сестрами.

У меня вспыхнули щеки. Глаза защипало. Мне хотелось сказать девочке, что ее мама не знает, о чем говорит. Что ее слова оскорбительны. Что она меня унизила. Мне хотелось послать ее к черту.

Но еще одно слово – и жжение грозило вылиться в нечто более постыдное, чем просто молчание.

Я села на скамейку, по-прежнему не выпуская руку девочки. Она посмотрела на Шайну, затем снова на меня. В ее широко распахнутых глазах застыло странное выражение.

Вскоре мы ушли домой.

Убедившись, что мы выдержали испытание, мама на следующий день, к моему неудовольствию, снова отправила нас на детскую площадку.

Шайна опять была там: раскинув руки, с громким смехом крутилась на карусели, изображая серфера. Она была так увлечена, что даже не заметила нас.

Девочка потянула меня за руку. Я одернула ее. Она потянула снова. Я посмотрела на нее и вместо привычной пустоты обнаружила в ее глазах рвение, настойчивое желание освободиться.

Я выпустила ее руку.

Вскоре мне наскучило за ней следить. Только сообразив, что ее нигде не видно, я приступила к поискам. Паники не было; чутье подсказывало мне, что она не убежит.

Я обнаружила девочку пять минут спустя под зеленой горкой-желобом. Шайна тоже была там – губы сложены в форме буквы О, в одной руке зажата прядь ее собственных волос, другая выставлена ладонью вверх, будто она тоже недоумевала, как такое вышло.

Вся левая половина ее головы была острижена.

На гравии лежали ножницы. Я узнала их.

Позже, когда меня спросили о случившемся, я изобразила удивление. Может, Шайна сама это сделала?

Девочка посмотрела на меня и встала.

На следующий день она заговорила.

– У вас есть вафли с Микки? Меня зовут Марлоу, – сказала она в то утро, когда прорвалась плотина и слова потоком хлынули у нее изо рта, как будто долгое время что-то удерживало их внутри. Ее курчавые волосы напоминали разворошенное гнездо, ночная рубашка, наполовину заправленная в трусы, перекрутилась, как кубик Рубика.

Кто-то или что-то перепрограммировало мозг девочки. У нее в голове сработал переключатель. Она проснулась другой. И говорила так, словно никогда не умолкала.

– Еще сиропа, пожалуйста, – явственно произнесла она, обращаясь к Мони.

Та безмятежно улыбнулась – будто всегда знала, что девочка в конце концов заговорит, – и передала Марлоу пластиковый диспенсер в форме кленового листа. Девочка выдавила щедрую порцию и небрежно размазала сироп по вафле синей пластиковой вилкой.

После завтрака родители помчались с ней к детскому психологу, как будто она получила травму и нуждалась в скорейшей медицинской помощи. Почините это, похоже, оно сломалось.

– Она по-прежнему ничего не помнит до того момента, как ваша дочь ее нашла, – сказала доктор, прикрывая дверь игровой комнаты с деревянными столиками и стульями, пазлами, куклами и книгами в разноцветных ящиках. Я наблюдала за Марлоу через окошко: она вертела в руках тряпичную куклу с черными волосами из ниток и желтыми глазами-пуговицами.

– Как вы считаете, почему она вдруг заговорила? – спросил папа.

Не успел он закончить фразу, как врач, латиноамериканка с туго стянутым на затылке пучком, закивала.

– Просто поразительно, насколько быстро девочка оправилась от пережитой травмы.

– Быстро? Это произошло буквально за ночь, – сказала мама.

– Действительно. Дети, как правило, восстанавливаются быстрее взрослых. Они демонстрируют настоящие чудеса. Мы провели некоторые предварительные тесты. Разумеется, ей нужна дальнейшая терапия и оценка состояния, но я бы сказала, что она находится на уровне шести-семилетнего ребенка. Вам следует ею гордиться.

Мама попятилась.

– Она не наша дочь.

– Стелла… – пробормотал папа себе под нос.

Доктор Сируэлос опустила голову, затем вновь посмотрела на родителей.

– Это подводит меня к следующему вопросу. Вы думали насчет дальнейших планов? Что будет после того, как истечет срок временной опеки?

– Дальнейших планов?.. – безучастно переспросила мама.

– Марлоу ничего не помнит из прежней жизни. Насколько известно, вы – единственная семья, которая у нее есть. Нам еще предстоит выяснить обстоятельства ее прошлого. Жив ли кто-нибудь из ее родственников. Если вы не планируете выстраивать с ней длительные отношения, тогда лучше разорвать их сейчас. Дайте ей шанс начать жизнь с теми, кто будет с ней в долгосрочной перспективе.

Ее спокойный тон не смягчил напряжение, которое отпечаталось на мамином лице. Папа протянул руку и похлопал маму по плечу, словно проверяя, все ли с ней в порядке.

– Мы еще не обговаривали детали. Нам нужно обсудить это наедине. – Папа перевел взгляд на меня, словно внезапно вспомнил, что я тоже там.

– Понимаю, – сказала доктор Сируэлос. – А пока, пожалуйста, держите меня в курсе, если заметите любые существенные изменения в состоянии Марлоу.

Она направилась к двери, чтобы позвать девочку.

– Как думаете, ее память восстановится? – резко спросила мама.

– Только время покажет. Возможно, завтра она все вспомнит. А возможно, никогда.

Мама задумчиво кивнула, глядя на Марлоу через окно. Та подняла куклу и улыбнулась.

Неделю спустя к нашему дому подъехала машина шерифа Ванденберга. Он отрастил бороду. Судя по всему, папа его не ждал.

– Прошу, заходите, – сказал он, придерживая входную дверь.

Мони предложила гостю чай, но тот отказался.

– Надолго не задержусь. Я в городе по другому делу. Просто решил заскочить по пути. Слышал о вашем маленьком чуде.

В кухню вошла Марлоу. Шериф Ванденберг на секунду умолк, воззрившись на нее. Уже тогда она обладала способностью притягивать к себе взгляды.

– Ты, стало быть, Марлоу? – дружелюбно спросил он.

– Мне шесть.

– Правда? Ну здорово. Ты меня помнишь?

– Нет, – без обиняков заявила она и спряталась за Мони, теребя свою рубашку.

Мама положила руки мне на плечи. Не Марлоу, а мне.

– Она до сих пор немного боится говорить при посторонних.

Шериф Ванденберг кивнул.

– По словам доктора Сируэлос, еще слишком рано допрашивать маленькую леди.

– Думаю, это разумно, – сказал папа. – Лучше действовать не спеша.

– Правильно. Но раз уж я здесь, не возражаете, если я задам несколько вопросов Айле?

Папины брови поползли вверх. Он внимательно посмотрел на меня и пожал плечами:

– Не вижу причин для отказа.

Я пошла за шерифом Ванденбергом в гостиную. Родители остались на кухне, а Мони отвела Марлоу в комнату поиграть.

– Где бы ты хотела сесть?

Я глянула по сторонам, затем вниз.

– На полу.

– О… конечно. Только предупреждаю, колени у меня уже не те, что раньше.

Мы сели на кремовый ковер. Я водила по нему руками, подбирая маленькие катышки, лишь бы не смотреть на шерифа.

– Айла, ты хорошо помнишь ту ночь, когда нашла свою подругу Марлоу?

– Она мне не подруга.

Шериф прищурил глаза.

– Нет?

– Ну, не совсем.

– Жуткая тогда выдалась ночка.

– Ага.

Я подняла глаза. Его густая лоснящаяся борода резко контрастировала с отполированной лысиной.

– Помнишь, что ты делала прямо перед тем, как нашла Марлоу?

– Да. Мы ели лапшу. Она была немного острой.

– Вы все находились в доме?

– Да. Мони. Мама. Папа.

Шериф сунул в рот жевательную пастилку. В наступившей тишине хрустнула карамельная глазурь.

– Айла, в тот вечер ты не заметила ничего необычного?

– В каком смысле «необычного»?

– Не такого, как всегда. Возможно, твои родители или бабушка делали что-то, чего обычно не делают.

Я помотала головой:

– Мы в последний раз ужинали в летнем домике. Мони всегда готовит.

– И ничего не показалось тебе странным или необычным?