Ознакомительная версия. Доступно 33 страниц из 164
Санька вцепился в отца и завопил:
— Папа!!
— Ты что?! — крикнул отец.
Яхта медленно выпрямлялась.
Дядя Сережа сказал от штурвала:
— Петрович, наветренный стаксель-шкот потрави. Кроме тебя, тут все салаги.
"Салаги" нерешительно хихикали. Отец оттолкнул Саньку к Мише и шагнул к лебедке стаксель-шкота.
"Кодор" полным курсом мчался к проходу в портовых бонах. Он звенел от ветра. Но это был уже не опасный звон. Санька рванулся из Мишиных рук и, коченея от стыда, замер у релинга…
Потом, когда ошвартовались у бочки под защитой Александровского мыса, Санька помогал убирать паруса, сматывал шкоты, но никому в глаза не глядел. Только в палубу глядел.
Папа сказал:
— Ну, хватит уж переживать.
Дядя Сережа спросил:
— Что закручинился, гардемарин?
Санька краснел и сопел.
— Перепугался маленько, а теперь страдает, — сказал папа.
— Ну и что за беда? — усмехнулся дядя Сережа. — Я и сам перепугался. Думал, мачта полетит.
Со стыдом и беспощадностью к себе Санька проговорил:
— Вы думали — мачта, а я думал, что потонем.
— Вот беда-то! — опять возразил дядя Сережа. — Спроси отца, сколько раз каждый моряк думал, что потонет! Это с каждым случается.
— Но любой не орет, как я, — добивая себя за трусость, сказал Санька.
— А разве ты орал? — удивился дядя Сережа. — Петрович, он разве кричал что-то?
— Я не слыхал, — сказал папа.
— Саня, это ты, наверно, мысленно крикнул. — Дядя Сережа похлопал его по плечу. — Это ничего, бывает…
Но Санька себя казнил до конца:
— "Мысленно"! На все Черное море…
— Ты вот что скажи… — дядя Сережа стал серьезным. — Ты так испугался, что больше не пойдешь с нами? Или пойдешь?
Санька с надеждой глянул в бородатое коричневое лицо капитана.
— А возьмете?
Дядя Сережа и отец засмеялись.
Санька подумал, повздыхал и тоже улыбнулся.
Но вечером, уже в постели, он думал, засыпая: "Это даже и не шторм, а так, шквал небольшой… А как же было там, на "Везуле"?"
Девятый бастион
Ночью разгулялся ветер. Утро было без дождя, теплое, но облачное. Ветер градом сыпал на асфальт созревшие каштаны, срывал с акаций мелкую чешую листьев, а большие подсохшие листья платанов (похожие на игрушечные дельтапланы) кружил над мостовыми и чиркал ими по скользким крышам разноцветных машин. Облака были быстрые и неплотные, мелькало чистое небо.
С причала у Графской пристани я поехал на катере на Северную сторону. Там надо было встретиться с ребятами в одном школьном музее. Катер сильно болтало. А за грядой волнолома вздымались белые взрывы прибоя. К Константиновскому равелину неслись из открытого моря белогривые табуны громадных волн.
Я подумал, что, если шторм еще поднажмет, рейд, чего доброго, закроют. Добирайся тогда в центр города вокруг бухты, через Инкерман…
Эта беспокойная мысль царапала меня все время, пока шел разговор в музее. И к причалу на Северной я возвращался с тревогой. К счастью, катера ходили. Но болтало их так, что было даже удивительно: почему рейд все еще открыт? Палубу захлестывало, немногочисленные пассажиры укрывались в салоне…
В гостинице пожилая добродушная дежурная сказала мне:
— К вам тут мальчики приходили. Цветы принесли да еще что-то… Я вам в номер унесла.
— Что за мальчики?
— Двое, небольшенькие такие, с портфелями… Сказали, что еще, может быть, придут.
В номере в бутылке из-под кефира стояли три пунцовых георгина каждый размером чуть не с арбуз. А рядом лежали на столе несколько раковин-рапан. Одна очень большая, с кулак. Оранжевая внутренность рапан еще пахла морем, там был мокрый песок. На бугорчатых серых боках — зеленые нитки водорослей.
Раковины я вымыл под краном. В двух оказались глубоко спрятавшиеся моллюски. Я пожалел живых тварей и решил потом выкинуть эти две раковины в море.
В дверь постучали.
— Вот они, гости-то, опять припрыгали, — сказала дежурная.
Смущенно посапывая и улыбаясь, в дверь проникли Санька и Юрос. Разом сказали "здрасте".
Я обрадовался и удивился. Удивился, что они вместе. При первой встрече мне показалось, что Юрос глядел на Саньку с ревнивой подозрительностью. И я знал, что прежде они были едва-едва знакомы.
Может, и сейчас Юрос увязался за Сандаликом из ревности? Или из принципа: почему, мол, этот идет, а мне нельзя?
Но нет, они смотрели друг на друга по-хорошему. А на меня весело, но капельку виновато: все-таки непрошеные гости.
— По берегу шастали? — спросил я.
Мятые длинные брючины Юроса снизу промокли, Санькины кеды и носки тоже сырые, а на поцарапанных ногах те же нитки водорослей, что на раковинах.
— Ага, — выдохнули Санька и Юрос вместе. Юрос полез в нагрудный кармашек и вытащил громадную крабью клешню. — Вот… Там, за Хрусталкой, много чего накидало волнами. И раковины, и это… Это тоже вам.
— Спасибо… Какая кусачая лапа!.. И за раковины спасибо, и за цветы… Где вы такие большущие георгины добыли? Их-то, наверно, не море выбросило?
— Не, — сказал Санька. — Это в школе…
— Сегодня сбор, ветераны придут, — разъяснил Юрос. — Там для них целые клумбы нанесли.
— Ничего себе, — хмыкнул я. — Значит, эти цветы… как бы это выразиться? Не совсем для меня были предназначены?
— Мы же не стащили! — сказали они разом и одинаково раскрыли честные глаза.
— Мы попросили, потому что там все равно целый воз! — объяснил Юрос.
— Да, нам дали, — подтвердил Санька.
А я вдруг заметил, что они похожи. Совершенно разные: темноволосый, с глазами-углями, весь какой-то колючий чертенок Роська и светлоголовый, сероглазый, всегда немного смущенный Сандалик. Чем все-таки похожи? Может, одинаковостью интонаций, когда начинают говорить разом? Или уверенностью и легкостью движений и смелостью глаз (у Саньки, несмотря на его стеснительность) — тем, чем отличаются многие севастопольские мальчишки? Или еще какой-то неуловимой пока общностью?
Я их усадил на кровать и попросил дежурную принести чаю.
— А чего это вас, голубчики, понесло на берег? Уроки ведь…
Они наперебой рассказали, что уроки сегодня наполовину отменили, потому что сбор. И они пошли посмотреть, какой прибой. А на берегу свист, брызги, шум. У клуба яхты пляшут у причальных бочек, как черти в аду (это Юрос, конечно, сказал), и одну чуть не сорвало…
Они набрали раковин, прибежали сюда, меня не было, они отнесли домой портфели и снова сюда…
— Ой, а сколько времени? — подскочил Юрос.
Я показал часы.
— Через два часа сбор, — сказал Юрос. — Надо еще домой зайти, себя в парадный вид переделать, а то вот… — Он дрыгнул ногами в жеваных штанинах.
— Я вас провожу.
Времени было достаточно, и мы зашагали не торопясь. По улице Адмирала Октябрьского поднялись до площади Восставших и свернули на Шестую Бастионную. Но по ней напрямик не пошли, а начали петлять по старым переулкам.
Ветер трепал на мальчишках галстуки, ерошил и ставил торчком волосы. Это был озорной, не сердитый шторм. Проблески солнца летели по улицам, словно сорванные где-то желтые флаги.
В переулке Бутакова, что тянется между заборами из серого пористого камня, Санька поддал ногой обломок черепицы и задумчиво сказал:
— Тут все еще иногда ядра находят. И бомбы старинные…
— Не только старинные, — хмуро заметил Юрос. Он знал, что такие находки — не шуточки.
Санька тихо возразил:
— Не старинные — это понятно. А с Первой обороны сто тридцать лет прошло.
— Те старые бомбы тоже иногда взрываются, — заметил Юрос. — Если нечаянно уронить или стукнуть. А просто так не взрываются. У них взрывателей не было, а фитили…
— И пушки были гладкоствольные, — сказал Сандалик и быстро глянул на меня: помню ли прошлогодний разговор о Стрелецкой бухте, Тотлебене и залпах с французских судов?
Ознакомительная версия. Доступно 33 страниц из 164
