Господи, напугай, но не наказывай! - Махлис Леонид Семенович

«ЖИРАФЫ ОЧЕНЬ ДОРОГИ»

Анна Владимировна неторопливо, но нервно двигалась по своему кабинету, лавируя между кусками старинной мебели. Столы, шкафы, кресла и рамы из карельской березы и красного дерева, изящно орнаментированные персидским орехом и бронзой, могли бы составить честь любому дворцу, если бы не были покрыты несмываемым бесчестием. Об их участи хорошо позаботились пернатые и четвероногие посетители. Некогда ясные голубые глаза Дуровой подернулись серой вуалью, проступающие капилляры прорисовывали на лице старческий узор.

Но в те редкие минуты, когда ее удавалось отвлечь от нескончаемых хлопот о питомцах, в ней оживала аристократическая сдержанность и голос становился ровней.

Анна Владимировна то и дело жаловалась на министерское начальство:

— Вы думаете, Леня, их хоть сколько-нибудь интересуют животные? Этих прохвостов интересуют только липовые отчеты о посещаемости и бесплатные билеты на мои представления. Однажды в кабинет Дуровой вошла заведующая кухней с тревожной новостью — морковка на исходе, а бухгалтер до конца месяца и слышать ни о чем не хочет. Дурова заохала — новость причинила ей боль. Открыла сумочку и протянула 100 рублей.

— Немедленно купите на все деньги.

Русская интеллигенция неисправима. Всем готова жертвовать. Мать Дуровой Анна Игнатьевна во время поездки в Париж пожаловалась жене одного русского писателя: «Я думала в Париже немного приодеться, но Володя купил жирафа. Жирафы очень дороги…»

Анна Владимировна мечтала превратить Уголок в коммуну, где люди прислуживали бы животным. Стоило слонихе Кате потерять аппетит, как Анна Владимировна объявляла осадное положение. В такие моменты к ней лучше было не соваться с другими заботами. Она часами простаивала у клетки Гвидона, когда морской лев захворал. Старушка тряслась над своим питомцем и никому не доверяла кормежку, особенно после того, как погиб его напарник Лель, которому посетители скормили какую-то гадость. Гвидон был царем звериного коллектива и коронным номером. Анна Владимировна вложила в него кучу денег и не один год изнурительной работы. Осанистая женщина с горделивым аристократическим профилем, не сдерживая слез, просила у страдающего животного прощение за человеческую подлость и бестолковость, умоляла его не сердиться на нее и выздороветь.

— Гвидончик, милый, ну что мне для тебя сделать? Ведь ты не подведешь меня, правда? Ты же знаешь, что люди — негодяи! Негодяи и воры. Для них нет ничего святого. Ну хочешь, я останусь с тобой до утра?

Она вновь и вновь повторяла ласковые слова, умоляла принять из ее рук ну хотя бы хвостик салаки. Лоснящийся зверь метался вдоль своего бассейна и ревел так, что душа разрывалась. Потом вдруг затихал, нелепо переваливался с ласты на ласту, не сводя с нее умных, почти человечьих глаз, по-старчески кашлял, прижимался носом к ее заплаканному лицу и застывал в этом положении, неистово кланялся, но от протянутого ему лакомства отказывался.

Анну Владимировну окружали несколько помощниц. Строгая и волевая, она распоряжалась ими, как прислугой, то и дело распекала за нерадивость и недобросовестность.

— Что будет с животными, когда меня не станет? — причитала она. — Они все вымрут как один. (Нет, Анна Владимировна, если бы вы смогли заглянуть тогда в будущее и узнать, что на самом деле ждет ваших питомцев, что их вполне в духе нового времени будут брать в заложники и освобождать силами ОМОНа, что они выйдут на баррикады классовой борьбы, что слониха Даша, подаренная Брежневу руководителем Лаоса Кайсоном Пхомвиханом и благоразумно передаренная Уголку, с отчаяния убьет своего наставника, а козел Василийвасильевич даже… начнет с горя курить, вы бы собственноручно усыпили их).

Иногда она замечала внутри клетки опасно торчащий гвоздь или забытую с вечера лопату:

— Они мне всех зверей погубят. — Причитала Дурова. Вызванный тут же на ковер дрессировщик с поджатым хвостом лез в клетку к слонихе Кате, которая отступала в дальний угол, ища убежища от водочных паров.

Когда она проходила мимо клеток, их обитатели, как по команде, поворачивали к ней глаза и клювы, вступая в таинственные отношения с их доброй феей. Анна Владимировна громко объяснялась им в любви, доказательства которой всегда оказывались у нее под рукой. Карманы ее рабочего халата были набиты всякой всячиной — кусками рыбы, мяса, семечками, морковками.

Театр зверей тоже влачил жалкое существование. Ему недоставало неуемного темперамента и творческой искры его основателя. Да и времена были не те. Это одесский градоначальник мог терпеть обиды от крашеных дуровских поросят. В наше просвещенное время и Дурову и его поросенку нашлось бы достойное применение в народном хозяйстве. Его дочери было не до сатиры, когда все силы уходили на спасение животных и их посильную защиту от нетрезвых варваров.

— Вы думаете, Леня, я не знаю, что все вокруг крадут у животных еду? Думаете, я не вижу эти авоськи, набитые треской и овощами? Вы только задумайтесь, Леня, — люди обворовывают беззащитных животных. А ведь это не голодное время, не блокадные дни. Мне же стыдно за них перед моими собаками и мартышками. У меня кошки и те не воруют — они просят. Что мне делать? Ведь не могу же я стоять каждый день в проходной и выворачивать у них карманы. Мне стыдно даже знать об этом. Я отворачиваюсь, когда вижу это безобразие. (Да чего же вы от них ждали? Воспитатели обворовывают детишек в детских садах, а вы хотите, чтобы у них о верблюдах душа болела? Чего же ждать от посетителей, любимая забава которых — угощать животных пропитанными водкой мякишами хлеба?).

Помню, как сразило меня тогда это сочетание — «стыдно знать». Владимир Буковский рассказывал о своей бабушке, которая стыдилась выходить в коридор, когда соседи развешивали для просушки украденные у нее простыни. Я наивно посоветовал Дуровой поручить вахтеру присмотреть за расхитителями.

— Он — бывший энкавэдэшник, парторг, да и по должности, вроде, сам Бог велел…

— Что? Владимиров?! — Дурова грустно засмеялась. — Так он же больше всех и таскает. И внуки его не голодают. С ним дрессировщики делятся. Владимирова первым гнать надо. Ну что-о мне де-елать, Ленечка, вы же умный, вы же еврей. Посове-етуйте. — Для пущей трагедийности она растягивала гласные до полной неузнаваемости, и от этого ее низкий голос становился упругим, как каучук.

— Они и меня угробят. И зверей моих угробят. Это же не-елюди! Это мародеры! Вчера опять всю треску растащили. А следующая доставка через неделю. Чем, скажите мне, я буду кормить моего Гвидончика? За всеми не углядишь, но льва объедать я не позволю.

Морской лев Гвидон, купленный в Калифорнии, — любимец и гордость Уголка. Однажды, расхваливая питомца кому-то из гостей, Анна Владимировна сказала, что готова выдвинуть его на звание заслуженного артиста.

— Неужели им на еду зарплаты не хватает? Скажите, Леня, вам хватает зарплаты? А они получают в два раза больше вас. И воруют. Как при папе воровали, так и сейчас воруют.

КПУД — ГАИ

Вызвала Анна Владимировна.

— Леня, у нас ЧП — заболела Тамара Александровна.

Тамара — директор КПУД. Деловая, спокойная, веселая, неконфликтная. Без нее в Уголке хаос и мрак.

— Надеюсь, ничего серьезного?

— Уж серье-езней не-екуда. — Произнесла старушка с интонацией Воланда, словно речь шла о ее непутевой тезке, чья неуклюжесть стоила головы бедному Берлиозу. — Вы представляете, они опять вчера переполовинили ящик с треской. Да так торопились, басурманское племя, что несколько штук выронили по дороге. Тамара в темноте на треске и поскользнулась. Нога в гипсе. И надолго. Вот я и позвала вас, чтобы попросить взять на себя часть ее обязанностей. Я, как могла, распределила их между теми, на кого положиться можно. Вы ведь не откажете?

Отказать в чем-либо Анне Владимировне не могли даже самые трудновоспитуемые животные. На мою долю выпали некоторые административные и репрезентативные обязанности. Я был единственным сотрудником Уголка, ходившим на службу в галстуке и белой рубашке (другой не было), чем вселял уважение к себе даже со стороны грустного ослика Иванстепаныча — стоило мне пройти мимо его клетки, как он приближался, широко открывал глаза с пушистыми ресницами и издавал тихий приветственный звук, похожий на вздох. Словно жаловался и искал защиты. Свою кличку он получил в честь бывшего замдиректора Уголка, которого обнаружили спящим в клетке осла в облаке водочных испарений. Дрессировщики обращались ко мне на вы, искренне считая, что меня после МГУ распределили на литературную работу в их зверинец. Только друзья издевались, мол, слышали, как дикобраз заговорил на древнерусском.