Господи, напугай, но не наказывай! - Махлис Леонид Семенович

Первое задание оказалось в достаточной степени литературным: разработать макет… удостоверения (никуда мне от них не деться) для персонала и отпечатать. За Микеланджело не скажу, но Станислав Лем нашел во мне достойного продолжателя. Свою сверхзадачу, правда, я видел в сохранении аббревиатуры, желательно, в виде золотого тиснения.

Все печатные работы для КПУД выполняла типография ОРУД-ГАИ. Это означало, что после утверждения заказа в Главлите (там сокращение благоразумно вычеркнули, не зря хлеб едят) мне следовало отправиться для визирования к начальнику отдела пропаганды ГАИ.

Полковник Н. (перевирать имя стыдно, а память прохудилась) встретил меня радушно. Звездочек на хорошую офицерскую вечеринку хватит — шесть на погонах и пять на бутылочной наклейке, вынырнувшей из сейфа. Видать, заждался партнера. Чокнулись. За что мне такая честь? Русская душа — сплошная загадочность и потемки.

— Ты вот что, хлопчик, расскажи лучше… Смотрю на тебя — ты на хозяйственника, вроде, не похож. Учился где?

— Филфак МГУ.

— Да ну! Вот так карьера. Как же это тебя в зоопарк-то занесло?

— Сам удивляюсь. На службу не берут. А без работы боязно. Да и карандаши на что-то покупать надо. Все ж лучше, чем «за птицами ходить».

Полковник опустил глаза и отодвинул стакан. Кажется, он что-то понял. Да чего уж тут не понять. И овца поймет. Не на облаке ведь живем.

— Ну что ж, у нас зоопарк для образованного человека — самое место. Пишешь?

— Пишу.

— А что пишешь?

И я поведал ему о моем последнем увлечении — детской поэзией.

— Ну, ты вот что, дружок… Приходи-ка ко мне на следующей неделе. И стихи приноси.

Принес. Вместе с ответами рецензентов из нескольких редакций. Все, словно, под копирку: «обладает лирическим даром… неширокий тематический диапазон… стихи по преимуществу очень самостоятельного звучания, хотя отчетливо заметно влияние Заходера (Мошковской, Маршака, Барто…)».

— Мой наивный друг, — сказал полковник, — Даже если бы ты послал в эти редакции «Муху-Цокотуху», то получил бы такой ответ. Там засела мафия, которая, между прочим, отчаянно прорывается и к нам. У нас тиражи, которые даже им не снились. И тема благодатная — безопасность уличного движения. Небось видел раскладушки и плакатики в поликлиниках с нашими безногими зайчиками? Их костыли многим спать не дают. Поработай в этом жанре и приноси. Уверен, что не пожалеешь. Нравишься ты мне. И стишки твои нравятся. Договорились?

Единственный досягаемый для меня авторитет по детской литературе — Лев Ефимович Рубинштейн — первый член Союза писателей, назвавший меня своим другом. Высокий, с белой копной волос, он был по-отечески внимателен к моим интересам, по крайней мере, тем, которые я готов был ему доверить. Как и с Ленкой, я познакомился с ним на фестивальном просмотре в ЦДЛ «Айседоры» с Ванессой Редгрэйв. Он дарил мне свои книжки о подростковом героизме, а мне льстила его дружба и внимание. Лев Ефимович велел немедленно ухватиться за гаишную соломинку («второго такого шанса не будет»). Но хвататься я не торопился. Были дела поважней.

В тот день, когда я взял в руки «пахнущее типографской краской» Удостоверение, упавший к моим ногам плод первого (и последнего) опыта административно-хозяйственной деятельности, министерство прислало и.о. Тамары. Сергей Сергеич, как и наш вахтер, — из отставных эмвэдэшников. И дело свое он знал. За первую неделю на новом поприще он умудрился выпустить две дюжины приказов с выговорами. Его особенно раздражали опоздания. По неясным причинам, меня в этих расстрельных списках не было, несмотря на то, что я не появлялся на службе раньше 12 часов. Сергей Сергеич, правда, тоже носил галстук. Может, поэтому относился ко мне с осторожностью (или просто выжидал и наводил справки до поры). А когда навел…

— Мне надо с тобой поговорить. — Встретил меня в дверях добродушный «медвежатник» Андрей Комиссаров. Уединились.

— Слушай, я тебе ничего не говорил, но над тобой сгущаются тучи.

— Уже давно сгустились.

— Не шути, все очень серьезно. Я присутствовал при разговоре в кабинете бесноватого. Говорили о тебе. Он уверяет, что ты под маркой Уголка заказывал в типографии какую-то антисоветчину.

— А куда же цензура смотрела? Типографию закрыть. ОРУД-ГАИ запретить. Махлиса выдворить из страны без права переписки.

— Со мной можешь хохмить, сколько влезет. Но с бесноватым шутки плохи. Он сказал, что сегодня же доложит кому следует.

— Андрюша, я еще ни разу не оказывался в центре политического скандала. Придется и через это пройти. Обещаю твое имя на допросах не упоминать. Ну разве только, если иголки под ногти.

Бесноватый действительно меня вызвал. Поговорили на славу. Спасибо Андрюшке, что предупредил.

— Кто поручил вам заказывать печатную продукцию?

— А кто будет вести протокол?

— Какой протокол?

— Допроса.

— Вы будете отвечать на мои вопросы?

— Что вы, Сергей Сергеич, разумеется, нет.

— Почему? Вам есть, что скрывать?

— Просто было бы неэтично обсуждать решения и распоряжения вышестоящих коллег в их отсутствие.

Задумался. Позвонил вечером Льву Ефимовичу. Посоветоваться. Он позвал меня на кофе (не по телефону же) в святая святых (вход только для небожителей) — кафе ЦДЛ. Стены зала украшали автографы литературных знаменитостей, клевавших друг друга в запоминающихся эпиграммах типа винокуровской «Я сегодня, ев тушонку, вспоминал про Евтушёнку». Элита пила коньяк, закусывала бутербродами с семгой.

Выслушав, Рубинштейн поднял жемчужную гриву и посмотрел на меня внимательно:

— Вполне возможно, Леня, что это художественная самодеятельность заскучавшего без дела профессионала. Можно не обращать внимания и жить дальше. Хуже, если он выполняет чужую волю. В этом случае от вас требуется крайняя осмотрительность.

— Едва ли, ведь не стали бы они ради меня ломать ноги Тамаре, чтобы насадить своего головореза.

— Вы говорите «они», значит, все-таки знаете, кого подозревать.

Хитер. Пришлось расколоться и рассказать о пятилетнем романе с «голубыми баранами».

— Тогда, Леня, я советовал бы держаться за эту работу. Без нее вы станете их легкой добычей. Не отталкивайте этого дурака слишком грубо. Еще Пушкин учил… Успокойте его, и он отвяжется. А тем временем вы определитесь с дальнейшей жизнью. Я слышал, что у нас стали выдавать визы «индейцам». В один прекрасный день и вам повезет. И я буду тихо завидовать вам издалека.

И снова призвала меня к себе Анна Владимировна.

— Давайте подумаем, Леня, чем нам с вами дальше заняться.

— Чем угодно, только не хозяйственными делами. Простите, Анна Владимировна, но это не для меня.

— Да знаю, знаю… Он уже приползал ко мне со своим детективом. Можете быть спокойны, Леня, после нашего разговора он к вам больше не приблизится.

— Тогда я предлагаю заняться рекламой.

— Голубчик, вы же прочитали мои мысли!

— Могу предложить такой план…

Уже на следующий день я подписывал договор с издательством «Планета» на выпуск набора художественных фотооткрыток с моей статьей и четверостишьями к каждой открытке. Не давая остыть железу, я предложил издательству «Реклама» воспользоваться услугами Ленки Соколик и выпустить две афиши «Театра зверей». В то время, как Дурова выколачивала деньги в министерстве, я затеял переговоры об издании книги об Уголке. Дурова была на седьмом небе. Пока мы с Ленкой не разложили перед ней эскизы будущих афиш. Ленка вложила в них душу, играя с цветом и линией. Эта игра и привела Дурову в ужас:

— Вы с ума сошли! Это слон или петух? Вы же мне всех детей перепугаете! Даже думать не смейте!

Во время разноса в комнату Дуровой ворвался непросыхающий ветеран заведения Александр Яковлевич Гетманов.

— Ничего не получится, Анна Владимировна! — объявил он. — Я не могу работать с этой обезьяной. От номера придется отказаться.

Номер изображал что-то вроде дружеского чаепития с мизансценой, смахивающей на тайную вечерю. Сценарий ломала нетерпеливая мартышка. Едва начинали разливать «чай», она срывалась с места, бросалась к чайнику, чтобы прильнуть непосредственно к источнику живительной влаги. Никакие уговоры, посулы и подкупы на нее не действовали.