Жизнь в белых перчатках - Махер Керри

Пегги и Лизанна были очень милы, смотрели все программы, в которых она участвовала, и всегда по-доброму, по-сестрински звонили на следующий день, чтобы сказать, как им понравилась передача и то, как Грейс в ней сыграла. Дядя Джордж тоже успевал увидеть большую часть ее телевизионных работ и тоже звонил с поздравлениями. У Грейс создалось впечатление, что за передачами с ее участием следит и мать, потому что по телефону она всегда произносила что-нибудь вроде: «Постановка, которую показали на днях по телевизору, такая грустная! Даже не знаю, как ты в ней сыграла и не впала в депрессию». Или: «Не знаю, дело в тебе или в нашем телевизоре, но вчера тебя было едва слышно! Может, тебе надо говорить погромче?» Но иногда Грейс перепадали и драгоценные похвалы от матери: «Спектакль, который передавали вчера вечером, мне очень понравился. И ты была там такая красивая!»

Однажды Грейс совершила ошибку, спросив у отца, смотрит ли он шоу с ее участием, и услышала в ответ равнодушное: «Я включаю это проклятый ящик только ради бейсбола». Спектакль на Бродвее отец игнорировать не мог и должен был появиться там в какой-то момент, хотя бы чтобы не выглядеть дурно в глазах своих друзей.

Однако, как это ни иронично, именно он навел Грейс на мысль, которая внушила ей новую надежду. Она ненадолго заехала в Ист-Фоллс перед тем, как отправиться в Денвер. За ужином отец ворчал, что потерял контракт на строительство здания, который отдали другой фирме, располагавшей более серьезными связями по всей священной Главной Линии [8].

«Связи… — подумала Грейс. Может быть, она не случайно получила свою лучшую роль, когда только закончила Академию, и ее имя появилось в выпускных списках и на кончиках языков преподавателей, у которых были хорошие связи. — Может, мне нужно еще поучиться… и наработать новые связи».

Помимо мысли, что благодаря известному учителю перед ней откроются новые двери, ей импонировала идея снова стать студенткой. Конечно же, ей есть чему поучиться, и, вероятно, наставник сумеет расшифровать «пояснения» Эдит и превратить их во внятные инструкции, которым она будет следовать.

По счастью, Нью-Йорк предлагает множество возможностей. Ли Страсберг произвел настоящий фурор своим «Групповым театром», пусть даже Грейс и не думала, что способна выдержать так называемые методы этого господина. Она слышала, что Страсберг со своими коллегами Шерил Кроуфорд и Гарольдом Клурманом призывали студентов черпать из собственных резервуаров боли и страдания, чтобы играть трагические роли. За исключением роли Трейси Лорд в Академии — которая, в конце концов, была комической, а не душераздирающей и трагедийной — каждая новая роль была для Грейс не поводом упиваться ею, а побегом от собственной боли. И посмотрите, куда этот метод, судя по всему, привел Мэрилин Монро, до абсурда талантливую красотку, по слухам почти не показывавшуюся на работе. Но были и другие педагоги, отколовшиеся от «Группового театра», например Стелла Адлер и Сэнфорд Мейснер, которые, возможно, подойдут ей больше.

Перед отъездом в Денвер оставалось как раз достаточно времени, чтобы подыскать себе преподавателя на осень, но действовать нужно было быстро. Смыв холодным душем с тела ночную липкую нервную пленку, она влезла в льняное платье и поехала на метро в Академию, а там постучалась в кабинет Дона. Периодически встречаясь то тут, то там в городских клубах и на вечеринках, они постепенно и совершенно неожиданно смогли подружиться после того, как их роман закончился. У Грейс было ощущение, что Дон готов снова влюбиться в нее, если она даст повод, он ревниво следил за ее кавалерами, но она ясно дала понять, что теперь у них исключительно платонические отношения. В последние несколько месяцев он встречался с Джуди, эксцентричной и обворожительной девушкой-скульптором, которая жила в Сохо. Когда им доводилось оказаться в одной компании, Грейс наслаждалась ее обществом.

— Ну до чего же приятный сюрприз! — просиял Дон, открыв дверь и увидев, кто пришел.

— Мне нужен совет насчет нового учителя.

Они отправились в кондитерскую за углом, взяли слоеные пирожные с кофе, и Грейс рассказала Дону, что хочет продолжить учебу.

— Я уж думал, ты никогда не попросишь.

— Речь не о тебе, Дон. У тебя я уже научилась всему, чему могла, — поддразнила она.

— Тут ты не права, — твердо мотнул головой Дон. — Но я согласен: тебе действительно нужно учиться.

Она почувствовала себя уязвленной этим его заявлением, но что поделаешь — это ведь Дон, а ей… ей действительно нужна помощь.

— Только не предлагай Страсберга, — сказала Грейс.

Вскинув руки ладонями вперед, Дон заметил:

— Уж поверь, я не настолько плохо тебя знаю.

Грейс широко улыбнулась. Потому-то она и пришла именно к нему. А он добавил, обрадовав ее еще сильнее:

— На самом деле я только что разговаривал об этом с Арти и Грегом.

Артуром Миллером и Грегори Пеком, предположила Грейс. Она прочла в бюллетене для выпускников, что оба они недавно пришли в Академию, чтобы провести там короткие курсы актерского мастерства.

Потом беседа свернула на достоинства актерских школ Страсберга, Адлер и Мейснера в сравнении с идеями Уты Хаген, которые в значительной степени легли в основу курса Академии. Под конец Дон пообещал позвонить Сэнфорду Мейснеру и замолвить за нее словечко, а потом Грейс выплыла на шумный тротуар, чувствуя, что жизнь опять обрела цель и смысл.

Предвкушая осенние занятия с Сэнди Мейснером, который по рекомендации Дона взял ее на свой курс, Грейс позволила себе канителиться в Денвере, днем — под его голубыми небесами, а по вечерам — в теплице талантов, именуемой Элитч-театр. В первую же неделю у нее завязались отношения с актером по имени Джин Лайонс. Почти сразу после знакомства он выдал:

— Кто бы подумал, что мы, ребята из Пенсильвании, будем ведущими актерами летней труппы аж на Западе, а?

Их общее детство на берегах Атлантики (он — из Питсбурга, она — из Ист-Фоллса) помогло Джину почувствовать себя как дома. Загорелый, с выгоревшими волосами после долгих походов по горам, он был грубоват, даже когда пытался вписаться в более благовоспитанное общество, и, в точности как отец Грейс, затаил на это общество обиду. Грейс прекрасно осознавала, что ее точеный носик, тщательно отработанная осанка и подправленный голос позволяют ей сливаться с самой рафинированной публикой. Люди всегда удивлялись, обнаружив, что она одна из этих самых Келли, а тех, кто не знал семью, шокировало открытие, что она католичка ирландского разлива. Она редко упоминала, что семья ее матери прибыла из Германии, потому что сама постоянно об этом забывала, так основательно Маргарет Мейер преобразилась в Маргарет Келли. Общение с Джином затронуло какую-то струнку в душе Грейс, и та стала упиваться своим положением аутсайдера.

— Может, в искусстве и полно определенного рода отверженных, но они всегда создают собственную мафию интеллигентщины, — саркастично заявил Джин. — А как насчет нас, публики из картофельно-мясной Америки? Мы им покажем, Грейс!

Скажи нечто подобное ее отец, Грейс захотелось бы кинуть в него упомянутой картошкой. Но после многочисленных отказов в Нью-Йорке она интуитивно склонялась к точке зрения Джина. «Да, — думала Грейс, — надо им показать». К тому же она понимала, что имеет в виду Джин: он не собирался утирать интеллигенции нос, скорее просто хотел, чтобы эта интеллигенция принимала его как равного, — именно к этому стремилась всегда и сама Грейс.

Джин был полной противоположностью Асмиру и другим состоятельным мужчинам, которые ухаживали за ней в Нью-Йорке, но в то же время так не походил на Дона и прочих знакомых артистов, что она нарушила клятву не связываться с актерской братией.

В постели он оказался поразительно энергичным и мужественным, без всякого жеманства. Его поцелуи были долгими, глубокими, он открывал глаза, только чтобы бросить взгляд на ее тело, пока его руки бродили по ее маленьким грудям и стройным бедрам. Из-за того, что в моде были фигуры в виде песочных часов, Грейс затягивалась в корсеты и всегда беспокоилась, какое впечатление произведет ее тело без коррекции тщательно подобранной одеждой: где надо — подложено, где надо — утянуто; переживала, что мужчину может разочаровать отсутствие даже намека на пышность. Но Джин стонал от удовольствия, видя и осязая ее наготу. Он и в сексе был несколько грубоват, не стеснялся пускать в ход зубы, словно зная, что Грейс не какая-нибудь фарфоровая кукла и способна принять это и хотеть этого, что где-то в ней живет роковая женщина, в образе которой она никогда ни перед кем не предстанет. Ее будоражила возможность играть такую роль.