Жизнь в белых перчатках - Махер Керри

— А если в процессе нам удастся кое-чему научить Шэри, так это только к лучшему, — многозначительно подняв бровь, добавил Хауэлл.

— Выходит, Хауэлл, теперь ты считаешь меня настолько коварной? — спросила Грейс, с невинным видом склонив голову набок — этот трюк она с большим успехом проделала перед множеством кинокамер. Инженю. Как же Грейс ненавидела это слово, практически ставшее ее вторым именем! Что ж, по крайней мере, она научилась извлекать выгоду из этих манер юной скромницы.

Хауэлл рассмеялся и опрокинул в себя остатки рома.

— Ох, Грейс, горе мужчине, за которого ты выйдешь! У него против тебя никаких шансов.

— Не переживай за ее будущего мужа, Хауэлл, — сонно проговорила Пегги. — Женщины семьи Келли всегда уступчивы, когда дело касается мужчин. Папочка об этом позаботился.

Грейс сдержалась, чтобы не поморщиться. Меньше всего на свете ей сейчас хотелось вспоминать о Джеке Келли. Уж на него-то нынешняя фотосессия впечатления не произведет. На него вообще ничто не производит впечатления.

Той ночью ей неважно спалось, а на следующий день во время съемки она была какой-то отсутствующей, руки и ноги как ватные. Словно силы, которые, казалось, переполняли ее всю эту неделю, вдруг вытекли из нее.

Стоило ей высунуть голову из воды, Хауэлл припал на одно колено в волнах и всем телом подался влево, спрятав лицо за камерой с 35-миллиметровым объективом.

— Отлично выглядишь, Грейс! — воскликнул он. — К тому же ты умнее и талантливее, чем все считают. Подумай, какая физиономия станет у Шэри, когда он увидит, что ты завоевала «Оскар»!

И всего лишь на кратчайший миг, который потребовался фотоаппарату, чтобы щелкнуть затвором, губы Грейс изогнулись в легчайшей улыбке и она вдруг поверила, что невозможное возможно.

Глава 1

1969 год

Сорок… Никогда прежде не возникало у нее в день рождения искушения убежать и спрятаться. Впрочем, до этой даты оставалось еще несколько месяцев, но Ренье, дети и персонал дворца уже хотели знать, какие празднества желает по такому поводу устроить ее светлость.

— Никаких! — заявила она Ренье, когда черный «мерседес» вез их на очередной официальный ужин.

Ей казалось, что в последние дни они видели друг друга только в маленьких закрытых пространствах во время коротких промежутков между разнообразными мероприятиями.

— Ну что ты, Грейс, это на тебя непохоже, — удивился муж, накрывая ее ладонь своей.

Она вытащила руку и положила к себе на колени, обтянутые чесучой персикового цвета. Завтра с утра описание ее платья появится в постоянных колонках всех газет. Обозреватели сосредоточатся на том, как искусно сшит и мастерски вышит ее наряд, почти не упомянув о книгах, которые она читала сегодня спозаранок детям в больнице, или о долгих часах, проведенных ею за подготовкой предстоящего Гала-бала Красного Креста, когда приходилось практиковаться в утомительном искусстве дипломатии, следя, чтобы ни одному жертвователю не наступили на любимую мозоль и все важные персоны получили свою порцию лести.

— Прости, Ренье, — произнесла Грейс, задействовав свои самые нежные интонации. — Кажется, я просто… не в себе.

Когда дело касалось мужа, она всегда старалась напустить тумана, и такая стратегия себя оправдывала. Его не интересовали ни глубина чувств жены, ни ее мысли. Долгое время Грейс терзало неприятное чувство, что он то и дело недопонимает ее и при этом вовсе не горит желанием понять. Однако недавно она осознала, насколько легче от этой его ограниченности делается ее жизнь в Монако. Раз муж ни о чем не спрашивает, то и объяснять, что к чему, совершенно незачем. Сэкономленные таким образом силы можно сберечь для ситуаций, в которых у них возникают разногласия.

— Не постараешься ли прийти в себя к двенадцатому ноября? — спросил он. — Ведь нашим подданным наверняка захочется в этот день воздать почести своей княгине. Боюсь, они не поймут, если никаких празднеств не состоится.

Его тон был довольно терпеливым, но Грейс знала, что это изменится, если она не пойдет на попятный в течение недели. А пока что Ренье лишь свел темные брови и поджал пухлые губы в обиженной улыбке, означавшей, что он, конечно же, понимает, почему ей не хочется делить со всем княжеством настолько интимный момент своей жизни, но им обоим известно, что наилучшим из всех возможных вариантов будет все-таки пойти на это.

И все же Грейс сильнейшим образом ощущала всю иронию ситуации с этим ее днем рождения! Ведь если Ренье поднимет вокруг него много шума, то ее сочтут возвеличивающей саму себя зазнайкой, а ее нелегкий труд во имя княжества уйдет еще глубже в тень. Она предстанет эдакой Марией-Антуанеттой с сумкой от «Эрме» и в бриллиантовой тиаре. Но если ничего не устраивать, а просто отправиться с семьей поесть бургеров, одевшись в любимые джинсы с джемпером (ее старая подруга и любимый модельер Эдит Хэд называла это нарядом простушки), то подданные ее изысканного княжества останутся недовольны тем, что она не постаралась им угодить, — они ведь ожидают, чтобы их княгиня всегда выглядела как картинка из журнала мод.

Грейс одновременно удивляло и угнетало, что после почти тринадцати лет брака с монархом ей все еще приходится иметь дело с этой «уловкой-22». Не далее как на прошлой неделе она посещала больницу, отремонтированную и модернизированную ею с той же тщательностью и заботой, с которой большинство женщин обставляют собственные жилища. Благодаря ее хлопотам это медицинское учреждение из захудалой богадельни превратилось в клинику, оборудованную по последнему слову науки. Зная, что во время посещения онкологического отделения ее будут фотографировать, Грейс надела аккуратный летний костюм с юбкой и кеды из шамбре, которые повернутая на моде двенадцатилетняя Каролина иначе как уродливыми не называла. Княгиня попросила фотографов не снимать ее ноги, объяснив, что надела спортивную обувь, а не туфли на каблуках, чтобы навестить как можно больше пациентов и не угодить при этом в ортопедическое отделение.

Она думала, что шутка разрядит обстановку, но заметила, что некоторые медсестры нахмурились, а одна даже покачала головой, чтобы выказать Грейс неодобрение.

Эта сестра была очень пожилой, ее загорелое лицо избороздили глубокие морщины — такой след за долгие годы оставили на нем многочисленные летние деньки, проведенные на пляже.

При виде этой обычной, зачастую противоречивой, реакции на свое появление Грейс подавила вздох. Благоговение перед ее материнством смешивалось с осуждением избранных ею методов воспитания. Благодарность за благотворительную деятельность — с неприятием ее гардероба. А восхищение красотой княгини, самое сильное чувство, которое та вызывала у подданных, вступало в конфликт с неприязнью к ее происхождению: она прибыла из-за океана, из страны, которую здесь не любили за великодержавные замашки и сговор с Францией, стремящейся держать Монако под башмаком.

Подобная смешанная реакция была, с точки зрения Грейс, лучше откровенной враждебности, которую Ренье ощущал на заре их брака и использовал как повод запретить в княжестве фильмы с ее участием. Однако она отчаянно надеялась, что однажды монегаски действительно примут ее как свою, как одну из них, независимо от ее деятельности в качестве княгини. Получить от них признание оказалось куда сложнее, чем от кинозрителей, которых она когда-то жаждала очаровать своим актерским талантом.

Но потом одна из самых молодых медсестер, которая говорила по-французски с сильным акцентом, хихикнула и показала на собственные разношенные белые туфли со словами:

— Тут вы не одиноки, ваша светлость.

Грейс ответила самой теплой улыбкой, на которую только оказалась способна:

— Спасибо за понимание.

Возможно, благодаря молодому поколению она все же сможет почувствовать себя здесь как дома.

— Делай, как считаешь нужным, Ренье, — с легким вздохом сказала Грейс, зная, что пойти на эту уступку все равно придется, а значит, нечего и тянуть. Она научилась и кое-чему еще: сдаваться всегда, когда это возможно, и чем быстрее, тем лучше. При такой тактике все идет гораздо более гладко, а неприятных споров становится куда меньше. — Уверена, Марта и Мередит, — упомянула она обеих своих секретарш, — устроят славный праздник.