Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора "Герцогиня Абрантес"

Войска, которые обязывался выставлять Рейнский союз, распределили таким образом: Франция — двести тысяч человек, Бавария — тридцать тысяч, Вюртемберг — двенадцать тысяч, Баден — восемь; всего двести шестьдесят три тысячи человек.

Глава XXII. Родственники Наполеона

Я уже говорила, кажется, что Голландия избрала принца Луи Бонапарта своим королем. Но французы зря смеялись над тем, что составляло честь их, — Голландия сама требовала у нас владетеля. Подобные насмешки сердили императора: он не любил игр с властью и утверждал, может быть справедливо, что если мы шутим над теми, кто управляет нами, то не уважаем их.

Голландия прислала от себя депутатов. Двор находился тогда в Сен-Клу. Император принял депутатов с непритворной радостью. Я думаю, что он любил своего брата Луи больше всех других братьев, кроме Жозефа; он также питал отеческую нежность к его жене и детям. Блестящая голландская корона, предложенная брату и невестке, стали прекрасным доказательством этого. Он не принимал сопротивления своей воле; он требовал неограниченной покорности и думал, что счастье всех зависит лишь от повиновения ему; но в братьях своих он встретил упорное сопротивление, основанное на их чести и совести, в чем он мог видеть меру их благородства. Поведение Луи в Голландии достойно всякой похвалы.

Император принял голландцев, как уже я сказала, с величайшей благосклонностью и, чтобы выразить это явно, велел призвать юного принца Луи-Наполеона, представил его депутации и сказал ему, чтобы тот мило обошелся с теми, кто пришел просить отца его быть их повелителем. Но как может показать свою любезность пятилетний принц? Разве что прочитает басню, стихи или что-нибудь похожее — придворным все равно! Луи-Наполеон, говорят, не заставил себя упрашивать и тотчас прочитал наизусть басню «Лягушки, просящие царя».

Довольно странно, что я так и не смогла узнать, точно ли произошел этот случай. Я видела, что император очень сердился на эту шутку, и не смела узнавать подробности. Я хорошо знала людей, служивших при молодых принцах, но не настолько, чтоб спрашивать их о подобной истории. Знаю только, что происшествие это долго почитали за верное.

Когда мы дойдем до эпохи смелого сопротивления Луи, желавшего защищать независимость Голландии, я буду счастлива отдать справедливость другу моей матери и всех моих родных: он был человек добродетельный, прямодушный, думающий только о своих обязанностях. Так всегда надобно представлять его себе.

Предчувствие мое в отношении Жерома сбылось в полной мере: он тоже хотел насладиться могуществом и отрекся от клятв своих раньше, чем пропел петух. Он стал императорским и королевским высочеством, был окружен камергерами, кавалерами, пажами, а бедная девица Паттерсон, чье прелестное лицо так восхищало меня, была оставлена; воспоминание о ней очень мало занимало ее мужа-повесу.

— Не правду ли говорила я тебе? — сказала я Жюно, когда мы в первый раз увидели Жерома в придворном наряде.

Впрочем, думаю, не много найдется женщин, которые могли бы сравняться в совершенстве с нынешней его супругою. Я скоро дойду до того времени, когда узнала ее, и почту за счастье написать ее портрет.

Я уже говорила об отъезде принца Жозефа в Неаполь, где был он теперь королем, но еще не описывала домашней жизни старшего брата Наполеона, который был бы главой семейства Бонапарт, если бы великий человек не сместил его.

Жозеф Бонапарт родился на Корсике, как и все его братья, но в его французской речи это заметно было меньше, чем у всех известных мне корсиканцев. Трудно встретить такое прекрасное лицо: это лицо принцессы Боргезе, но мужское. Улыбка у Жозефа такая же, как у императора, — тонкая и нежная, и это естественно, потому что душа его светла и сердце превосходно. Брошенный в свет во время господства раздоров, когда низость и наглость первыми достигли власти, он совершал человеколюбивые и благодетельные поступки, подававшие надежды, после вполне оправдавшиеся. Жозеф хорошо знает не только нашу литературу, но и литературу английскую и итальянскую. Он учился очень хорошо в юности, продолжал учиться и позднее. Он любит чтение, любит окружать себя учеными и писателями. Его жизнь в этом отношении была даже лучше, чем Люсьена, хотя сам он не писал стихов, как его брат. Словом, Жозеф — человек, с которым приятно встретиться во всякое время, везде; знакомство с ним — наслаждение, дружбой с ним можно гордиться.

Говорили, что у него слабый характер; это неправда. В душе его есть нежность, в сердце доброта и человеколюбие, ум у него острый и проницательный. Все эти качества, кроме последнего, могли только вредить ему в возмущенной стране, где пришлось бы править с помощью силы и принуждения. Но и во время несчастного царствования своего в Испании он поступал безупречно. Положение братьев Наполеона всегда было тягостно, когда он сажал их на трон. Он хотел сделать их государями, но требовал от них повиновения как от префектов: одно не вязалось с другим. Впрочем, император встречал в братьях своих сопротивление, которое некоторых из них прославило самым благородным образом. Принц Канино оказался первым: он во всеуслышание объявил, что свободен в своих привязанностях, и остался верен супружескому обету. Я не говорю, что этот поступок честного человека уникален, но думаю, что иные из тех, кто видит в этом самое обычное дело, не отказались бы вкусить сладость измены. Принц Луи также поступил благородно, Голландия еще помнит об этом.

Прекрасен венок любви народной, когда им награждают того, кто уже не царствует более: тут нет обольщений власти, которая раздает милости. Любить поверженного короля опаснее, нежели любить простого чужеземца.

Жозеф уезжал из Франции с большим сожалением. Я уже сказала, что он умолял брата не облекать его королевской властью: «Оставьте меня царствовать в Морфонтене», — говорил он. Я видела его в Морфонтене: там легко было судить о его кротких взглядах на жизнь и о его высокой доброте. Он был примерный отец и муж, несмотря на все, в чем его упрекали. Добрый, верный друг, он не забывал прошлого и любил вспоминать о нем. Я видела, до какой степени он благоговел к чувствам юности своей, когда мы приезжали в Морфонтен с моим братом Пермоном, который был с ним так дружен когда-то. У меня еще сохранились письма его, писаные к моей матери и брату; но и став принцем Империи, он вел себя как человек, который писал эти письма. Король Жозеф — человек добродетельный, чистый душой и с большими способностями, а это особенно ценно, когда основано на чувствах благородных. Я опишу поступки его в Испании во время разрушительной войны, предпринятой больше по воле императора, нежели для того, чтобы сесть на трон, которого он не хотел, и эти поступки покажут меру его чести и достоинств, если кто-то о них не знает.

Кому в Париже не известно имя жены его, королевы Испании? Все, жившие там в одно время с нею и еще не умершие, помнят это исполненное всех добродетелей существо, вмещающее в душе своей многие совершенства. Жюли не красавица, но пленяет собою, потому что уклонилась от старого закона, заставляющего женщину быть прекрасною только потому, что она женщина; она заменила это обязанностью быть доброй, человеколюбивой и всегда снисходительной ко всем поступкам.

Достоинства королевы почитала она только новым побуждением к заботе о своих детях: «Я отвечаю за них перед подданными, которые некогда будут под их властью, — говорила она, — скипетр тяжел и в руках крепких, а как тягостно было бы рукам немощным держать его, если не придать им новой силы, которую можно найти только в добродетели!»

Королева Жюли — одна из тех женщин, характеру которых я удивляюсь особенно. Многие романы представляют нам вымышленных лиц в их совершенстве, как будто упрекающем обычное человеческое несовершенство и злополучную натуру нашу. Но королева Жюли была само совершенство, хоть и человек из плоти и крови. Я долго наблюдала ее, видела и в искренности дружбы, и окруженную блеском могущества, который должен был изменить ее в глазах моих; но этого не случилось. Она понимала важность искусства повелевать; но, отбрасывая блеск всякого рода, вооружалась только скромностью. Она не хотела ничего показного ни в своих поступках, ни в своих нарядах. Всегда одетая просто, она носила драгоценности, только приличествующие ее сану.