Дочь самурая - Сугимото Эцу Инагаки

Матушка наклонилась над гамаком и впервые нежно поцеловала меня в лоб.

Однажды мы с приятельницами отправились посмотреть Эллен Терри [58] в «Венецианском купце». Спектакль был дневной, и после представления мы отправились выпить чаю. Дамы нахваливали прославленную актрису, я же молчала, поскольку тот день стал одним из величайших разочарований моей жизни. Мне не терпелось впервые увидеть западную актрису, известную на весь мир, я представляла себе скромную молодую образованную женщину, которая медленно ходит по сцене, степенно и с достоинством произносит замечательный монолог. Разумеется, я невольно нарисовала в воображении идеал для японцев.

Вместо этого по сцене расхаживала высокая женщина в алом платье и шапке на манер шутовского колпака, причём двигалась так естественно и непринуждённо, как пристало разве только простолюдинке. Для дамы воспитанной и изящной — пусть она даже это скрывает — Порция разговаривала чересчур громко и быстро. А как она жестикулировала! Оживлённо, точь-в-точь как мужчина. Мною владела лишь оторопь и удивление.

Чудесная сцена, когда Джессика при луне встречается с возлюбленным, и последнее действие, когда двое мужей узнают своих жён, изобиловали поцелуями до неприличия. Я уже пожалела, что пошла на спектакль.

Посреди разговора одна из дам, в последнем действии с любопытством за мной наблюдавшая, спросила:

— А в японских спектаклях бывают любовные сцены?

— Да, конечно, — ответила я. — Наш театр показывает жизнь как она есть, и японцы такие же, как все люди.

— Но вы залились краской, юная госпожа, точно прежде не видывали влюблённых, — с улыбкой заметила дама.

Я как могла объяснила, что нас веками учили: выражение сильных чувств несовместимо с изяществом и благопристойностью. Это вовсе не значит, что мы подавляем в себе чувства, однако считаем публичное их выражение дурным тоном. Поэтому в нашем театре любовные сцены, как правило, настолько скромные и спокойные, что американскую публику они не затронули бы вовсе. А вот на японских зрителей сдержанное достоинство наших актёров производит сильное впечатление, поскольку японцы понимают чувства, которые им не показали.

— Но как же ведут себя ваши влюблённые, когда их… скажем… переполняет страсть? — уточнила молодая дама.

— Они деликатно поворачиваются друг к другу спиной, — ответила я.

— Поворачиваются друг к другу спиной! Силы небесные! — Именно такую любопытную фразу употребила молодая дама и чуть погодя задала мне новый вопрос: — А правда, — сказала она, — что в Японии не принято целоваться, даже у мужей и жён?

— Видите ли, у нас принято кланяться, — пояснила я. — Именно так мы выражаем чувства.

— То есть вы хотите сказать, что и ваша матушка никогда вас не целовала? — изумилась молодая дама. — Как же она попрощалась с вами, когда вы уезжали в Америку?

— Она поклонилась мне, — ответила я, — и произнесла очень ласково: «Благополучной тебе дороги, дочь моя».

Тогда я ещё очень недолго жила в Америке и не поняла ни странного выражения, которое приняли лица дам, ни воцарившегося на миг молчания, после чего разговор перешёл на другие темы.

В поклоне участвует не только тело: это движение души. Мы по-разному кланяемся отцу, младшей сестре, подруге, слуге, ребёнку. Глубокий и полный достоинства поклон моей матери, ласковые слова прощания были проникнуты любовью. Я живо это ощутила, и все, кто при этом присутствовали, тоже поняли всю глубину потаённого движения её души.

Японцы не любят выставлять чувства напоказ. До недавнего времени всех японских детей высших сословий учили скрывать сильные эмоции. Ныне свободы куда больше, чем в старину, однако влияние былого воспитания по-прежнему заметно везде — и в искусстве, и в литературе, и в повседневных обычаях. При всём дружелюбии и жизнерадостности в общении существует определённая строгость этикета, ограничивающая избыточность выразительности. Она диктует ритуалы, связанные с рождением и смертью, и управляет всем, что между ними, — трудами, играми, трапезами, сном, прогулками, бегом, плачем и смехом. Оковы учтивости — разумеется, по доброй воле человека — сдерживают проявления чувств. Весёлая девушка смеётся тихонько, прикрыв лицо рукавом. Ребёнок, ударившись, глотает слёзы и всхлипывает: «Я не плачу!» Убитая горем мать с улыбкой сообщит вам, что дитя её умирает. Расстроенная служанка, хихикая, признается, что разбила ваш драгоценный фарфор. Иностранца всё это пожалуй что озадачит, но подобное поведение продиктовано лишь стремлением сдерживаться. Показывать чувства — невежество.

И когда американцы судят об отношениях между японским мужем и женой по тому, как они общаются друг с другом, то допускают большую ошибку. Мужу негоже превозносить жену и детей, как негоже нахваливать часть своего тела, и каждая жена гордится тем, что соблюдает строгие правила этикета, согласно которым сдержанность и чувство собственного достоинства суть добродетели, в высшей степени воплощающие честь дома, в котором она хозяйка.

И ещё одна тонкость, быть может, объясняет мнимые странности. В японском языке нет местоимений, их роль исполняют прилагательные. Так, прилагательное смиренное и уничижительное означает «мой», а хвалебное — «ваш». Муж, знакомя гостей с женой, говорит: «Прошу вас, пожалуйте великодушным взглядом глупую жену». И это значит лишь: «Позвольте вам представить мою жену».

Отец назовёт детей «невежественный сын» и «невоспитанная дочь», хотя душу его переполняет гордость и нежность.

Никогда не забуду, как я впервые увидела поцелуй мужчины и женщины. Это было, когда я приплыла из Японии и ехала на поезде через всю Америку. Место подле меня занимала молодая дама, очень нарядная, кроткая и даже робкая. Она недавно вышла замуж и сейчас возвращалась домой после первого визита к родителям. Меня привлекло её непринуждённое, однако скромное поведение, и я размышляла, в чём я могла бы брать с неё пример. Однажды утром я отметила, что она оделась наряднее обычного, и поняла, что её путешествие близится к завершению. Наконец поезд замедлил ход, и моя попутчица с живым интересом выглянула в окно. Едва поезд остановился, как в вагон вбежал молодой человек, заключил скромную и милую молодую даму в объятия и расцеловал. А она явно не возражала, лишь, зардевшись, залилась смехом; наконец оба вышли из вагона. Не могу передать, что я тогда чувствовала, но невольно вспоминаю, что сказала мне матушка перед моим отъездом в Америку: «Я слышала, дочь моя, что у иноземцев заведено облизывать друг друга, подобно собакам».

В матушкиных словах не было упрёка, только изумление. И я повторяю их для того лишь, чтоб показать, до чего непривычным порой кажется иностранцу чужой обычай. За годы жизни в этой стране я узнала, что американцы тоже вкладывают душу в выражение чувств, вот как японцы в поклоны. Теперь-то я понимаю, что поцелуй выражает и благодарность, и доброту, и дружбу, и любовь — благоговейный шёпот от сердца к сердцу.

Мацуо был очень привязан к матушке и часто, получив новую партию товаров из Японии, выбирал самую красивую или подходящую вещицу и дарил ей. Как-то раз он принёс ей лакированную шкатулочку, похожую на коробочки для лекарств, которые японцы в древности носили на поясе. Снаружи шкатулочка была размечена линиями, соответствующими внутренним отделениям, но когда я её открыла, обнаружила вместо нескольких отделений всего два, для игральных карт. Лак был скверный, работа грубая, но сама мысль оригинальная — изготовить шкатулочку для средств развлечения в виде коробочки для лекарства от боли.

— Какие же американцы изобретательные! — воскликнула я. — Вот не думала, что эту шкатулку сделали здесь.

Мацуо перевернул её: на донышке обнаружился ярлычок «сделано в Японии».

Через несколько дней я заглянула в лавку к Мацуо, и он показал мне, что целые полки уставлены товарами, которые называют японскими, однако любой обитатель Японии изумился бы, увидев эти странные европейские штучки. На всех стояли ярлыки «сделано в Японии». Мацуо пояснил, что придумывают их американцы — так, чтобы товары пригодились в Америке, — а изготавливают на японских фабриках и сразу же отправляют в Америку; в Японии подобное не продают. Меня это смутило, Мацуо только пожал плечами.