Жизнь в белых перчатках - Махер Керри

Обед продолжался в том же праздничном настроении, пока внутренний дворик не накрыла тень здания и все не наелись до отвала.

На следующий день явилась Эдит Хэд с сундуками платьев от лучших парижских кутюрье, и когда Грейс еле-еле застегнула то, что с самой узкой талией, заметила:

— Могу я предложить, чтобы Хич устроил следующий пир на весь мир уже после окончания съемок?

Грейс знала, что Эдит права, и не только потому, что некоторые платья оказались слишком тесны, — из-за тяжелой пищи и изобилия вина она была какой-то вялой, хотя накануне вовсе не чувствовала себя пьяной. Сегодня с самого утра она питалась лишь кофе и фруктами. Ей хотелось быть достойной костюмов Эдит. Они выглядели так изысканно, а роль избалованной светской львицы Фрэнсис Стивенс требовала изрядного количества нарядов. Грейс хотелось получить удовольствие от каждого из них, и поэтому она наказала себе старательно следить за тем, что ест, какой бы соблазнительной ни была местная кухня.

Последующие дни и недели отличались фантастическим совершенством. Все, включая съемки и то, чем кормили всех, кто в них занят, пикники с Олегом, долгие прогулки по окрестным фруктовым садам и пляжам, купания ранним утром и поздним вечером, чтобы не загореть так же сильно, как Кэри, хотя Грейс и признавалась себе, что вначале ее кожа стала бы цвета вареного омара, — все это благодаря роскоши и элегантности окружающей реальности напоминало чудесный сон. И пусть в строгом смысле этого слова Грейс и Олег были не дома, они прекрасно устроились, с удивительной легкостью добившись идеального баланса между работой и любовью.

Ежедневно участвуя в съемках в обществе Хича и Кэри, Грейс наслаждалась каждым мгновением брызжущего непринужденным остроумием фильма, который они делали, пока Олег день или два работал в Париже или не так далеко, в Каннах или Ницце. Потом они встречались в конце дня, чтобы поужинать, а иногда и потанцевать или сходить в театр. В выходные дни брали напрокат велосипеды, собирали все для пикника и ехали осматривать окрестности. Как-то раз купались голышом в холодном пруду, окруженном дикой лавандой.

Хотя Олег больше не был религиозен, однажды в воскресенье он повез ее в город Ванс на мессу в часовню Розер, где сквозь витражные окна, выполненные по эскизам Анри Матисса, на голову священника, таинственно бормотавшего молитвы на латыни, лились яркие лучи голубого, зеленого и желтого света. Когда они, преклонив колени во время молитвы «Отче наш», произносили на древнем языке слова, выученные еще в детстве, которое прошло за много тысяч миль друг от друга, Олег взял Грейс за руку, и она почувствовала себя по-настоящему благословленной Богом. Вот она, та самая жизнь, для которой Грейс предназначена, и она благодарила Всевышнего за то, что он указал ей это.

Ближе к концу съемок они сидели за поздним ужином в ресторанчике, знаменитом своим кассуле [24], и Грейс, вздохнув, спросила:

— А нам обязательно возвращаться?

— Я как раз об этом же думал, — ответил Олег, — Этот месяц во Франции стал одним из лучших в моей жизни. У меня никогда не было столько творческих идей, я никогда не работал так продуктивно и, я£г он сжал под столом ее руку, — никогда так не влюблялся.

Грейс опять вздохнула:

— Так жаль, что я не смогу остаться здесь и работать.

— Почему же? Мы сделали бы нашим главным местом жительства Ниццу и оставили за собой квартиры в Нью-Йорке и Калифорнии.

— Нашим? — произнесла Грейс, не в силах скрыть надежду.

При одной мысли об общем с Олегом главном месте жительства не где-нибудь, а на юге Франции у нее дух захватило от восторга.

— Ты тоже этого хочешь? — спросил он все так же серьезно и искренне.

— Больше всего на свете, — сказала Грейс. Но так ли это было? Она жаждала быть с Олегом, хотела, чтобы дни ее поисков и неустроенности завершились, и поэтому добавила: — Но не думаю, что у меня хорошо получится жить сразу в трех местах.

— С этим можно разобраться позже, — мягко проговорил Олег. — Пока что достаточно знать, что мы хотим одного и того же.

— Действительно?

— Действительно.

Наклонившись к Грейс, он нежно поцеловал ее в губы, и она почувствовала, что этот поцелуй сулит ей все, о чем только можно мечтать.

Глава 18

Когда Грейс и Олег вернулись в Штаты и вместе посетили голливудскую премьеру «Окна во двор» в августе 1954-го, о них узнали все, кто до сих пор не знал. Для этого события Грейс и Эдит выбрали платье — отголосок того, что надето на Лизе Фермой в первой сцене с ее участием. Тех же цветов, но как бы в зеркальном отображении: широкий белый воротник-пелерина, демонстрирующий ключицы и кожу под ними — ровно настолько, насколько нужно, а дальше — плотный черный атлас, обтягивающий сверху и струящийся внизу длинной свободной юбкой. Руки и плечи покрывал загар, приобретенный на юге Франции, и Грейс нравилось, как белые перчатки контрастируют с теплым оттенком ее кожи.

Весь вечер она чувствовала воодушевление — оттого, что наконец-то вот-вот увидит долгожданный фильм, что появилась на премьере под руку с Олегом. Даже позировать фотографам было — приятно, ведь ее наполняла гордость. Фильм не разочаровал. Во время съемок Грейс подозревала, что в нем будут напряжение и щекочущая нервы загадка, и не ошиблась в этом. Порой она втайне поражалась дерзости собственной игры и даже надеялась, что ей теперь удастся изменить сложившееся мнение о Грейс Келли. «Инженю больше нет», — думала она. Когда в кинотеатре, разрушая чары, зажегся свет, зрители повскакивали на ноги и принялись аплодировать. Все в зале обменивались поцелуями и искренними поздравлениями, и Грейс была на седьмом небе от счастья.

— Ты сыграла великолепно, — шепнул ей на ухо Олег.

Однако на следующий день, когда Грейс мечтательно перемещалась по кухне на Суитцер-авеню, готовя простой ужин для них с Ритой, позвонила Пегги и сразу взяла быка за рога:

— Ты говорила маме с папой про Олега?

— Ну да, я о нем упоминала, — сказала Грейс, чувствуя, как аппетит отступает под наплывом тошноты.

— Ну так вот, они прочли утренние газеты, увидели ваши фотографии, мама позвонила мне и спросила, что происходит.

Грейс вздохнула, удивляясь, каким спокойным вышел звук, хотя ее чувства были далеки от спокойствия. Этого-то она и боялась. В разговоре с матерью она упомянула Олега лишь однажды и очень коротко, перед отъездом во Францию. Чтобы неизбежные расспросы не спугнули ее растущего чувства, Грейс никак не намекнула на их близость, и теперь боялась, что совершила серьезную ошибку.

— И что сказала мама? — спросила она Пегги.

— Для начала поинтересовалась, не связалась ли ты опять с евреем.

Грейс застонала:

— И что ты ответила?

— Ответила, что не знаю.

— Пегги!

— Ну что? Я и правда не знаю.

— Если честно, Олег не слишком религиозен. Он рос в русской православной семье, а это почти что католики.

— Ах да, папа сказал, что слышал, что Олег русский. Коммунист.

Грейс: уронила голову на руки. Похоже, ей следовало получше обхаживать родителей и не давать им обзаводиться таким количеством нелепых идей, от которых они потом не желают избавляться. Выпив для подкрепления сил чашку кофе, она вновь глубоко вздохнула и позвонила матери.

— Мама, я так по тебе скучала! Не могу дождаться, когда вы посмотрите «Окно во двор».

— Твой отец хочет знать, когда выйдет фильм про войну с Уильямом Холденом.

— Вроде бы в декабре, — ответила Грейс, обескураженная уверткой матери. И добавила, не видя смысла тянуть, ведь обе они знали, зачем она на самом деле звонит: — А еще я мечтаю кое с кем вас познакомить.

— С мистером Кассини?

— Мама, он чудесный! Такой умный, и успешный, и добрый. Он…

— Он что, русский?

— По рождению да. — Грейс казалось, что кровь забурлила у нее в жилах и теперь ее распирает изнутри. — Но, мама, его семья бежала из России. Он вырос в Италии и переехал в Америку лет двадцать назад.