Жизнь в белых перчатках - Махер Керри

Кого еще интервьюировала Гвен, на самом деле не имело значения. Многие знали, что происходило в начале пятидесятых годов, и по прошествии лет уже не считали нужным держать язык за зубами, поэтому их рассказов хватило на целую книгу. А Гвен — что ж, она просто пыталась сделать свою работу, это Грейс было ясно.

Однако она тревожилась по поводу Ренье. Он никогда не простит ей, если выйдет книга, описывающая ее добрачные амурные приключения, — особенно если станет известно, что Грейс читала черновик и ничего не сделала. Этот материал существенно отличался от тех интервью, которые мать дала во времена ее помолвки каждой крупной американской газете. Потом Ренье, в ту пору еще ухаживавший за ней, сказал: «Ты не можешь контролировать, что говорит о тебе мать» и «Право же, Грейс, может, у них там дурной вкус, но она едва ли говорила что-то гривуазное. В ее интервью сплошные недомолвки». А теперь, Грейс не сомневалась, он требовательно спросит: «Как ты выглядишь после всего этого? И как выгляжу я?» Он сможет увидеть в этой книге лишь прошлое, которое он изгнал из княжества вместе с ее фильмами, когда они поженились. Неважно, как там Гвен описала свой замысел: ее книга была откровенной и обнажала неудобную правду о любовных похождениях Грейс, на которые мать благоразумно напустила туману.

Грейс с удивлением обнаружила, что ей хотелось бы изменить книгу и ради себя самой. В конце концов, она ведь отреклась от всего, что когда-то любила, ради того, чтобы стать княгиней. Ничего хорошего не выйдет, если самые запутанные истории из ее актерского прошлого всплывут сейчас и затмят собой все ее труды на благо княжества в качестве Грейс Монакской или, хуже того, дадут ее дочерям право вести себя так же, как когда-то она сама! «У тебя были романы с женатыми мужчинами?» — скажет Каролина, а Грейс только и сможет смотреть ей в лицо, на котором прочтет обвинение, разочарование и облегчение разом. Нет, нельзя допустить, чтобы это случилось.

Выполняя свои обязанности на протяжении следующих нескольких дней, Грейс думала, что же ей делать с Гвен. Ей очень хотелось спросить у дяди Джорджа, как поступить. Бедный, непонятый, оклеветанный дядя Джордж! И бедный Уильям Уигли, которого год назад даже не пригласили на похороны Джорджа. Ему пришлось незаметно прокрасться в церковь, постоять в задних рядах и уйти до того, как все закончится, будто он вор, тайком явившийся вернуть украденный драгоценный камень. Грейс подумала, что надо бы не забыть написать ему и пригласить погостить летом в Рок-Ажель.

Нервы были натянуты, она избегала говорить на эту тему с Ренье и думала, что лучше бы ей не отвечать на письмо Гвен, не ввязываться в эту историю. Когда третье утро подряд началось с кусочка подсушенного хлеба и чая, потому что желудок больше ничего не принимал, Грейс решила, что у нее есть лишь один путь: попытаться воззвать к Гвен как женщина к женщине.

Она послала журналистке приглашение в Монако, которое та незамедлительно приняла. За неделю до ее приезда Грейс встретилась с Мари за обедом в Париже, где давняя подруга как раз отдыхала с семьей, и поймала себя на том, что за едой не переставая говорит и говорит, как беспокоится о дочерях, книге Гвен, возможной реакции Ренье и еще куче проблем, связанных с ее работой в княжестве. Неожиданно Мари положила вилку и пылко произнесла:

— Ты должна что-то придумать для себя, Грейс. Какое-то занятие, которое поможет тебе вспомнить, кто ты такая на самом деле. А то ты словно растворилась в тех, кто тебя окружает.

— Я знаю, кто я такая, Мари, — возразила Грейс, пытаясь перевести все в шутку, потому что иначе боялась расплакаться.

Знание о том, кто она на самом деле, пронизывало ее до мозга костей, тех самых усталых и измученных костей, которые ей так хотелось пристроить в каком-нибудь мягком и уютном месте. Она знала, кто она есть. Кем она была.

— Наверное, «вспомнить» — неподходящее слово, — проговорила Мари, размышляя вслух, — потому что люди меняются. Я знаю, что ты уже не звезда Голливуда. Но ты можешь быть кем-то большим, чем княгини Монако?

Грейс расхохоталась:

— Большим, чем княгиня?

— Думаю, ты отлично понимаешь, о чем я. — На этот раз подруга смотрела на нее серьезно, подняв брови и сжав губы в тонкую линию.

— Понимаю, — сказала Грейс. Потому что именно так оно и было.

Она до сих пор тосковала по актерской карьере и за минувшие два десятилетия не нашла ей никакой реальной замены: не годилось ни покровительство искусствам, ни благотворительность. Ни даже материнство, хотя Грейс никогда не признала бы этого вслух, ведь кто в этом мире способен понять, что, хоть она и любит своих детей — и ее любовь к ним, конечно, самая мощная сила в ее жизни, — материнские хлопоты никогда не давали ей того, что давало актерство?

Но в целом Мари была права. Грейс почти растворилась в своих ролях Матери, Княгини, Жены. Она сомневалась, что переживет следующие двадцать лет, если не найдет — и скоро! — новую роль, помимо роли сорокапятилетней женщины из Филадельфии, замужней матери троих детей, супруг которой, так уж вышло, еще и князь.

— Я подумаю об этом, — сказала она, пообещав это и себе самой, а не только подруге детства, одной из немногих, кому она доверяла, потому что они знали Грейс Келли, когда ничего еще не началось.

Однажды пасмурным днем, когда Ренье уехал по делам, Грейс встретилась с Гвен Робинс за чаем с булочками. Та оказалась лет на десять старше, и возраст был ей к лицу. В густых каштановых локонах появилась седина, теплые задумчивые глаза смотрели из-под густых бровей.

— Я очень благодарна, что вы согласились со мной встретиться, — сразу начала Гвен, пожимая руку Грейс.

— Нет, это вам спасибо за то, что вы спросили моего мнения относительно моей биографии, — ответила Грейс. — Текст очень хорош.

«Это важная роль, — пронеслось у нее в голове. — Смотри не провали ее».

Гвен, казалось, была удивлена:

— Это много для меня значит…

Грейс жестом пригласила ее сесть. Они расположились в самой простой комнате, где дети играли машинками и куклами, пока не выросли. Хозяйка надела тонкие шерстяные брюки, простой джемпер и очки, и выглядела куда менее официально, чем гостья, явившаяся в темно-синем платье по колено, — идеальный выбор, если понятия не имеешь, что надеть. Грейс почувствовала облегчение, увидев, что писательница немного волнуется, не зная, чего ожидать. Это должно было помочь Грейс с воплощением ее плана.

Наливая чай и предлагая Гвен блюдо с булочками и сэндвичами, она объясняла, в каком она — по большей части — восторге от книги, а Гвен краснела от смущения, благодарила и хвалила булочки с коринкой, лучшие из всех, что ей доводилось пробовать за пределами кафе при лондонском чайном магазине «Фортнум и Мейсон».

Потом Грейс перешла к делу:

— Но в вашей книге есть один момент, который меня беспокоит. — Она сделала паузу, и по напрягшимся плечам Гвен увидела, как к той вернулась отступившая было тревога. — Видите ли, я беспокоюсь о моих дочерях. Я потеряю в их глазах весь свой авторитет, если они узнают… некоторые вещи о моем прошлом. Например, про Джина Лайонса и Рэя Мил-ланда. То, что между нами было, право же, совершенно личное дело, и я не стала бы этим делиться ни с одним биографом. Мало того, я ни в чем не призналась даже лучшим подругам, ведь так и поступали леди в наши дни, верно? Но я отвлеклась. Суть вот в чем: как я могу просить дочерей держаться подальше от мужчин определенного типа, если они узнают, что у меня была совершенно противоположная привычка? Мне хотелось бы спасти их от тех душевных мук, которые испытала я сама.

— Но разве такое реально? Уберечь наших детей от ошибок? — с неподдельным любопытством спросила Гвен.

— Может, и нет, — признала Грейс. — Но я наверняка способна уберечь их от неловкого положения. И заодно Ренье с Рэем Милландом, раз уж это меня касается. Понимаете, мистер Милланд с супругой поселились во Франции, неподалеку отсюда, и мы время от времени встречаемся с ними в обществе. Мы все можем оказаться в весьма неудобной ситуации, если всплывет история о той давней ошибке, которую мы с мистером Милландом совершили. Уверена, вы понимаете, Гвен. У вас есть роскошь частной жизни, и я уверена, вы особенно это цените, будучи писательницей с воображением, способным так точно описать жизни тех из нас, кто почти не обладает этой роскошью.